Ошимское колесо

ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ

Чарланд напоминал мне Тертаны, и в этом не было ничего хорошего. Крестьяне здесь грязнее и грубее, чем встречаются в более цивилизованном южном климате, но по крайней мере мы забрались на север не настолько, чтобы покинуть христианский мир. В общем и целом христианские крестьяне знают своё место лучше, чем языческие, и их легче таскать за вихры, заставляя уважать богоданную власть аристократа. А на севере даже у большинства ярлов ещё пару поколений назад в роду были грабители с руками по локоть в крови, завоевавшие тот жалкий клочок скал, которым эти ярлы нынче по их мнению правят.

К счастью, несмотря на сырость, множество ручьёв, озёр, прудов, рек, болот, трясин, топей и прочей слякоти, Чарланд прожил десять благословенных лет в нерушимом мире. Это значило, что с монетами в кармане можно было быстро преодолеть большие расстояния по хорошим дорогам, и каждый вечер ночевать под неплохой крышей.

Между Снорри и Карой, и между Снорри и парнишкой снова стала проявляться близость, родившаяся во время нашего путешествия на юг. В викинге был какой-то магнетизм, притягивавший людей, и что-то в нём требовало выступать в роли отца. Некоторые женщины сильно хотят прижимать к груди ребёнка – возможно и некоторым мужчинам нужно воспитать сына. Я-то Хеннану служил в лучшем случае беспутным дядюшкой, но вот Снорри взял на себя более широкую ответственность, и, хоть и не был похож на учителя, обучал парнишку всему, от вязания узлов до метания ножей, от понимания положения вещей до понимания накарябанных на земле северных рун.

Глядя на них, я испытывал приступы зависти, хоть и смешанной с осторожностью. В каком-то смысле это было всё равно, что завидовать человеку, который любуется великолепным пейзажем с обрыва высокого уступа, но радоваться, что никакая нужда не заставит меня самого ступить на такой обрыв. Снорри любил легко, и эта способность любить, бескорыстно отдавать себя, привлекала к нему людей, но в то же самое время открывала возможность смертельно его ранить. С топором в руке Снорри был практически неостановим, и ничего не боялся. А здесь он сам давал миру палку, которой его можно было бить. В Ошиме надо смотреть за своей шкурой. Брать туда с собой ребёнка нехорошо. Брать с собой сына – всё равно, что прижать к своему горлу нож и попросить мир себя зарезать.

Лишь только приблизилась граница Ошима, как атмосфера благополучия и хорошее настроение стали увядать. Деревень становилось всё меньше, и они стояли всё дальше друг от друга. На дорогах встречалось всё меньше людей, поля выглядели плохо ухоженными, лес становился всё более буйным, тёмным и тревожным.

Сотни миль остались позади, глубоко во враждебной территории – там моя бабушка и цвет армии Красной Марки по-прежнему сражались в отчаянной битве, удерживая Блюджин и осаду башни Синей Госпожи. Им оставалось мало времени, да и всем остальным оставалось немногим больше, если верить часто повторяемым роковым пророчествам. И всё же, с каждой милей, проносящейся под копытами Убийцы, мне хотелось сбавить скорость, растянуть путешествие – делать что угодно, только бы не въезжать в Ошим, и не дать Колесу затянуть меня в полночные кошмары.

– Мир меняется. – Мы переезжали вброд ручей на пути через лес с совершенно неподходящим названием "Светлый". Кара ехала рядом со мной и говорила таким тоном, которым пользовалась, желая продемонстрировать мудрость – думаю, она скопировала его у Скилфы.

– Неужели? – Я бы предпочёл, чтобы он не менялся. Тогда мы могли бы отправиться домой. – Ты чувствуешь это? – Она кивнула на светлую полосу, где деревья на нашем пути не смыкались. Небо там казалось хрупким. Словно достаточно громкий звук мог расколоть его, и тогда вниз посыплются осколки.

– Всё истончается. Магия сочится через трещины.

– Твоё заклинание, которым ты держала нерождённого у изгороди, неплохо сработало.

– Лучше, чем должно было. Лучше, чем всё, что я видела за пределами Колеса.

***

Лагерь этой ночью мы разбили в лесу – холодной, тёмной ночью, в которой весь лес, казалось, двигался за тонкими стенками нашей палатки. Где-то в течение следующего дня, проезжая старыми заросшими тропами по безымянным лесным просторам, мы въехали в королевство Ошим, неподалёку от той точки, где оно сходится с Чарландом и Маладоном. Мы уже находились к северу от города Ош, где король Гаралик съёжился на краю своих владений, словно боялся двинуться вглубь.

Спустя ещё один день деревья уже видимо тоже упали духом, сменившись жалкими болезненными пустошами, где ветер могли замедлить лишь частые сильные ливни, иногда с мокрым снегом.

Вдалеке вырисовывалась тень, синяк на небе, давая нам знать, что Колесо ждёт, давая знать Хеннану, что он возвращается домой. Этой ночью я впервые за год почувствовал зов Колеса, хотя теперь казалось, что он никуда и не исчезал с тех пор, как впервые вонзил в меня свой крючок, когда мы убегали от Красных викингов. Спал я урывками, в животе бурлила скудная еда – сушёное мясо и сухари, – и каждый миг я чувствовал, что Колесо где-то там, вдали, и точно знал направление, и знал, что моим беспокойным ногам необходимо доставить меня туда, и они не дадут мне заснуть надолго.

С рассветом мы уже поднялись и готовились ехать дальше.

– На этот раз оно сильнее. – Снорри склонился над маленьким костерком, разогревая овсянку на воде в маленьком почерневшем котелке.

Солнце на востоке скрывалось за опускающейся грядой облаков, веером распуская розовые лучи на жемчужном небе. К северу ждало Колесо, затягивая нас.

– Намного сильнее, – сказала Кара. – И крутится быстрее, приближаясь к пределу разрушения. – В утреннем свете её красота казалась неземной, в глазах виднелась та странная размытость, которая появлялась, когда она занималась колдовством, а от её косичек поднимались отдельные волосинки, словно мы стояли в центре электрической бури. Сила Колеса эхом отражалась в ней.

***

– Сколько ещё? – Ландшафт сменился на низкие холмы и изогнутые долины родины Хеннана. Небо над головой наливалось жёлто-фиолетовым цветом и закручивалось в огромную спираль с центром прямо впереди нас.

– Примерно мили на две меньше, чем в прошлый раз, когда ты спрашивал, Ял. – Снорри ехал первым, покачиваясь в такт поступи своего коня. Из-за него я не видел ничего, кроме широких плеч в кожаной накидке и густых чёрных волос, опускавшихся ниже шеи.

– Миль двадцать, наверное, – сжалилась надо мной Кара.

Хеннан ехал со мной на Убийце, сидя на куче одеял, привязанных к моему седлу. Его словесный поток иссяк, когда мы добрались до границ земель Колеса, где его дед когда-то пас коз. На этот раз мы ехали с юга и не видели никаких признаков жизни, ни двуногой, ни четвероногой, если не считать пары воронов, круживших на западе.

Местность ещё не стала такой искажённой и чужеродной, какая встречается далее, но всё вокруг казалось неправильным – трава неубедительного зелёного оттенка, и ветер, который нёс шёпот и выстукивал странные ритмы тростником, обильно росшим вокруг болот в долине.

– Вы их видите? – спросил Снорри.

– Нет. – Я надеялся, что это плоды моего воображения. – Что это?

– Плоды твоего воображения, – сказала Кара за моей спиной, стараясь успокоить свою лошадь.

– А-а, хорошо. – Казалось, вокруг нас с обеих сторон вдалеке шагали тёмные фигуры, и исчезали всякий раз, когда я смотрел прямо на них, или, так и не проявившись, оставались неопределёнными пятнами вдали, словно ворсинка в глазу.

– Плохо. Очень плохо. – Кара огляделась по сторонам. – Колесо дотягивается сюда и начинает наполнять плотью наши страхи. Я ожидала чего-то подобного, но намного ближе к нему.