Осиная фабрика

Более того, не было необходимости мстить кроликам. Ее никогда нет, даже в большом мире. Я думаю, месть людям, которые лишь косвенно или в силу обстоятельств со злодеями, служит только для того, чтобы мстящие чувствовали себя лучше. То же и со смертной казнью: ты хочешь ее применения к кому-то, потому что тогда ты чувствуешь себя лучше, а потому, что она предупреждает преступления или тому подобный нонсенс.

По крайней мере, кролики не будут знать о Франке Колдхейме, который сделал с ними то, что он сделал, как группа людей знала бы о том, что с ними сделали плохиши, тогда бы месть, в конце концов, имела бы противоположный задуманному эффект, провоцируя, а не подавляя сопротивление. По крайней мере, я признаю: все, что я совершил, было сделано для поддержания моего эго, восстановления гордости и получения удовольствия, а не для спасения страны или восстановления справедливости или воздаяния почестей усопшим.

Так, были и части меня, смотревшие на церемонию присвоения имени катапульте с удивлением и даже презрением. В моей голове как бы интеллектуалы страны иронически посмеивались над религией, но не могли отрицать того эффекта, который она имела на народ. В ходе церемонии я размазал серу из ушей, соплю, кровь, мочу, пыль из пупка и грязь из-под ногтей по металлу, резине и пластику новой катапульты; затем провел ее боевое крещение холостым выстрелом по осе без Крыльев, ползающей по циферблату Фабрики и выстрелом по моей голой ноге, в результате которого я поставил себе синяк.

Части меня думали, что все это нонсенс, но они были в абсолютном меньшинстве. Остальной я знал — это работает. Дает силу, делает меня частью моей собственной вещи и моего места в жизни. Из-за этого я чувствую себя отлично.

2

Я нашел фотографию младенца Пола в одном из альбомов, которые я держу на чердаке и после церемонии я написал имя новой катапульты на обратной стороне фотографии, обернул ее вокруг железяки и закрепил кусочком изоленты, потом спустился с чердака и вышел из дома в холодную морось нового дня.

Я пошел на растрескавшийся конец стапеля, который был на северном конце острова. Я растянул резину катапульты почти до максимума и послал снаряд и фотографию над морем. Всплеска я не увидел.

Катапульте ничего не угрожает, пока никто не знает ее имя. Определенно, Черному Разрушителю это не помогло, но он умер из-за моей ошибки, а моя сила настолько велика, что когда она ошибается — такое редко, но все же случается, даже вещи, которые я наделил большой защитной силой, становятся уязвимыми. Опять же, тогда я чувствовал гнев по поводу ошибки и решимость предотвратить ее повторение. Это как наказать или расстрелять генерала, который проиграл битву или отступил с важной территории.

Ну, я сделал, что мог для защиты катапульты и хотя мне было жалко, что случившееся на Кроличьих Землях стоило мне оружия, которому я доверял, которое побывало со мной во многих битвах (говоря о значительной сумме из Бюджета Обороны, которое оно мне стоило), может быть, все к лучшему. Часть меня, допустившая ошибку с кроликом, позволив ему на время одержать надо мной верх, может по-прежнему быть где-то близко, если подробный самоанализ не нашел ее. Некомпетентный или промахнувшийся генерал был отправлен в отставку. Возвращение Эрика может потребовать от меня максимальных эффективности, реакции и силы.

Было еще очень рано и хотя туман и морось должны были заставить меня почувствовать себя размякшим, после церемонии я был в хорошем, уверенном настроении.

Мне хотелось Бега, поэтому я оставил свитер около Столба, у которого я был, когда Диггс принес новости, плотно затолкал катапульту между штанами и ремнем. Я туго завязал ботинки, проверив перед этим носки, которые должны быть без морщин, потом медленно протрусил по линии твердого песка между линиями водорослей оставленных приливом. Мелкий дождик начинался и прекращался, красный и нечеткий диск солнца иногда был виден сквозь туман и облака. Я повернул по направлению слабого северного ветра. Я ускорялся постепенно, входил в ритм легкого бега с широким шагом, который заставил мои легкие правильно работать и подготовил мои ноги к более серьезной нагрузке. Мои руки со сжатыми кулаками двигались в плавном ритме, посылая вперед сначала кулак, потом противоположное ему плечо. Я глубоко дышал, топая по песку. Добежав до распадавшейся на мелкие рукава перекатывающейся по песку реки, я изменил ритм бега, чтобы легко перескочить через отдельные рукава. Когда я закончил с ними, я опустил голову и увеличил скорость. Моя голова и кулаки били по воздуху, ноги сгибались, летели, опирались и отталкивали.

Воздух хлестал меня, капли дождя кусали, когда я ударялся о них. Легкие вдыхали, выдыхали, вдыхали, выдыхали; фонтаны влажного песка летели из-под подошв, поднимаясь и падая на прежнее место, а я продолжал бежать. Я поднял лицо и закинул голову назад, поставив шею ветру как любовник, дождю как жертва. Мое дыхание дребезжало в горле, небольшое головокружение, которое я начал чувствовать из-за гипервентиляции, прошло, когда мои мускулы взяли из крови дополнительную силу. Я побежал быстрее, увеличивая скорость, вдоль волнистой линии мертвых водорослей, я чувствовал себя как бусинка на нитке, которую тянут по воздуху, так меня тянули горло, легкие и ноги, течение их энергии. Я ускорялся, пока мог, а когда почувствовал, что больше не могу, расслабился и вернулся к обычному быстрому бегу. Я пронесся по песку, дюны слева от меня двигались мимо как трибуны на ипподроме. Впереди я видел Воронку, где остановлюсь или где поверну. Я ускорился опять: голова опущена вниз, я кричал внутри, мысленно орал изо всех сил, мой голос был как завинчивающийся пресс, выжимающий последнее усилие из моих ног. Я летел над песком, тело наклонено вперед как у ненормального, легкие горели, ноги стучали.

Через минуту я сбросил скорость до трусцы, приблизился к Воронке и почти упал в нее. Я бросил себя на песок внутри Воронки и лежал среди камней, раскинув руки и ноги, тяжело дыша, уставившись на серое небо и невидимую морось. Моя грудь поднималась и опадала, сердце колотилось внутри своей клетки. В ушах был глухой рев, и все мое тело гудело, его покалывало. Мускулы ног были в каком-то изумленном, дрожащем напряжении. Голова откатилась на сторону, щека прижалась к прохладному мокрому песку.

Интересно, как себя чувствует умирающий.

3

Воронка, хромая нога моего отца и его палка, вероятно, его отказ купить мне мотоцикл, свечи в черепе, легионы мертвых мышей и хомяков — все это вина Агнесс, второй жены моего отца и моей матери.

Я не помню моей матери, потому что если бы я ее помнил, я бы ненавидел ее. А так я ненавижу ее имя, саму мысль о ней. Она разрешила Стоувам забрать Эрика в Белфаст, забрать с острова, забрать от того, о чем он знал. Стоувы думали, что отец — плохой воспитатель, ведь он одевал Эрика в платьица и разрешал ему бегать без присмотра, а моя мать разрешила им увезти его, потому что не любила детей в целом и Эрика в частности, она думала, что он каким-то образом отягощает ее карму. Вероятно, та же нелюбовь к детям заставила ее оставить меня сразу же после рождения и была причиной ее единственного после этого посещения острова, когда она стала, по меньшей мере, частично ответственной за то, что случилось со мной. Я лежал здесь, в Воронке, где убил ее второго сына и надеялся, что она тоже мертва.

Я опять побежал, медленно, полон энергии, и чувствуя себя даже лучше, чем в начале Бега. Я уже ждал вечера в Гербе — пиво, треп с моим другом Джеми и какая-нибудь энергичная музыка, от которой звенит в ушах. Я пробежал стометровку, просто чтобы помотать головой и вытрясти из волос песок., потом расслабился и побежал трусцой.

Камни Воронки обычно наводят меня на размышления, и этот раз не стал исключением, особенно если вспомнить, как я лежал в позе распятого Христа, открытый небу, думая о смерти. Ну, Пол умер так быстро, как только возможно, в тот раз я определенно был гуманен. У Блиса было достаточно времени понять, что происходит, пока он прыгал по песку Парка Змеи, крича как буйно помешанный, а разъяренная змея кусала его культю; да и маленькая Эсмерельда должна была подозревать, что с ней будет, когда ее медленно относило от острова.

Моему брату Полу было пять лет, когда я его убил. Мне было восемь. Убийство произошло через два с лишним года после того, как я избавился от Блиса, это время мне понадобилось, чтобы найти способ упокоить и Пола. Не то, чтобы у меня были к нему претензии, простоя знал — он не должен жить. Я никогда не смог бы освободиться от пса, пока Пол не исчез (Эрик, бедный, добрый, умный, но неосведомленный Эрик думает, что я не освободился от нее до сих пор, и я не могу ему рассказать, почему я свободен).