Пролог

Уж немало времени прошло с того забавного случая, а вспоминается он доныне. Тогда на отечественную эстраду только-только ворвались прогрессивные и цивилизованные бег по сцене во время исполнения вокальных номеров, прыжки в стороны и прямо перед собой, ходьба на руках и прочее подвижничество. Застоявшиеся наши исполнители прямо воспряли! И вполне же понятно: одно дело, когда на губах – песня гражданственного звучания; тут надо стоять по стойке смирно, но когда она ого-го!.. То есть, чего же столбенеть, словно статуя? И вот понеслась! В унисон начали укорачиваться одежды, до самой невозможности, появились зачатки пиар-скандалов. Но как-то в тот же отрезок времени из-за кулис вышел известный и без того певец и, не сделав ни одного прыжка в качестве приветствия, просто сказал: «Жил-был я…» – и далее по тексту своей песни, которую исполнил на все сто. Не сделав в процессе пения ни единой пробежки по сцене. Аплодисментов, тем не менее – гром!

Да, всякое бывает. А совсем недавно довелось увидеть на голубом экране, как перед зрительным залом явились четыре исполнительницы, квартет, другими словами и – совершенно одетые! Натурально: с головы и почти до пят! И что уж совсем из ряда вон – не стали резвиться на подмостках, а немедленно принялись за дело: вполне хорошо, даже отлично спели «Как ты могла, подруга моя?..», и так далее. Сдается, у них не было даже подпевки и подтанцовки. Хотя инструментальное сопровождение присутствовало. Зрители старшего поколения, думается, прослезились. От избытка чувств.

Тут стоит вернуться несколько назад и начать, как это принято, с каменного века. Первобытный человек, отправляясь на мамонта или на врага, воодушевлял и взбадривал себя воинственными криками и коллективными плясками, потрясая дубиной. Естественно, если поход завершался удачей, действо повторялось с еще большим размахом и внесением вокальных ноток. И пошло-поехало. Дальше-больше. Некоторые исследователи народных традиций убеждены, что нынешние наши пляски, особенно вприсядку – не что иное, как перенятый некогда у ратников прием ухода из-под удара. Допустим, супостат замахивается мечом, а наш-то раз! – и вприсядку! Тот машет и машет мечом – и все над головой, все мимо. Наш выкидывает коленца, а сам пятится вприсядку и все уходит, все уходит. Да сабелькой-то – снизу! И – ага.

То есть, особой заслуги современных артистов в плясках нет. Это просто забытое старое, в свое время очень полезное занятие. Даже жизненно необходимое. Как и ладная песня. Сейчас – другое дело. Некоторые из них весьма затруднительно исполнять вприсядку, протяжные – особенно. Например, «Гуд бай, май лав, гуд бай!..». Да и «Шумел камыш…» – тоже. И все-таки движение по сцене в некоторых случаях полезно, при том, что не стоит игнорировать и отдельные другие традиции. Например, после душа, перед выходом на публику, не забыть одеться. И стараться запомнить слова старинных шлягеров, может быть – даже записать. Ведь может сложиться так, что их уж не догонишь. А тут… Вдруг сверкнет давно утерянный песенный бриллиант! И очень просто: всплывают же время от времени различные древние артефакты.

Глава 1

Выборы – всегда ответственное и суматошное дело. Выборы губернатора – не исключение. Сторонники действующего до последнего времени губернатора Полозова не допускали мысли, что кто-то может занять его кресло. Это выглядело бы так же противоестественно, как восход солнца с западной стороны или запивание горячей баранины на пикнике студеной родниковой водой. У начальника его предвыборного штаба Колоедова поэтому голова шла кругом. Ну не мог же он, в самом деле, запретить выдвигаться другим кандидатам, хотя Полозов слегка хмурился при известии об очередном претенденте на главное кресло области, и негодующе глядел на приближенных. Да что там негодующе – прямо сказать, волком. Дескать, почему же этот подле… конкурент ходит по земле, как ни в чём не бывало, совершив такой святотатственный поступок? Ну, конечно, не обязательно у него должны быть переломаны ноги, можно и что-то помягче… но, на худой конец, и это бы сгодилось. Впрочем, такие мысли губернатора Колоедову, скорее всего, просто мнились от переутомления – мало ли, что человек смотрит волком? Ты зайди в любой трамвай в час пик – там только так и смотрят. Хотя, надо сказать, в трамвай он давно уже не заглядывал – того гляди, лет двадцать. И там могло кое-что перемениться. И вместо окрика «Ну куда же вы прете? Наступили мне на ногу, чисто носорог!», нынешняя стесненная в трамвае дама при наступлении ей на ногу, возможно, восклицает: «О, как вы неловки! Не могли бы вы, если это возможно, убрать свои копы… свои каблуки с моих ног? Я была бы вам очень признательна!».

Сегодня Колоедов пригласил к себе в штаб министра культуры области Волоокова. Собственно говоря, министра он вызвал – начальник штаба действующего губернатора может себе это позволить – но чтобы все выглядело благопристойно, облек это в форму уважительного приглашения. Волоокова часто называли Волоковым а то и просто Волковым, на слух затрудняясь правильно расчесть его фамилию, на что он смертельно обижался. Но Колоедов давно изучил ее по многочисленным протоколам, решениям, постановлениям и презентациям, так что и на этот раз называл Волоокова как и следует, Волооковым. Несмотря на это, вид у приглашенного был пасмурный и озабоченный.

– Так вот, Николай Евгеньевич, – после взаимных приветствий перешел к делу начальник губернаторского штаба, – выборы приближаются, и чем дальше, тем быстрее. Прямо надо сказать, галопом. И следует нам ускоряться. Мы, между прочим, рассчитываем в предвыборных делах и на тебя, – признался Колоедов, оставляя приглашенному возможность думать, что «мы» – это в том числе и губернатор. И делать из этого выводы. Прозвучало это значительно и строго, но не возымело действия.

– Видишь, какое дело, Антон Николаевич, – отвечал Волооков, – у меня на днях ожидается федеральная ревизия, и заедут не меньше, чем на месяц – давно не навещали. Я уж и не упомню, когда. И мне ни под каким видом уклоняться нельзя – ни в армию пойти, ни заболеть, понимаешь. А так – я бы непременно…

– Ну как знаешь, – разочарованно произнес начальник штаба, – но вот что я попрошу тебя обязательно сделать. Есть у тебя в министерстве такой Локтев, видимо, молодой, да прыткий. И он додумался агитировать за нашего конкурента, за Лапшина то есть. А это основной конкурент, ты знаешь. Так вот, окороти своего Локтева, чтоб и слуху и духу его здесь не наблюдалось до выборов. На это-то я могу рассчитывать?

– Несомненно. Это я сделаю.

– Ну и добро. Все-таки при случае не забывай замолвить пару слов за нашего… Он все же для нас немало сделал.

«Для тебя, может быть», – мысленно поправил Колоедова министр культуры. Упоминая о грядущей московской проверке, он не кривил душой. Известно о готовящейся неприятности стало ему окольными путями и теперь срочно приходилось заделывать многочисленные, ох, многочисленные огрехи в использовании финансовых средств. А это непросто. Как объяснить, например, расходование нескольких миллионов рублей на массовые культурные мероприятия, которые проводились номинально, условно, или и вовсе не проводились? А строительство четырех домов культуры в глубинке, не которые потрачено раза в полтора больше, чем они того стоили, и это бросилось бы в глаза даже не слишком искушенному бухгалтеру? А приедут волки дебета-кредита, в чем Волооков не сомневался. Было от чего впасть в депрессию, хотя в такой момент это, он понимал, совершенно непозволительно. Следовало действовать. А тут еще эти выборы… Он вызвал своего заместителя Лихолетова и дал ему строгие инструкции, о чем секретарша могла догадаться по металлическому тембру голоса патрона, доносившемуся из-за двери, хотя о чем речь, не разобрала.

***

Сергей Локтев с детства пристрастился к рыбалке и, поскольку эта золотая пора и отрочество протекали у него в сельской местности, где имелись различные водоемы, увлечение это не стоило ему особых хлопот и затрат. Хотя сибирское лето достаточно коротко, а на селе хватает и других, менее увлекательных, но обязательных занятий – огород с его нескончаемой прополкой и поливом грядок, сенокос, посадка, прополка и выкапывание картошки и много чего еще. Полмесяца драгоценного летнего времени крала у него учебная практика – трудовая повинность на пришкольном участке, покраска и побелка заборов, уборка мусора. Ко всему, не каждый летний день выдается погожим – иногда дождь может зарядить на неделю. Но это обстоятельство, хотя и доставляло определенные неудобства, не останавливало Сергея в его стремлении порыбачить. К тому же в дождь, когда он моросил размеренно и спокойно, клев бывал особенно хорош. И тогда чаще попадалась крупная рыба. Хотя пудовых сомов и щук, о которых рассказывали старики, уже не водилось, но килограмма на два-три – такие попадались не так уж редко.

– Серый! – кричал утром под окном приятель Жэка, – ты проснулся?

– Проснулся, проснулся, – раздавалось в ответ, и Сергей выбирался с лопатой и банкой червей, наоборот, из-за сарая. Ничто другое не могло бы друзей заставить проснуться в такую рань, когда еще и коров-то на пастбище не выгоняли. Они спешили на реку, вздрагивая от утренней сырости. Попервости выбирали места, открытые для солнца, а когда начинало пригревать как следует, забирались в заросли, где под нависшими над водой кустами резвились особенно упитанные ельцы. Над тихими заводями можно сидеть подолгу, глядя на поплавки, которые в любой момент могли скрыться под водой – ельцы, а тем более окуни, хватали наживку решительно и безоглядно. Случались дни, чаще в середине лета, когда на реке клева почти совсем не отмечалось; тогда друзья подавались на озера, ловить карасей. Озер среди болотистой равнины левого берега имелось в достатке, и даже очень много, учитывая полчища мошкары, гнездящейся тут. В пору половодья большинство из них сливалось в одно большое, питаемое вздувшейся рекой и доедаемыми солнцем лесными сугробами. Если лето выдавалось жаркое, лишняя вода скоро уходила и озерки снова становились автономными, успев как следует глотнуть свежей, хотя и не слишком чистой воды. Имел место во время половодья и рыбообмен между озерами и рекой, но если караси в реке еще как-то попадались впоследствии, то окуни, зашедшие ненароком в озера, зимой не выживали подо льдом. Изредка попадались щуки, но вся основная рыба, обретавшаяся здесь – это, ясное дело, караси. Клев их отличался непостоянством и возмутительным лукавством, но ввиду множества озер, запросто удавалось найти такое, где караси наджно брали на простейшего земляного червяка, в то время, как в соседних водоемах совершенно игнорировали любое угощение. Более покладистыми считались серебряные караси, золотые же ценили себя слишком высоко и клевали особенно неверно и нечасто. Наиболее впечатляли рыболовов особи, обитавшие в одном из небольших лесных водоемов, наполненном водой настолько чистой, что вполне отчетливо просматривались на далёком дне опавшие с деревьев листья. Сказать, насколько глубоко озеро в каком-нибудь конкретном месте, не представлялось возможным, но когда мерили длинной хворостиной, глубина оказывалась вдвое большей, чем казалось. И в этой глубине неторопливо плыли малыми стайками золотые караси – не караси, а целые сковородки, то исчезая, то снова возникая среди коряг. Ни на какую наживку они никогда не брали, применить бредень ввиду закоряженности не имелось никакой возможности, глушить же их никто не решился: это все-таки оставалось одной из настоящих местных достопримечательностей.