Оскал гориллы
Шрифт:
– Дневники, мистер Мейсон?
– Вот именно, - ответил Мейсон, не сводя глаз с посетителя, - и довольно пространные дневники.
– Но, дорогой мой мистер Мейсон, они, конечно же, не могут представлять для вас никакого интереса, и я уверен, что вы, извините за выражение, не собираетесь совать нос в секреты погибшей девушки.
– А почему бы и нет?
– спросил Мейсон.
– Почему бы и нет?
– переспросил шокированный таким ответом Фэллон. Почему? О боже мой, мистер Мейсон, то есть как - почему?.. Вы, разумеется, шутите!
– И не думаю даже, - сказал Мейсон.
–
– Да, да, да. Я понимаю, мистер Мейсон. Это, конечно, само собой разумеется.
– Нельзя научиться понимать человеческую природу, - сказал Мейсон, если слушать только то, что вам говорят.
– В самом деле?
– удивился Фэллон.
– Да, - кивнул Мейсон.
– Ведь люди всегда стараются представить себя в самом выгодном свете. Чтобы изучить человеческую природу, нужно наблюдать за людьми, когда они об этом не догадываются; нужно слушать их разговоры, когда они не знают, что их подслушивают; нужно копаться в их мыслях, если вы уверены, что мысли подлинные. Нужно изучать людей, когда их души обнажены от страдания.
– Честное слово, мистер Мейсон, вы меня просто поражаете.
– Взять, к примеру, вас, - продолжил Мейсон.
– Абсолютно ничего нельзя узнать ни о вас, ни о ваших мыслях, ни о мотивах, приведших вас сюда, ни о том, что вам на самом деле нужно, если слушать только то, что вы мне говорите.
– Я... мистер Мейсон... Вы что, обвиняете меня в лицемерии?
– Позвольте задать вам вопрос, - сказал Мейсон.
– Вы рассказали мне всю правду?
– Ну конечно же! Да, да, разумеется, всю!
– И дневники нужны вам только по чисто сентиментальным мотивам?
– Ну да, совершенно верно.
– В таком случае, - сказал Мейсон, - я должен сообщить вам, что мне они нужны для дела. Они помогают мне лучше понять человеческую природу. Так что давайте на этом закончим нашу беседу, мистер Фэллон, и разойдемся, не испытывая друг к другу неприязненных чувств.
– Но я, честно говоря, не понял, мистер Мейсон.
– Я постарался вам объяснить.
– Может быть, вы хотите сказать, что эти вещи представляют для вас более существенную ценность в денежном выражении?
– Совершенно верно.
– О, - произнес Фэллон, лучезарно улыбаясь, - в таком случае я полностью готов учесть ваши интересы. Я полагал, поскольку обращаюсь к вам как джентльмен к джентльмену, что компенсации в размере пяти долларов будет вполне достаточно, но раз вопрос упирается в финансовую сторону дела...
– Отнюдь, - сказал Мейсон, - просто выяснилось, что я не желаю расставаться с вещами, приобретенными мною в собственность.
– О, я понимаю, но если речь идет исключительно о финансовой стороне проблемы, о конкретной сумме, то я, мистер Мейсон, готов подойти к рассмотрению этого вопроса с принципиально иных позиций.
– Ну что ж, давайте, подходите.
– Прекрасно, мистер Мейсон... С точки зрения денежных
интересов, исходя из того, что сделка должна быть выгодна для вас в финансовом отношении... Позвольте, я следующим образом сформулирую свою мысль: вы приобрели некое имущество за пять долларов и желаете получить прибыль от его продажи в размере по меньшей мере пяти долларов. Верно?– Верно.
– Я бы даже сказал - больше пяти долларов.
– Совершенно верно, и намного больше.
Лучезарная улыбка неожиданно сползла с лица Фэллона. Он запустил свою коротенькую руку во внутренний карман пиджака, извлек бумажник из свиной кожи, раскрыл его, отсчитал пять стодолларовых купюр и бросил их на стол перед Мейсоном.
– Отлично, мистер Мейсон, - сказал он.
– Будем говорить начистоту. Вот ваша прибыль.
Мейсон отрицательно покачал головой.
Фэллон удивленно поднял брови.
– Прошу прощения, - сказал Мейсон, - но едва ли меня сможет удовлетворить подобная компенсация.
Короткие пальцы Фэллона вновь раскрыли бумажник из свиной кожи. На стол легли еще пять сотенных бумажек.
– Отлично, Мейсон, - холодно произнес он, - итого здесь тысяча. И прекратим, черт возьми, этот фарс.
От добродушия его не осталось и следа, Теперь он напоминал игрока в покер, сделавшего ставку и внимательно наблюдавшего за своим противником, пытаясь угадать, чем тот ему ответит и какие у него на руках карты.
– Эти дневники не продаются, - сказал Мейсон.
– Но, мистер Мейсон, ситуация становится просто абсурдной!
– Мне она таковой совершенно не кажется, - возразил Мейсон.
– Я купил некий товар, потому что он был мне нужен. И он по-прежнему мне нужен.
– Мистер Мейсон, - сказал Фэллон, - давайте говорить начистоту. Мне не хочется больше темнить. Я не могу предложить вам больше тысячи долларов. То есть я получил инструкцию остановиться именно на этой сумме. Мне кажется, однако, что... Мистер Мейсон, не согласились бы вы переговорить лично с Бенджамином Эддиксом?
– О чем?
– О документах, имеющихся в вашем распоряжении.
Мейсон покачал головой:
– По-моему, нам не о чем с ним разговаривать.
– Я полагаю, есть о чем, мистер Мейсон. Мне кажется, что если вы встретитесь с мистером Эддиксом лично, то поймете... В конце концов, мистер Мейсон, давайте прекратим пустые препирательства и подойдем к делу трезво.
– Ну, тут все в ваших силах, - ответил Мейсон.
– Вперед, пойдите, закажите себе что-нибудь безалкогольное. Я полагал, что вы интересуетесь пакетом сугубо по сентиментальным мотивам, как родственник Элен Кэдмас.
– Вы что, серьезно?
– Но вы же сами мне это сказали.
– Боже мой, мистер Мейсон, нужно же было хоть что-то вам сказать! Вы ведь юрист. И разумеется, осознаете, что обсуждаемая проблема требовала такого подхода, который позволил бы нам обоим сохранить лицо в данной ситуации.
– Я не уверен, что мое лицо нужно сохранять, - возразил Мейсон.
– Нет, нет, прошу вас, не нужно шутить, мистер Мейсон! Давайте говорить друг с другом серьезно и откровенно.
– Что касается меня, то я говорил с вами совершенно откровенно.