Оскар Уайльд, или Правда масок

28 января 1864 года был днем наивысшего признания достоинств придворного лекаря: королева Виктория пожаловала доктору Уайльду дворянство. По окончании церемонии в Замке Сперанца стала леди Уайльд: еще каких-то пятнадцать лет тому назад пассионария предрекала этому сословию гореть в вечном адском огне! «Сперанца была настолько же счастлива, — рассказывает ее биограф, — насколько и горда тем, что стала „Вашим Высочеством“, что ее портрет кисти Бернара Мулервэна [18] был выставлен в Королевской Академии в 1864 году и что она стала вхожа в салон Его Превосходительства. Голос дворецкого, объявлявшего, что „карета леди Уайльд подана“, казался ей восхитительной музыкой» [19] . Что же касается Оскара, то он уже начинал проявлять незаурядные способности и превращаться в яркую индивидуальность.

18

Бернар Мулервэн (1803–1868), ирландский портретист и миниатюрист.

19

H. Wyndham, op. cit., p. 65.

Во время школьных каникул он приезжал к матери, окруженной всеобщим вниманием, то в Дублин, то в Мойтуру — так называли недавно построенный новый дом в Коннемара, краю озер и болот, блуждающих огней и духов, где дни заполнены ловлей лосося, охотой, купанием в темных озерах, украшающих тревожные пейзажи северной Ирландии, так описанных Ф. Жюлианом: «Гранитные глыбы то тут, то там выступают из воды цвета сепии; с одной стороны — торфяные болота, которые как бы продолжают озеро, с другой — ярко-зеленые поля, перерезанные каменными стенами… Июньские сумерки бесконечно сгущаются над этим мирным пейзажем, постепенно исчезающим в дымке, наполненной видениями» [20] .

20

Philippe Jullian, art. cit., p. 65.

Но сам Оскар Уайльд предпочитал жизнь в Дублине, у ног матери, королевы высшего общества в салоне на Меррион-сквер. Его друг Гамильтон, кстати, очень увлеченный ею, вспоминает: «Вне всякого сомнения, Сперанца была самой яркой звездой земной галактики… Молодость, красота, исключительное воспитание, редчайший ум, личное обаяние, образованность, оригинальность и сила характера сделали эту женщину центром дублинского высшего общества» [21] .

Газета «Нация», печатавшая памфлеты, попала под запрет. Именно с этого времени Сперанца посвятила себя литературе, стала публиковать стихи, выпустила многотомник ирландских легенд. Критики благосклонно принимали ее творчество: «Эта женщина, несомненно, обладает подлинным поэтическим даром, коли она написала столь прекрасное, полное силы и грации стихотворение, которое вы дали мне прочесть. Из любви к поэзии, а также из любви к старушке Ирландии ей необходимо продолжать писать и поскорее выпустить сборник» [22] . Все свои стихи Джейн Уайльд посвящала сыновьям; юный Оскар с удовольствием слушал комплименты, которые гости расточали его матери, а сам старался запомнить ее речи, как бы черпая из богатого источника собственного разговорного и литературного языка. Когда кто-то предлагал матери познакомить ее с уважаемым человеком, она восклицала: «Никогда не произносите при мне это слово. Только торговца можно назвать уважаемым человеком!» Однажды она так приняла дочь одного не слишком талантливого писателя: «Добро пожаловать, милая. Как вы похожи на своего интеллектуала-папочку, вот только лоб не такой величественный, как у него… Мне говорили, у вас есть возлюбленный. Какая жалость, ведь любовь убивает честолюбие» [23] . Скрывая улыбку, Оскар поднимал на мать, у которой с раннего детства ходил в любимчиках, восхищенный взгляд: «Уилли хорош, — говорила она, — он на редкость умен, но Оскар — о, из него получится нечто божественное» [24] .

21

H. Wyndham, op. cit., p. 27.

22

Ibid., p. 55.

23

Ibid., p. 71.

24

Ibid., p. 73.

Однако не все было так безоблачно на семейном небосклоне. Расходы по содержанию хлебосольного дома на Меррион-сквер, покупка мебели, загородного дома начинали сказываться на не столь уж значительных доходах доктора. Сам он стал раздражительным, отношения с клиентами разладились, он почти перестал следить за собой; доктор начал пропадать в тавернах и преследовать служанок; о его предосудительном поведении поползли скандальные сплетни. А леди Уайльд, как и раньше, принимала гостей, не обращая внимания на слухи, словно они и не достигали ее ушей. Она продолжала царить в своем салоне: длинное до пола платье из пурпурного шелка, припудренное лицо, волосы цвета ночи, руки, унизанные драгоценностями, медальоны на шее, вылитая «королева сцены провинциального театра», как шутили злые языки. До нас дошло описание одного из таких, нередко чрезмерно шумных, приемов: «В этой среде возвышенность мысли ни в коей мере не соответствовала привычкам повседневной жизни. Гостеприимный дом представал уделом роскоши и веселья, поздних ужинов, обильно сдобренных вином, беззаботных бесед и нарядов. Галантные приключения сэра Уильяма стали излюбленной темой разговоров. Даже его безупречная супруга порой грешила высказываниями, вряд ли предназначенными для детских ушей. В салоне матери и за столом у отца обосновались представители шумной и неряшливо одетой богемы, которые в избытке переполняли Дублин той эпохи» [25] .

25

Ibid., p. 74.

Падкая на рекламу леди Уайльд принимала и журналистов, публиковавших отчеты о приемах, на которых распущенность все чаще одерживала верх над благопристойностью: «В прошлую субботу известная своим выдающимся литературным творчеством леди Уайльд, признанная в Дублине второй мадам Рекамье, давала прием у себя на Меррион-сквер. Среди многочисленной и изысканной публики можно было встретить самых ярких представителей художественных, литературных и политических кругов. Преподаватели Тринити-колледжа преподобный Пребендари, преподобный Махэйффи и профессор Тайрелл находились там рядом с известными судьями, адвокатами и некоторыми членами труппы Дублинского королевского театра. Нетрудно догадаться, что беседа шла на самые возвышенные темы, но основным предметом обсуждения стала поэзия…»

Успех салона на Меррион-сквер вызывал зависть многих завсегдатаев, которым было непонятно, каким образом хозяйке удается собрать вместе так много выдающихся личностей. «Достаточно их заинтересовать, — отвечала леди Уайльд. — Все очень просто. Стоит лишь пригласить самых разных людей, но ни в коем случае не зануд, и перемешать их, не слишком заботясь о морали. И не важно, если у ваших гостей ее вовсе нет» [26] . Сэр Уильям редко выходил в общий зал; он предпочитал уединяться на первом этаже с кем-нибудь из коллег и в спокойной обстановке, с сигарой в одной руке и бокалом коньяка в другой комментировать последние скандалы и сплетни.

26

Ibid., p. 76.

Результаты такой экстравагантной и беспутной жизни не заставили себя ждать: кредиторы начинали хмуриться, судебные исполнители — являться для выполнения постановлений суда; на часть имущества был наложен арест, в то время как леди Уайльд находила себе утешение за чтением Эсхила. В дом наведывался и еще один, еще менее приятный посетитель — полупомешанная прежняя любовница доктора Уайльда, которая шантажировала его, угрожая расклеить по всему городу памфлет, разоблачающий его преступление. Это была некая мисс Трэверс, дочь преподавателя из Тринити-колледжа, которая уверяла, что сэр Уильям изнасиловал ее. Юная особа не слишком подбирала слова, объясняясь с сэром и леди Уайльд. Давно привыкшая к похождениям мужа Сперанца с ледяной иронией приняла нападки «оскорбленной» девушки. Но однажды, когда леди Уайльд уехала с детьми в маленький курортный городок Брэй в нескольких километрах к югу от Дублина, ее встретили расклеенные на стенах домов оскорбительные листовки; Уилли и Оскар никак не могли понять, что все это означало. Душа матери была оскорблена, и 6 мая 1864 года она отправила гневное письмо профессору Трэверсу: «Вы, может быть, не в курсе того, какие возмутительные выходки позволяет себе ваша дочь в Брэе. Она бессовестным образом сговорилась с уличными торговцами газет и заставляет их расклеивать по городу афиши, в которых утверждается, будто у нее была связь с сэром Уильямом Уайльдом. Если ей взбрело в голову бесчестить свое имя, мне до этого нет дела; но поскольку, оскорбляя меня, она рассчитывает под угрозой разоблачений выудить денег у сэра Уильяма, — что, кстати, ей неоднократно удавалось, — я считаю необходимым поставить вас в известность, что никакие угрозы и оскорбления не заставят нас платить ей далее. Отныне вашей дочери, опустившейся до требования платы за свою честь, будет отказано навсегда» [27] .

27

Ibid., p. 84.

Это письмо не вызвало никакой реакции у отца, зато девушка, сочтя себя еще раз оскорбленной, поручила своему адвокату предъявить иск о возмещении морального ущерба в размере двух тысяч фунтов стерлингов: такова была цена ее девственности, если верить сложенному по этому поводу двустишию:

Она пришла к нему невинной девой, Прощаясь, боле ею не была!

В подобной ситуации леди Уайльд была вынуждена думать о собственной защите; при этом, естественно, она не могла отрицать своего авторства. Она заявила, что письмо: 1) ни в малейшей степени не было оскорбительным; 2) не было клеветническим; 3) носило строго конфиденциальный характер. Короче говоря, она сама, очертя голову, напрашивалась на скандал, в точности так же, как поступил ее сын Оскар через тридцать лет, и весь процесс был фактически посвящен установлению истины по одному-единственному вопросу: виновен ли ее супруг в совершении профессионального проступка в соответствии с обстоятельствами, на которых настаивала в своем заявлении мисс Трэверс [28] . К вящей радости читателей, газеты немедленно набросились на это дело. Знаменитый придворный окулист, член Дублинской академии наук сэр Уильям Уайльд обвинялся перед судом в том, что усыпил при помощи хлороформа юную девятнадцатилетнюю пациентку с целью изнасилования! Можно себе представить интерес публики и замешательство судебных органов. Начало процесса превратилось в настоящий спектакль. В обращении к присяжным адвокат мисс Трэверс заявил: «Обстоятельства, которые мне предстоит изложить, настолько неприличны и чудовищны, что мне хотелось бы, чтобы это сделал за меня кто-нибудь другой». Председатель прервал его: «В таком случае, может быть, некоторые дамы, находящиеся сейчас в зале, пожелают выйти, прежде чем вы станете продолжать?» [29] Никто не двинулся с места, и многочисленные сидящие в зале женщины ограничились тем, что стыдливо опустили глаза. Между тем адвокат продолжал: «Господа присяжные заседатели, я не в силах взять на себя ответственность в точности описать то, что произошло в кабинете доктора Уайльда. Когда настанет время, мисс Трэверс сама выполнит грустную обязанность пересказать тот ужас, жертвой которого стала… Пока я только могу сказать, что она лишилась самого дорогого, что у нее было, своей невинности, причем по вине мужчины, который благодаря своему положению более, чем кто-либо другой, обязан был помнить об оказанном ему Доверии» [30] . Не будет преувеличением сказать, что публика затаила дыхание.

28

Ibid., pp. 84–85.

29

Ibid., p. 85.

30

Ibid., pp. 86-87

Когда девушку вызвали для дачи свидетельских показаний, она подтвердила, что в 1854 году обращалась к доктору Уайльду и что он с самого начала относился к ней скорее по-дружески, нежели как к пациентке, часто одалживая деньги. Наконец она перешла к главному: «Однажды я попросила доктора осмотреть ожог у меня на шее. Но он внезапно схватил меня в объятия, и я потеряла сознание. Потом доктор Уайльд побрызгал на меня водой и, как только я пришла в себя, стал умолять меня встать поскорее, ибо иначе мы, по его словам, пропали». Истица подтвердила, что доктор изнасиловал ее, воспользовавшись беспамятством. Более того, она заявила также, что через несколько дней после происшествия получила от доктора письмо: «Простите меня. Я просто ничтожество. Я лежу сейчас в постели и думаю о вас… Будьте умницей и не рассказывайте никому о том, что произошло» [31] .

31

Ibid., pp. 89–90.

Очередь доходит до леди Уайльд; ее нисколько не интересовали ни инсинуации мисс Трэверс, ни вся эта мрачная история с изнасилованием. Ею двигало желание защитить детей: «Единственной причиной, побудившей меня написать ее отцу, была боязнь того, что однажды такая листовка окажется у меня в почтовом ящике, а потом может случайно попасть в руки моих невинных детей. Кстати, моя дочь уже где-то подобрала один из таких листков и сказала: „Смотри, мама, это, наверное, о вас с папой. А что это значит?“» [32]

32

Ibid., p. 92.

Суд вынес приговор в пользу мисс Трэверс, что, кажется, не причинило ущерба авторитету сэра Уильяма Уайльда. Что же касается юного Оскара, то он тяжко переживал скандал, так как стал предметом насмешек у себя в школе в Порторе, куда был недавно переведен. Его дразнили злым стишком, который сильно ранил его чувствительную натуру:

Он окулист, имеет дом на Меррион-сквер, Талантлив, ловок и умен сверх всякой меры, Я расскажу, коли желаете вы знать, Что же заставило мисс Трэверс так кричать.