Оскар Уайльд, или Правда масок
Шрифт:
Лилли Лэнгтри, урожденная Эмили Шарлотта Ле Бретон, появилась на свет 13 октября 1853 года в Джерси и стала единственной дочерью преподобного Уильяма Корбета Ле Бретона. Ее мать, Эмили Девис Мартин, страстно любила поэзию, музыку, цветы, животных и свежий воздух. Еще в раннем детстве девочку прозвали Лилли за очень белую кожу. Она выросла вместе с шестью братьями: «Жизнь вместе с братьями, — вспоминала она, — превратила меня в неисправимого сорванца, случайно родившегося девочкой. Я умела лазить по деревьям, прыгать через ограды наравне с самыми ловкими из братьев; я с восторгом участвовала во всех их шалостях. Помню, как по ночам, когда нам положено было быть в постели, мы отправлялись с самым младшим братом на старое кладбище, забирались на ходули, заворачивались в простыни и безумно пугали запоздалых прохожих… Но это не мешало мне быть серьезной, и я могла читать часами напролет» [120] . В 1874 году она вышла замуж за Эдварда Лэнгтри, богатого ирландца из Белфаста, владельца шикарной яхты «Красная перчатка».
120
Lillie Langtry. The Days I knew. London, Hutchinson, 1925, p. 2.
В Лондоне она попала в высшее общество и, благодаря своей красоте и обаянию, оказалась среди самых известных людей того времени. Лилли вызывала всеобщее восхищение, а газеты не жалели восторженных эпитетов в адрес «красавицы
121
Джон Эверетт Миллес (1829–1896), английский художник, один из участников Прерафаэлитского братства. (Прим. пер.)
122
Ibid., p. 3.
Серьезные финансовые затруднения, связанные с чрезмерными расходами, привели Лилли Лэнгтри на сцену. Первый опыт едва не обернулся катастрофой: «Увы, я не могла вспомнить ни единого слова из вступительного монолога. Я просто стояла на сцене, старательно улыбаясь и сжимая в руках букет роз, и не имела ни малейшего представления о том, что делать дальше. К счастью, я услышала настойчивый шепот импресарио, с тревогой ожидавшего за кулисами моей первой реплики, и пришла в себя, а дальше все прошло без осложнений» [123] . Вскоре Лилли с успехом исполнила роль Кейт Хардкасл в пьесе известного ирландского драматурга Оливера Голдсмита «Ошибки одной ночи» в театре «Хеймаркет». Создание этого образа обеспечило актрисе успех у критики и восхищение Оскара Уайльда, который осыпал ее цветами и посвятил ей стихотворение «Новая Елена», написанное как раз по случаю ее выхода на сцену «Хеймаркета» в 1880 году.
123
Ibid., p. 4.
В те дни Оскар нередко прогуливался в районе Пиккадилли, одетый в средневековый костюм и с цветком зеленой гвоздики в виде единственного украшения, там же появлялась и миссис Лэнггри с пуделем на поводке, у которого на боку были выбриты инициалы Л. Л. Что это была за пара: она — красавица, украшение любого салона, он — его достопримечательность! Они оба стали символами веселья и фантазии, сверкавшими в викторианский век, чахнувший от скуки. Принц Уэльский пригласил Уайльда в свою ложу в Опере, и Оскар сблизился с лордом Литтоном, леди Шрюсбери, леди Грэй. Лилли Лэнгтри осталась излюбленной моделью художников и славой «Хеймаркета», в то время как Уайльд начал вызывать интерес у деятелей литературы, таких, как Томас Харди, Мередит, Браунинг, Суинберн, пусть даже некоторые суждения о нем порой бывали слишком строги. Главное, в обществе только и было разговоров, что о нем и о ней.
Нет ничего удивительного в том, что молодой человек стал личным секретарем красавицы-актрисы, о чем свидетельствует письмо, написанное им в доме Лилли из Джерси на Понд-стрит, 18: «Дорогая миссис Синглтон, миссис Лэнгтри попросила меня ответить на Ваше любезное письмо и сообщить, что она плохо себя чувствует, что ей запрещено выходить из спальни, и поэтому она вынуждена отменить приглашение на ужин… Она будет очень рада, если вы сможете зайти проведать ее с утра или после обеда и просит сообщить, когда вы соберетесь ее навестить… Поскольку она чувствует себя обессиленной, я исполняю роль секретаря» [124] . Лилли постоянно обращалась к Оскару за советом по поводу выбора туалетов: «Конечно, я хотела бы поскорее продолжить занятия латынью, но мы вынуждены задержаться здесь до вечера в среду; поэтому я смогу увидеться с моим любезным преподавателем только в четверг. Так что если сможете, то приходите в этот день часам к шести вечера. Кстати, я позвонила на Солсбери-стрит примерно через час после Вашего ухода. Я хотела спросить у Вас, как мне одеться на бал-маскарад, но потом выбрала греческую тунику черного цвета с серебряной бахромой, расшитую жемчугом и звездами, и бриллиантовую диадему. Я назвала этот наряд „Царица Ночи“. Я сама изготовила его. Хотелось бы написать побольше, но совершенно невозможно писать этим пером, да еще на такой ужасной бумаге, поэтому, когда увидимся, я расскажу вам все в деталях (только ничего не говорите Фрэнку)» [125] .
124
R. H. Davies, op. cit., p. 66.
125
Ibid.
Несмотря на положение любимца салонов и актрис, на карикатуры в «Панче», на блестящие успехи в учебе и газетное прозвище «принц эстетов», Уайльд испытывал серьезные финансовые затруднения, которые не позволяли ему развить свой успех. Однако он не отчаивался и, видя, что вызывает нарастающее раздражение у викторианской публики, начал культивировать парадокс, крайность, примеривая маску персонажа, вообще не признающего запретов. Он разгуливал по улицам Лондона, читая вслух Бодлера. К восторгу праздношатающихся юных снобов, называвших себя «душки», равно как и к возмущению толпы разбогатевших торговцев — основы тогдашнего английского общества, он усаживался на террасе открытого кафе и предавался безмятежному созерцанию цветка подсолнуха, поставленного в специально принесенный стакан воды. Он стал пророком тайного культа в то самое время, когда определенные круги, в частности жители Мэйфера [126] , начинали испытывать потребность в эстетике, в более художественно ориентированных эмоциях, нежели отслеживание повышения или понижения рыночных цен на сырьевые ресурсы. Впитав в себя эстетические теории Рёскина, Суинберна и французских поэтов, Оскар Уайльд вполне осознавал себя воплощением этих тенденций и готовился к серьезной литературной деятельности, началом которой должен был стать выход его новой театральной пьесы и сборника стихотворений.
126
Аристократический район лондонского Вест-Энда. (Прим. пер.)
Тем временем выразительные средства Оскара Уайльда обогатились благодаря еще одной встрече. В июне 1879 года в Фолькстоун приехала жрица декаданса Сара Бернар в сопровождении труппы «Комеди Франсез». Уайльд встретил ее на пристани с букетом белых лилий. Она была, несомненно, величайшей актрисой своего времени, и ее слава превосходила известность Лилли Лэнгтри. У всех на устах были ее капризы, а последний ее ангажемент в «Комеди Франсез» прошел со скандалом из-за интриг Эмиля де Жирардена и Франциска Сарсэ. «Ангажемент мадемуазель Бернар произвел революцию. Поэзия вторглась в чертоги драматического искусства, или, если хотите, волк внезапно очутился
в овчарне» [127] . Начиная со своего дебюта на сцене в 1862 году, актриса усердно работала над своим великолепным голосом, при этом не забывая уделять внимание собственной рекламе. Саре Бернар покровительствовал Наполеон III, она была любовницей Муне-Сюлли и многих других, оказавшихся не в силах устоять перед ее чарами; начиная с 1872 года она стала непревзойденной исполнительницей ролей в пьесах Виктора Гюго, подлинной королевой Парижа; в 1877 году Сара Бернар заставила рыдать автора «Эрнани» [128] , который так написал ей об этом: «Мадам, Вы величественны и очаровательны; Вы взволновали меня, старого вояку, а в какой-то миг, когда публика, умиленная и взволнованная Вашим искусством, рукоплескала, я даже заплакал. Эти слезы по праву принадлежат Вам, и я склоняюсь у Ваших ног» [129] . В письмо был вложен браслет с бриллиантовой подвеской. В течение целого года актриса играла эту пьесу в переполненных залах.127
Otis Skinner. Sarah Bernhardt. Paris, Fayard, 1968, p. 87.
128
«Эрнани, или Кастильская честь» — драма в стихах Виктора Гюго, написанная в 1829 году. (Прим. пер.)
129
Ibid., p. 85.
Ее прибытие в Фолькстоун взбудоражило всех. «Мы проходили, — вспоминала она, — сквозь море протянутых нам цветов, со всех сторон нам пожимали руки… Это немного смущало, но вместе с тем было восхитительно. Одна из актрис, шедшая рядом и не питавшая ко мне дружеских чувств, неожиданно зло сказала: „Смотри, тебе еще дорогу будут цветами устилать!“ „С готовностью!“ — воскликнул какой-то молодой человек и бросил к моим ногам охапку белых лилий. Я в смущении остановилась, не осмеливаясь наступить на прекрасные белые цветы, но сзади надавила толпа, и мне пришлось пройти вперед прямо по бедным лилиям. „Гип-гип! Ура! Да здравствует Сара Бернар!“ — страстно воскликнул молодой человек. Его голова возвышалась над всеми остальными, глаза горели огнем; длинные волосы делали его похожим на немецкого студента. Однако то был английский поэт, величайший поэт нашего века; гений, но, увы! измученный и побежденный безумием: то был Оскар Уайльд» [130] .
130
Ibid., p. 117.
Когда Сара Бернар прибыла на вокзал Чаринг Кросс, там была расстелена красная ковровая дорожка, предназначенная, правда, не для нее, а для встречи принца и принцессы Уэльских. На какой-то миг это ее огорчило, но потом сверкающая и элегантная лондонская жизнь поглотила актрису, помогая забыть разгромленный Париж, где были еще живы воспоминания о Коммуне. Оскар Уайльд организовывал для нее приемы, приглашая на них все изысканное общество, а Генри Ирвинг давал в ее честь торжественные ужины. Она завязала близкую дружбу с Эллен Терри, свела знакомство с Бернардом Шоу, выставила свои картины в салоне на Пиккадилли при покровительстве нового лондонского любимца Гюстава Доре. Поражаясь новизне ощущений, Оскар Уайльд был сражен очарованием этой принцессы декаданса, словно сошедшей с полотна Гюстава Моро. В июне 1879 года он присутствовал на триумфе актрисы в театре «Гэйети» в постановке «Федры». 11 июня он написал стихотворение «Саре Бернар», вошедшее позднее в сборник 1881 года под названием «Федра»; в январе 1882 года «Панч» опубликовал пародию на это его стихотворение. Оскар был заворожен; пред ним открылся диковинный мир декаданса, и Сара Бернар стала его идолом. «Лично я должен признаться, — писал он, — что осознал сладость музыки Расина только после того, как услышал Сару Бернар в „Федре“» [131] . Отныне его выплескивающийся на улицы и переполняющий салоны эстетизм, которому он продолжал служить с новым рвением, окрашивается в тона декаданса. Оскар являлся на Сент-Джеймс-стрит «в бархатном сюртуке, обшитом петличным шнуром, и в коротких штанах на французский манер, обутый в башмаки с пряжками и в рубашке из тонкого шелка с венецианским воротником, украшенной широким зеленым галстуком… Он уверял, что реформа костюма важнее, чем реформа церкви» [132] . Актер Бирбом Три, который впоследствии стал другом Оскара, пародировал его на сцене театра «Критерион» в комедии «Где же кошка?» и на сцене театра принца Уэльского в «Полковнике».
131
Stuart Mason, op. cit., p. 226.
132
M. Hyde, op. cit., p. 46.
Красота Лилли Лэнгтри и экстравагантность таланта Сары Бернар были откровением для юного Оскара. И в это же время еще один художник вторгся в его мир и занял постоянное место в нем: Джеймс Макнейл Уистлер. Американский художник объяснил Уайльду, что гении всегда возвышаются над толпой и подчиняются лишь собственным законам; он полагал, что в демократическом обществе ум, необычность и талант имеют двойную цену и что единственным критерием истины и морали является эстетика. Нет ничего выше совершенства красоты, ощущения, испытываемого при виде зрелища, каким бы оно ни было.
Джеймс Эбботт Макнейл Уистлер родился в 1834 году в штате Массачусетс. Отец-генерал прочил ему военную карьеру, и он поступил в знаменитое военное училище Вест-Пойнт, где и принял окончательное решение стать художником. В 1854 году он приехал в Париж, где обучался в мастерской у Глейра, встречал Фантен-Латура, Курбе, Дега. С его легкой руки в моду вошли сине-белый фарфор, эстампы Хокусаи, Хирошиге, чьи «деликатные цвета и тончайшие рисунки на шелке и на рисовой бумаге вызывали восхищение у молодых французских художников» [133] . Однако Уистлеру было отказано в участии в художественном салоне 1859 года. Он уехал в Лондон и оказался там в обществе Россетти и прерафаэлитов. С того момента на его полотнах появились павлины, листья деревьев, а персонажи приняли размытые, неясные очертания. Талантливый, легкораздражимый и обладающий язвительным умом, Уистлер завоевал популярность благодаря своим лекциям, остротам, а также тяжбе с Рёскином, который упрекал художника тем, что во время художественного салона 1877 года, где выставлялся его «Фейерверк в Кремоне», он имел наглость потребовать тысячу гиней за обыкновенную разноцветную мазню. Процесс состоялся 25 ноября 1878 года в Казначейской палате Вестминстерского дворца и наделал много шуму — речь шла о вынесении судебного решения по вопросу ограничения прав критики. Суд безоговорочно признал правоту Уистлера, Рёскин на заседание не явился. В своих мемуарах Эдмон де Гонкур так свидетельствует о поведении художника в зале суда: «Ответы Уистлера просто прелестны; когда у него спросили, сколько времени ему потребовалось для написания этой картины, он пренебрежительно бросил: один или два сеанса! О! — раздалось в зале, на что он добавил: Да, я рисовал картину один или два дня, но вложил в нее опыт всей своей жизни» [134] .
133
Journal de l’impressionnisme. Gen`eve, Skira, 1973, p. 64.
134
E. et J. de Goncourt. Journal. Paris, Fasquelle-Flammarion, 1956, 4 vol., t. IV, p. 380.