Оскар за убойную роль
Шрифт:
– Лапуля, ну сколько можно! Я же все тебе объяснил!
«Сейчас, по законам жанра, будет говорить о той, другой».
– Она трахается небось хорошо… Еще бы, с ее-то опытом! На ней пробу негде ставить!
– Котеночек! Ну, пожалуйста, не мучай меня!
– И еще врет, что у нее сиськи настоящие! Будто не видно, что там сплошной силикон!
Тут в голосе нужна твердость:
– Девочка моя, ну что ты
Ласково коснуться груди, аккуратно провести пальцем по соску, чтоб он вздрогнул, напрягся… Последует второй раунд? Нет. Девка скидывает его руку. И ведь какая настырная! Никак у нее соперница из головы не идет.
– Вот и я говорю, что никакие у нее сиськи. Сплошная декорация. А при этом строит из себя принцессу Стефанию… Будто я не знаю, что она с Теплицыным спит.
Ну, разговор теперь пошел бесконечный. Ничего не поделаешь, с бабами нужно терпение и тщательно сыгранное любопытство.
– А кто такой Теплицын?
– Начальник наш. Она для него – скорая помощь, сервис по первому свистку. Приспичило ему – сразу жмет на селектор, и она к нему мчится. Двери на замок – и пошло производственное совещание…
– Ну, многие девушки спят с начальниками.
Нет, это он сказал зря – партнерша сразу взвилась:
– Но я же не сплю!!
Тут уж нужно улещивать:
– А тебе-то зачем?! Ты же у меня не только красавица, но еще и умница! А с начальниками спят дуры.
– А я у тебя умная?..
Ну, слава всевышнему. Наконец-то.
– О, лапочка, ты у меня не просто умная. Ты у меня – редчайшее сочетание. И острый ум, и неземная красота.
Он всегда удивлялся, когда бабы искренне принимали эту сентенцию на свой счет: верили и млели. Вот и эта размякла, тут же начала выдавать встречные комплименты:
– А ты у меня… ты… гремучая смесь. Бисмарк и Иглесиас. Сократ и Том Круз. Монтень и Рассел Кроу!
Даже странно, что глупая девка знает про Бисмарка и прочих Сократов…
– Да, я – гремучий. Я – мощный и страшный. Я – злой. И я сейчас тебя растерзаю!
Он навалился на ее податливое тело, сдавил губы жестким поцелуем… Она страстно застонала и подалась ему навстречу.
Дверь в квартиру Макса Таня открыла своим ключом. Уличной обуви на коврике не было, и свет в прихожей не горел, но Таня не сомневалась, что Макс дома. Уже изучила своего друга, как облупленного: едва он возвращается, первым делом протирает ботинки и убирает в шкаф. А свет в коридоре тушит потому, что яркие лампы его раздражают, да и электричество зачем зря жечь?
«Макс!» – уже приготовилась крикнуть Таня, но промолчала. Вдруг вспомнила, как дня три назад так же, без звонка, явилась, прямо с порога позвала, а Макс, бедняга, в ванной сидел
и выскочил оттуда перепуганный, встрепанный, в распахнутом халате на мокрое тело… Потом ей же и пришлось мокрые следы на полу затирать.Таня скинула туфли (коврик для уличной обуви проигнорировала, бросила прямо на паркете – это ведь Макс помешан на чистоте, а не она, вот пусть сам и убирает). Легкую ветровку швырнула на комод, а сумочку, наоборот, повесила на крючок вешалки для верхней одежды. Улыбнулась: Макс наверняка начнет ворчать, что «от нее один убыток и беспорядок». Ну и пусть ворчит – во-первых, его претензии всегда милы и беззлобны, а во-вторых, она, как беременная, имеет полное право на непредсказуемость и капризы. И, в-третьих, почему-то от предвкушения Максовой ворчни на душе становилось так легко, что все ее неприятности стирались, забывались, уплывали…
В квартире – тихо-тихо. Впрочем, это еще ничего не значит. У Макса в доме – свои примочки и свои понятия о комфорте. И звукоизоляция между комнатами в его квартире, как в бункере, – он специально заделывал щели и ставил какие-то особые двери. Чтобы, как объяснял, в одной комнате гости могли песни орать, а в другой он спал без задних ног…
Таня Максову страсть к тишине всегда считала дурью, но сейчас оценила: «С учетом грудного ребенка звукоизоляция совсем не помешает. Красотища: я сплю и даже не слышу, как папаша скандалиста-младенца улещивает!»
Она прошлепала в кухню – как обычно, идеальная чистота. Раковина сияет, стол пуст и блестит – так и хочется достать из холодильника колбасу и начать ее резать прямо на аккуратненькой клеенке… Впрочем, ладно уж, пощадим. Пусть Макс колбасу для нее режет на дощечке, а потом выкладывает на блестящую, кристально чистую тарелочку…
Но куда он, кстати, подевался? Вода в ванной не шумит, свет в туалете не горит… Таня вышла в гостиную – и там пусто. Только телевизор бормочет – тоже обычное дело, Макс без «ящика» и минуты не проживет, Таня уже оценила, на какие ее милый идет жертвы, когда она просит выключить глупый телик… Ну что ж, теперь ему не только она будет мешать. Когда младенец вопит – новости особо не посмотришь… Итак, раз Макса нет ни в кухне, ни перед «ящиком» – значит, единственный вариант. Засел в спальне и рубашку себе на завтра гладит.
«Последний раз, кстати, – вдруг подумала Таня. – Теперь уж мне придется гладить. Рубашки – это, безо всяких дискуссий, прерогатива жены…»
Перспектива обеспечивать Макса рубашками ее не ужаснула, и Татьяна порадовалась: похоже, инстинкты – не материнские, а хотя бы семейные, женские – начали потихоньку просыпаться… Не зря же Полуянов вчера говорил, что она не просто хорошо выглядит, а красива умиротворенной, зрелой красотой!
Отчим, кстати, говорил, что гладить мужские рубашки – целое искусство, особый подход нужен. Так что очень вовремя она пришла – как раз и попросит Макса преподать ей урок.
Таня осторожно сунулась в спальню. Дверь открылась бесшумно – у хозяйственного Макса в квартире ничего не дребезжало и не скрипело, – и она в оцепенении застыла на пороге. Гладильная доска оказалась пустой, утюг – невключенным. И никакой рубашки на плечиках…
А сам Макс находился в постели. В классической позиции «мужчина сверху». Женщину, которая лежала под ним, Таня не разглядела.
– Макс?.. – еле слышно выдохнула она.
Это сон, этого не может быть!
Ответом был яростный скрип кровати, жаркие стоны, томный, приторный запах мускуса.