Осколки царства

Игорь без последствий пережил свою неожиданную страсть к миленькой девушке Фае из бухгалтерии. То, что управляет мужчиной снизу, бунтовало; там полыхало и все отыскивало лазейку в сторону необдуманных поступков. Там горячие геологические силы рвались наружу. Но так уж устроено современное общество, что мужскую необузданность с детства учат сдерживать себя. Столь много психологических и физиологических способов с успехом делать это, что мужчина в конце концов либо овладевает собой и может в очень большой степени (в большей, чем позволяет ему этика) управлять своими чувствами, либо не овладевает и вечно рискует заработать славу кретина или срок, либо просто превращается в импотента.

Так вот, Игорю помешал сорваться прежний (двухлетней давности) опыт страсти к барышне на крепкие пять. Причем в здравом уме и твердой памяти он не стал бы ни на мгновение допускать мысль о связи с женщиной выше трех. Это была его вторая женщина после ориентальной Елены Анатольевны, звали ее Вилика, и она шла вне шкалы, поскольку ее исковерканные латы и бледный живот забивали механизм оценки так же, как два года спустя этот механизм пришел в расстройство от округлого подбородка и библейских глаз Фаи.

"Латы" поразили его в первые же минуты знакомства. Молоденькая рокерша в черной коже на голое тело и таким количеством металлургии на голове, шее, руках, ногах, что ее вполне можно было принять за княжну из правдивой повести в стиле рыцарской фэнтэзи, попавшую в бою под выстрел ультразвуковой пушки. Ультразвук разрушил большую часть латного покрова, но кое-что от поручей, поножей, кирасы, шлема и кольчуги все же уцелело. Черная куртка, шорты, браслеты входили в странную, дурманящую гармонию с бледной кожей обнаженного живота и бедер.

– Кент, ты чо хайло-то расхлябил? Тащимся? Закрой хлеборезку, фауна влетит.

Десятки раз он впоследствии просил княжну Вилику ложиться в постель, не снимая кожаной амуниции.

Не представлялось возможным определить ее возраст: от четырнадцати до восемнадцати. Государыни ушедших тысячелетий становились женами в тринадцать и матерями в четырнадцать, так что Игорь не видел в этой связи неправильности, даже не пытался выведать заветный год - а Вилика не желала рассказывать. Витала в ауре их близости статья за растление малолетних, но безвозрастная малолетняя повидала куда больше своего растлителя. Русые волосы в принципиальном беспорядке, но всегда чистые, без сала. Слабое тело, невысокие грудки, тощенькие ножки - как у девочки из средних классов.

– Ты крутое железо, кент. Отымел в корень дуба, таски. Как удав по асбестовому шнуру.

– Что?

– Чего-чего, я торчу, вот чего. В натуре наколбасилась. Чувство приходной отыметости, всасываешь?

– Да, понимаю, кажется. То, что было у нас сегодня, тебе понравилось.

– Врубился, кент. Ну не топырься, как чучело на голом бугру. Неси кофе.

Игорь был близок с нею двадцать восемь раз.

А потом неожиданно подумал, откуда взялось необычное имя Вилика? "Владимир Ильич Ленин и Крупская" в женском роде, вот откуда. Разок рокерша явилась, запасшись демонстрационной версией экзотического нижнего белья, состоявшего из разноцветных полосок шелка на месте трусиков и такого же разноцветного шелкового ожерелья на месте лифчика. Это было из какого-то иного мира. После, в одиночестве Игорь прикинул: россиянка upper-middle в принципе не может иметь деньги ни на что подобное. Это такое reach, что просто дух захватывает. Вилика никогда не оставалась на ночь, абсурдно объясняя свой уход: "Кент, ты чо, я должна в твоей поганой койке до утра тусоваться? Киляй!" - причем однажды как-то уж больно неуместно назвала его по ходу этой неизменной реплики буржуем.

Явно прочитывался бунт против родителей с самого верха. Ночевать вне дома, видимо, не разрешали они.

Вилика поначалу все хотела отведать чего-нибудь остренького в сексе, попробовать запретной любви. То наручники приносила, то декоративную плетку, то забавную конструкцию из ремней и цепочек для мазохисток. Но никогда ничего из этого арсенала в дело не шло. Они ложились, и всякий раз Вилика испытывала счастье от самого факта, что в нее входит мужчина, что она добилась разрушения давнего строгого запрета на мужчин, которые могли бы входить в нее; никакого оргазма, конечно, добиться на этой освободительной волне было невозможно. Требовалось проделать немалую работу, чтобы восторг от нового прорыва, подтверждающего свободу-свободу-свободу! переходил в сильное желание. Собственно, оргазм открыл Вилике Игорь. Она была поражена до такой степени, что поначалу приняла свои ощущения за болезнь, род сумасшествия или нечто предельно извращенное; так девочки, превращаясь в девушек, нередко принимают первую менструацию за неведомую хворь. "Кент, оборзел? Ты что ваще себе позволяешь?!" Потом извращение в виде оргазма было признано сладким и дозволенным, но радость отдаться мужчине, по новой доказать им всем и себе тоже, что вот имеет она право и все у нее получается как у людей, - эта высшая радость даже оргазму не давала шансов поконкурировать. В такие моменты кричала она божественно, словно каждая близость становилась решающим, переломным событием в ее судьбе.

Однажды Вилика принесла бутылочку с любрификантом. Крутая, сказала она, вещь. Через час, сбросив ножки с кровати, рокерша посмотрела на нетронутую бутылочку, скорчила гримаску и вполне резонно отметила:

– И на хрена он мне? Как зубы в жопе.

После этого он был близок с нею еще двадцать шесть раз. Благо, она не пила. Поначалу хотела пузырь, но потребляла такими глоточками и настолько ничего не могла доказать Игорю самим фактом потребления, что быстро бросила это. Она молча слушала металлику, молча смотрела фильмы по видео. Рассказывала, как "они с кентами тусовались" и чью-то хату "чисто под корень раздолбали", как гоняли на мотоциклах, слушали каких-то "отпадных мухоморов" (оказалось, так называется рок-группа), потом кто-то кому-то тыбло чистил, и в общем, все такое разгульное и крутое. Игорь мало что рассказывал о себе, гладил Виликину попку, лежа рядом, перед экраном видео. В центре всегда оставалась близость. В ее жаргоне он различал странное смешение пластов: настоящая рокерская тусовка, что-то школьное и пара-тройка уголовных словечек. Жаргон был маскарадный. Иногда Вилика считала необходимым поругаться, чтобы кент всасывал, кто в доме хозяин. Ругались всегда не до разрыва; не было необходимости ругаться до разрыва. А эмоции выплескивались в постели.

Кому-то она показывала Игоря издалека на улице. Видно, и своим крутым тусовщикам надо было доказать, что зависимость от них не беспредельна: есть парень, и притом вполне ничего себе парень. Не курила она тоже из чувства независимости.

Вилика подолгу простаивала под душем и забрасывала унитаз горами туалетной бумаги; это очень тешило сердце Игоря, поскольку телесная чистота была его идеалом. Партнер по сексу может позволить себе пахнуть, если его запах нравится (Вилика пахла привлекательно, а чаще никак не пахла), но запах большинства женщин и подавляющего большинства девушек казался Игорю неприятным; бедная Елена Анатольевна!

Это могло бы длиться очень долго, хотя у Игоря глубоко внутри постепенно копилось чувство неправильности, тупиковости. Он не должен был спать с этой женщиной; точно, что свыше ему Вилику не предназначили. Он что-то крепко нарушал. Или укрывал под своим одеялом нарушительницу древних законов, становясь соучастником.

Глобальное нарушение обнаружилось, когда Вилика пришла к нему с огромными зрачками, плохо справлялась с координацией рук и ног, никак не могла добраться до оргазма и так и не добралась. В Игоревой памяти сидело несколько выражений из лексикона бабки, простой деревенской женщины, вольно распоряжавшейся своей народной речью. То, что несла весь вечер Вилика, бабка обозначила бы так: "Понос слов, запор мысли". Это был пятьдесят пятый раз. И последний.

Древние законы гласили, что принимать наркотики любого сорта можно было лишь по большим религиозным праздникам (в основном, для участия в ритуалах), перед битвой (как допинг) или в целях мистического общения с кем-то из сверхъестественных существ. Пользоваться ими для сладкого безумия было запрещено под страхом смерти. Шкала сразу же заработала и выдала пять-шесть: угловатая худоба, ненормативная лексика, наглость, грубость, да и вся эта связь с мотоциклетным миром... Тут уж ничего не помогло: больше Игорь не хотел ее. Вилика горько плакала и впервые за все их знакомство применяла в перерывах между рыданиями нормальный человеческий язык, объясняя, какой он мерзавец. Потом два раза позвонила. Через полгода получила срок за распространение - ей нужны были деньги, чтобы ни в чем не зависеть от родителей. Игорь жалел ее, он не раз задумывался, нельзя ли было исправить Виликины нарушения с наркотиками, да и все остальное подправить, хотя бы до трех. Ему было плохо от сознания, что это молоденькое экспансивное существо добунтовалось до несчастья. Но существо-то само выбрало, когда Игорь предложил: или я, или твое поганое ширево (сам такой лексике ужаснулся, но в тот вечер было не до розовых бантиков). В общем, выбрала.

С Фаей никакого душевного неудобства не вышло.

Потом, после того как наваждение сгинуло, Фая легко отклассифицировалась на три-четыре, и это было совсем неплохо, но Игорь очень хорошо осознал, что оказался бы в одной постели с человеком, который ему не нужен. Возможно, в древности, еще до победы простого моногамного брака, в эпоху власти жутковатых сект, благородных каст и борьбы монотеизма с политеизмом, был строгий закон, каравший смертью за неудачный выбор партнера; это слишком ответственно, чтобы подчиняться легкомыслию и мартовским инстинктам; правильная любовь и правильная постель тоже могут убивать или почти убивать - но только тех, кому эта судьба предназначена богами.