Ослиная скамья (Фельетоны, рассказы)

Встав, как и позавчера, очень рано, он испытывал такое же волнение и нетерпение, так же взобрался на стул и передвинул часовую стрелку на пятнадцать минут вперед, затем нахлобучил на голову шляпу и, ни с кем не попрощавшись, пулей вылетел из дома.

В приемной полиции ждать пришлось недолго. Следователь тотчас же принял его. В кабинете следователя господин Яковлевич чувствовал себя значительно хуже, чем в кресле зубного врача. На небольшом диванчике в простенке между окнами сидел учитель, тот самый почтенный и достойный учитель, которому позавчера он дал пощечину. Яковлевичу стало так стыдно, что он опустил голову, не смея взглянуть в глаза своей жертве.

Наступившую неприятную паузу прервал учитель, обращаясь к следователю, который тоже был его учеником и так же уважал учителя, как и господин Яковлевич.

– Я знаю, что мне здесь не место, - начал учитель.
– Здесь не суд, а только следствие, но я хотел бы услышать, что скажет в моем присутствии этот господин в свое оправдание.

Господин Яковлевич почувствовал, что обливается потом, и еще ниже опустил голову.

– Итак, сударь, - обратился следователь к Яковлевичу, - признаете ли вы, что двадцать первого числа сего месяца в восемь часов утра вы публично нанесли оскорбление действием почтенному господину учителю?

– Признаю!
– краснея ответил Яковлевич.

– Чем вы можете объяснить свой поступок?

– Я... это... так сказать...
– начал извиваться бедный Яковлевич.
– В то утро и ночью у меня ужасно болел зуб... Это довело меня до сумасшествия... я в то время не мог отвечать за свои поступки. Я каюсь, я стыжусь своего поступка, я умоляю о прощении, я вижу и сам...

– И все же из всего этого я не вижу, что вам дало повод для таких действий, - сказал следователь.
– Ведь вы не можете на том основании, что у вас болит зуб, бить на улице по щекам первого встречного?

– Да... конечно, - согласился несчастный Яковлевич.
– Дело было так: уважаемый господин учитель встретил меня на улице в то время, когда я, измученный ужасной болью, торопился попасть в кресло зубного врача и освободиться от этой напасти. Господин учитель остановил меня и стал говорить о критике некоего Станиславлевича на его книгу "Взаимосвязь явлений и причин". Я понимаю негодование господина учителя и его желание с кем-то поделиться мыслями, так как этот идиот критик оспаривает непоколебимую истину, которая каждому известна, в том числе и нам - дилетантам.

– Да, господа, - вступил в разговор учитель.
– Он попросту утверждает, что в природе могут быть явления без причин, в то время как причинность, в то время как взаимосвязь между причиной и явлением - основной всеобщий закон...

– И все-таки мне непонятна причина вашего поступка, - прервал учителя следователь, обращаясь к господину Яковлевичу.

– Я согласен, что причины не было, если вы не примете за смягчающее обстоятельство зубную боль. Я придерживаюсь совершенно того же мнения, которое защищает господин учитель... Нет в природе явлений без причин, и...

– Как?
– воскликнул учитель, обращаясь к Яковлевичу, и лицо его озарилось восторгом.
– Вы, значит, разделяете мои взгляды?..

Господин Яковлевич, услышав слова учителя, быстро оценил обстановку и тотчас сообразил, как ему действовать дальше.

– Разумеется, господин учитель, я согласен с вашими утверждениями. Если позволите, они логичны и подтверждены самой жизнью. А этот осел критик...

– Так вы...
– воскликнул учитель с еще большим восхищением и протянул Яковлевичу руку.
– Тогда совсем другое дело. А я думал, что вы ударили меня из-за несогласия с моим мнением...

– Ну как вы могли это подумать?

– Тогда совсем другое дело. Тогда моя жалоба совершенно беспредметна, и я беру ее обратно. Видите ли, господа, - и тут учитель ухватился левой рукой за пуговицу пиджака следователя, а правой за пуговицу господина Яковлевича.

– Видите ли, господа, если бы явления имели известное начало, будь то во времени или пространстве...

И учитель говорил, говорил бесконечно. Часы пробили десять, одиннадцать, а учитель все говорил. Следователь и Яковлевич поглядывали на него исподлобья и ободряли друг друга взглядами. Когда наступил полдень, у следователя потемнело в глазах и появилось страстное желание дать учителю затрещину. Он даже поднял руку, но вовремя остановился.

Наконец миновал и полдень. Чиновники ушли из канцелярии, жандармы выпроводили всех из приемной, в полиции наступила мертвая тишина. Только в кабинете следователя продолжал раздаваться голос учителя:

– Явления не имеют и не могут иметь во времени и пространстве ни внутренних, ни внешних границ, так как если бы они были, то это значило бы...

ТАРАКАН

С давних пор ходят слухи, будто господин Петар Илич при столкновении поездов, в суматохе и панике, подсунул кому-то свою жену и втихомолку избавился от брачных уз. Однако это не совсем верно, хотя подобные разговоры и сплетни небезосновательны. Вот как все происходило в действительности.

Господин Петар Илич родился с хорошим вкусом. Собственно говоря, автор этого рассказа затрудняется утверждать с достоверностью, что он родился с хорошим вкусом, можно, однако, сказать, что господин Петар Илич родился с чувством хорошего вкуса. Это проявилось уже в первые дни его жизни, когда мать заболела и ему привели здоровую и крепкую, но очень некрасивую кормилицу: маленький Петар Илич с отвращением и ужасным криком отвергал все ее попытки приблизиться к нему. Зато, когда нашли молодую, крепкую и красивую кормилицу, маленький Петар Илич жадно, присосался к ней, не обращая внимания на то, что присутствие красивой кормилицы постоянно вызывало неприятные сцены между отцом и матерью. Он не выпускал изо рта источник питания, даже когда был совершенно сыт и молоко текло по его подбородку.

Много мучений было и с игрушками, которые ему покупали. Его нельзя было обмануть куклой, сделанной из тряпок, с нарисованными чернилами глазами и бровями; его удовлетворяли только искусно сделанные и хорошо одетые куклы из магазина и никелированные погремушки.

Позднее, когда маленький Петар Илич вырос, он полюбил хорошие книги, хорошие галстуки, хорошие ботинки, хорошие носовые платки, а когда еще больше подрос, полюбил и красивых женщин.

С этого времени красота в его глазах стала единственным достоинством женщин. Вы могли сколько угодно говорить ему об интеллигентности, благородстве, нежности или другом каком-нибудь качестве той или иной девушки, - для него красота оставалась единственным мерилом. В этом он зашел так далеко, что даже богатство, хотя бы оно и составляло баснословную сумму, не мешало ему отдавать предпочтение красоте.

Когда прошел слух, будто бы господин Петар Илич намерен жениться, все сказали: "Любопытно, это должно быть нечто замечательное!" Действительно, когда наконец стало известно, что он обручился и с кем обручился, все убедились в его тонком вкусе. Он сделал предложение сироте, необычайно красивой девушке, чью красоту можно было бы воспеть только в песне.

– Это не девушка, это мадонна!
– воскликнул учитель рисования, услышав про обручение господина Илича.

– Она и херувим и серафим вместе!
– сказал молодой, пышущий здоровьем дьякон, о котором вообще поговаривали, что он любит мирских херувимов и серафимов.