Особенная дружба | Странная дружба

Жорж, указав на них, сказал:

— Я горд, что они смогли увидеть меня сегодня.

Он подумал, не рассказать ли мальчику, что он ради него только что присоединился к Конгрегации; но он уже сделал ему комплимент замечанием о старых мальчиках: получилось бы не слишком мудро, если он переусердствует. Когда они подошли к двери в комнату священника, Жорж протянул Александру руку и простился с ним. Затем, опустив глаза, он сказал то, что они оба уже прекрасно знали:

— Мы — друзья, не так ли?

— Да, — прошептал мальчик.

Вернувшись в студию, Жорж дал себе нагоняй за то, что был слишком сентиментальным и не достаточно практичным. Встреча оказалась очаровательной, как в воскресенье, но ничего ему не принесла: Александр пришёл на игровую площадку, но он мог никогда не делать этого впредь. Жоржу посчастливилось встретиться с ним сегодня, но такое может никогда больше не повториться. Он должен воспользоваться возможностью устроить их следующее свидание, или, по крайней мере, обмен письмами. Идея свидания его встревожила, но другая альтернатива поразила открывшимися возможностями: он решил послать ему записку.

Он задумался о записках, переходивших из рук в руки во время уроков, до тех пор, пока они не достигали своей цели. Ему не хотелось доверять кому–либо свою записку; если же её доставить лично Александру, то ему придется ждать заседания Конгрегации. Но возможность передать её будет зависеть от их мест на собрании; кроме того, до воскресенья ещё слишком далеко. Фактически, их единственное определенное место встречи находилось у алтаря и только при условии, что они смогут обойти Люсьена. Мальчик благосклонно отнёсся к тайному контакту–касанию его локтя. Будет ли он готов принять записку? Жоржа возбуждали элемента риска. Он проверит смелость мальчика: пришло время разбить оконное стекло, подняться по ступеням, разделяющим их.

На протяжении всего последующего дня он думал о том, какой должна быть его записка. Его самое трудное школьное задание казалось очень легким в сравнении с этим. Для начала, он должен написать «Александр», или сократить до «Алекса» или что–то вроде этого? Разве не будет нелепо, если Жорж обратится к нему «мой дорогой мальчик» или «мой возлюбленный»? Он вспомнил стихотворение о Возлюбленном. Вечером того же дня во время занятий в студии он развлекался тем, что записывал мешанину из двух их имен в свой черновик, перебирая в своём сознании множество слов.

Он дал самонадеянную клятву, что будет готов завтра, но миновал день, и к вечеру следующего дня он не написал ничего, и в любой момент там мог появиться настоятель со своим священным чтением. Жорж больше не мог колебаться; он схватил лист бумаги и механически записал:

Mon Bien—Aime, je t'ai cherche Depuis l'aurore… ну, и так далее.

Ему вскоре стало стыдно за то, что он решил воспользоваться стихотворением, которое уже применял в истории с Люсьеном. С другой стороны, разве этот мальчик не был реально существующим, подлинным Возлюбленным? Люсьен же никогда по–настоящему не играл этой роли. Да и был он, по отношению к Александру, тем, кем был Луций Вер по отношению к другому Александру.

Жорж подписался под стихотворением. Он не сделал этого в блокноте, предназначенном для Люсьена, из уважения к литературе, а не по какой–либо иной причине. На этот раз, подписавшись, он получил от этого удовольствие, как от мужественного поступка, извиняющего мошенничество. Без сомнения, если эту бумагу найдут, то его исключат из колледжа, даже если настоятель больше знаком с творчеством Эдмона Ростана, чем с бароном де Ферзенем. Жорж был готов идти на такой риск.

Перед причастием Жорж успел обратить внимание мальчика на записку, предназначавшуюся ему — он держал её в сложенных руках; Александр не выказал ни малейшего удивления. И Жоржу удалось передать записку в руку мальчика после того, как он опять опередил Люсьена.

У него были некоторые опасения, что Люсьен выскажется по поводу всех этих увёрток, так часто повторяющихся, но Люсьен сделал вид, что ничего не заметил. И, тем не менее, Жорж понадеялся, что у мальчика хватит благоразумия пропустить несколько дней, прежде чем передать ответ; он считал — Александр догадается о его мыслях.

Однако, в воскресенье утром, как только они оказались в церкви, Александр многозначительно улыбнулся и через несколько мгновений продемонстрировал ему квадратик белой бумаги у своего галстука.

Жорж открыл бы записку под прикрытием своего молитвенника, если бы не боялся, что это заметит Люсьен. Но как только они оказались в студии, он достал самую большую из своих книг, Вергилия — и под его прикрытием открыл маленький листик бумаги. Письмо содержало очень маленькое и изысканное, неуклюже зарифмованное стихотворение, окруженное очень красиво нарисованным венком из цветов.

Жоржу

Спасибо за Ваш чарующий стих.

Я думаю о Вас все время.

Я упорно учусь, чтобы не остаться в пятом

Так что мы сможем быть вместе в следующем году

Который будет хорош, потому что вы любите меня

И я люблю Вас.

После подписи шёл поскриптум:

Не говори ничего Морису,

а затем, в скобках — одна из рифм не рифмуется.

Жорж ещё раз посмотрел на рисунок, на складки бумаги, синие чернила. Словно сдувая пылинку, он опустил голову и поцеловал письмо. После чего, тщательно сложив листик, он положил его в свой бумажник, рядом с фотографией Амура Феспида.

Затем он написал очередное письмо родителям, и он не смог вспомнить, чтобы когда–либо писал им с такой любовью. Как правило, он начинал так: Cher papa et chere maman [дорогие папа и мама, фр.]; но на этот раз он написал: Bien cher petit papa et bien chere petite maman [Милейшему и дорогому папочке, и милейшей и дорогой матушке, фр.]. В письмо были включены поэтические сентенции о лучах солнца, играющих в студии, и о пении петуха, слышимом откуда–то издалека. Ещё он с уверенностью написал о математических тестах и еженедельном сочинении, результаты которых должны были огласить в ближайшее время. Хотя, по правде говоря, он ожидал, что они будут невысокими, так как ему пришлось полагаться на собственные силы — он задавался вопросом, неужели отец Лозон мог заподозрить его в том, что он может вызвать недовольство Пресвятой Богородицы? И под конец, превысив свою обычную умеренность, он послал «миллион поцелуев».

Как ни странно, он обнаружил, что его хвастовство насчёт математики оправдалось: когда в полдень были объявлены результаты, он с удивлением услышал своё имя на восьмом месте. Хотя, возможно, что отец Лозон решил продемонстрировать ему, что математическое задачи лучше решаются, когда становишься конгрегационалистом.

И в этом случае Жорж был обязан своим хорошим местом Александру, так как присоединился к Конгрегации только ради него. А ещё он был рад подыграть своему другу, на этот раз вторым: Александр стал пятым в своем классе.