Особенная дружба | Странная дружба

— А вы, кажется, знаете, — сказал настоятель, возвращая бумажник Жоржу, — все произведения этого автора по порядку?

— Я прочитал только его Le Livre De Mon Ami [Анатоль Франс — Книга моего друга, 1885]; я вырезал эту картину оттуда.

— Больше не читайте его, никогда! [В 1922 году его сочинения были включены в католический «Индекс запрещённых книг»] И, если подумать, вам лучше отдать эту фотографию мне. Кроме того, эта статуя; вряд ли она должна находиться в бумажнике у ребенка Марии.

Жорж достал их из своего бумажника и передал настоятелю. Настоятель держал их одной рукой и рассматривал, словно играл в карты. Но, как бы желая продемонстрировать своё уважение к древности и Ватикану, он щедрым жестом руки вернул картинку статуи Жоржу. Затем резким движением разорвал Анатоля Франса на четыре части и бросил их в мусорную корзинку. Один обрывок вывалился на ковер; он демонстрировал всего только бороду прославленного академика, голову которого глава Академии Святого Клода только что подверг скорой экзекуции. Затем настоятель произнёс:

— Хорошо! Я вижу, что вы сказали мне правду, и отказываюсь от осуждения, но я надеюсь, что вы усвоили урок. Выбирайте друзей только среди ваших одноклассников. Это лучший способ избежать осложнений, которые, хотя и могут быть если не особенно серьезными, то, по крайней мере, позорными. Вам будет очень стыдно, если я расскажу вам, какими помыслами руководствовался этот дерзкий мальчишка, когда писал вам. Мальчишеские фантазии склонны выходить из–под контроля их владельцев. Следовательно, важно их успокаивать. У вас уже есть друг — Люсьен Ровьер: держитесь его, он надёжен и является образцом здравого смысла.

— Скажу, что могу поздравить вас со щепетильностью, приведшей вас ко мне. Тем не менее, вы пришли без разрешения, а дисциплина должна блюстись; мне придется наказать вас — вам запрещено покидать колледж до следующего воскресения.

Снова оказавшись в коридоре, Жорж почувствовал весёлость и беззаботность. На ум пришли строки из недавнего сонета настоятеля:

J'aime les larges soirs, soirs immensement doux

Мне нравится этот долгий вечер, эта сладкая ночь

Он рассмеялся. Он повторил вслух строку баснописца, которую настоятель процитировал путем поэтической отсылки:

Jours devenus moments, moments files de soie!

Дни стали мгновениями, мгновения, как шелков вереница

[Жан де ла Фонтен — Сон Во (Le Songe de Vaux), 1658]

Проходя, Жорж использовал свой фонарик, бросая озорные тени на портреты мальчиков. Даже если Александр опять будет наказан следующим утром, а сам он должен покорно принимать взыскание до воскресенья, то они, тем не менее, выпутались из затруднительного положения. Александр, несмотря на упрямство, которое в его случае нанесло больше урона, снова не под подозрением. Его поступки отнесут к надменности его характера, а не к весомости его тайны. Правда, им ещё предстоит разработать безопасные способы возобновления их свиданий, но после только что завоёванной победы они, конечно же, свободно могут надеяться на лучшее. Картинка Амура [здесь игра слов, Амур и любовь во французском языке одно слово], Любви, была чудом спасена — это был знак сохранности их дружбы.

Жорж тихо пробрался в спальню. Он не захотел будить Люсьена, который, как апостол на Масличной горе, заснул. Дорогой Люсьен! Он как бы хотел показать Жоржу, что будет, заснувший или нет, ждать его возвращения, ибо спал он в той же позе, какую принял за их разговором. Несомненно, что и Александр сейчас тоже спал. Не зная, сколько событий, касавшихся его, произошло. Спал ли он на боку, и во снах оставаясь в безвыходном положении? Или, как Жорж, на спине, чтобы в них вселилась надежда?

На следующий день Жорж благословил ту верхнюю часовню в галерее, которая издавна была предметом его проклятий: Александр находился там, прислуживая на мессе отцу Лозону. Отец, конечно же, создаст условия, чтобы защитить Александра от дальнейших унижений, ибо это было необходимо потому, что покаяние еще не отменили.

Небеса благоприятствовали, и священник не задержал мальчика после службы, чтобы допросить его! Если отец Лозон уже был осведомлён о заявлении Жоржа, и поговорит об этом с Александром, то Александр может всё разоблачить. Важно, чтобы он как можно скорее оказался в курсе официальной версии. Жорж планировал написать записку во время занятий после мессы, а Люсьен до завтрака оставил бы её в ящике Александра в трапезной.

Жорж начал писать записку, когда ему сообщили, что отец Лозон зовёт его к себе. Будучи раздосадованным, что не успевает закончить записку, он в спешке вышел из комнаты, чтобы как можно скорее вернуться.

У двери Отца он услышал, как тот с кем–то разговаривает. Кто может быть там с ним?

Это был Александр. Вероятно, он только что пришёл, ибо стоял; вероятно, он еще ничего не знал, потому что выказал изумление, когда в комнату вошел Жорж.

Отец заставил их сесть лицом друг к другу, по краям стола. Лицо Александра ничего не выражало, но, казалось, слегка расслабилось в желании подмигнуть, внушаемое ему Жоржем. Если бы только он вспомнил совет Жоржа — не противоречить ничему из того, что скажет Жорж, и понял, что тут появился новый шанс выкрутиться!

— Я послал за вами сегодня утром, — заявил отец Лозон, — для того, чтобы сказать вам кое–что об отношениях, которые возникли между вами и без моего ведома.

Он сделал паузу, созерцая «Поклонение Агнцу», и обратился к Жоржу.

— Монсеньер настоятель рассказал мне перед медитацией об исповеди, которую вы проделали прошлой ночью. Я удивлен, что со случившимся, вы, в первую очередь, не обратились ко мне.

— Отец, я подумал, — сказал Жорж, — что это было больше вопросом дисциплины, чем совести; и поскольку оно касается двух мальчиков, не принадлежащих к одной школе, я решил не поднимать это дело раньше монсеньора префекта.

— Для вас, пожалуй, это было не больше, чем вопрос дисциплины; но это, к сожалению, это становится вопросом совести нашего юного друга.

Отец Лозон посмотрел на Александра, который оставался безразличным, по крайней мере, внешне.

— Вы, продолжал он, — только пошутили, но он воспринял вас всерьез. Вы использовали выражение «ласковый голос»; он послал вам поцелуи, вы понимаете меня, поцелуи!

Отец сопроводил эти слова коротким суховатым смешком, напомнившим Жоржу смех Блажана, которым тот сопроводил свои замечания насчёт поведения Андре. Александр, с выражением возмущения, покраснел до корней волос. Жорж немедленно высказался ироничным тоном:

— Поцелуи? В самом деле? Почему бы не шоколадные медальки?

От этого Александр рассмеялся, но смех его весьма отличался от смеха священника; это был триумфальный смех, в которые Жорж ощутил тайное tu quoque [И ты тоже!]; его воскрешение из вчерашнего свидания между ними стало как бы еще одним их поцелуем.

— Ну, очевидно, лед тронулся, — заметил отец Лозон, улыбаясь. — Шуточное замечание добилось большего, чем все мои выступления. И это подтверждает мое убеждение, что на самом–то деле между вами двумя ничего не было, кроме несерьезности.