«Особенный воздух…»: Избранные стихотворения

«Пустынный свет, спокойный и простой…»

Пустынный свет, спокойный и простой, Течет вокруг, топя и заливая. Торжественной последней полнотой Напряжена душа полуживая. Плывут первоцветущие сады, Пред слышится мелодия глухая, И вот не Кровь, но безымянный дым Бежит во мне, светясь, благоухая. Земля покачивается в убогих снах, В тишайшем облаке пустыни безвоздушной Неупиваемы тепло и тишина, Смиренье дел природы простодушной.

«…Протяжный звон песка…»

…Протяжный звон песка И горький зной земли обетованной… Да будет вам стопа моя легка, О, кости гулкие прошедших караванов. Благослови, творящая рука. Благослови единожды и дважды — Я до конца дошел, не расплескав Любви, смирения и жажды.

«Как рассказать, что той просторной ночью…»

Как рассказать, что той просторной ночью Шел в пустоте — земной катился шар, И слышалось, как рвется и клокочет Земная раскаленная душа? Кричала в ночь невидимая птица, И шла земля — покорно, чуть звеня… И мне почудилось: ей плыть меж звезд, кружиться, Чтоб в свет и тьму нести-кружить меня. Как рассказать, что той простою ночью Меня томили воздух и покой? Стоял, забыв — чего Хозяин хочет, И был печален, и дышал тоской.

«Подумать только, сколько есть людей…»

Подумать только, сколько есть людей, Которых в этой жизни мы не встретим По лености, по грубости своей, Из-за имен, глаголов, междометий. И сколько их, которых в этот час Бог знает где — поблизости, быть может Такая ж греет радость, что и нас, И то же слово трудное тревожит. Сообщники безвестные мои, Быть может вы сейчас со мною рядом На том же страстном гибнете пути Без веры и надежды на награду! И вот, когда-нибудь, в полях иных, В непоказуемом премудром свете, Мы незнакомцев городов земных Нечаянно и благодарно встретим. И лишь тогда, с великой высоты На мир земной невозмутимо глядя, Узнаем переулки и мосты И городской знакомый чахлый садик… И мы поймем в тот дружелюбный час Мы с поздним сожалением узнаем, Что в ночи одинокие не раз Одна вела нас улица ночная… Когда опустошен и одинок — Непоправимо, горестно — был каждый, Незримый брат (то видел только Бог!) Томился той же пустотой и жаждой.

Испытание

I. «Я занимался бренными делами…»

Я занимался бренными делами И бился в дрожи суетных минут, Когда меня овеяло крылами И трижды протрубило: «Давид Кнут». О, стыд! Во тьме нога с ногой боролась, Со мной играла милая моя, Когда позвал меня суровый голос И возвестил мне: «Сын мой, это — Я». — Оставь сей мир! Мной суждено иначе. Оставь заботы недостойных дел, Благодари: иной тебе назначен Возвышенный, благой, мужской удел. — Возьми в охапку хлам земного дома, Все радости, все горести твои, Все, чем жива, утешена, ведома Слепая жизнь — в геенны и раи. — Подъемли груз бесстрашными руками, Возьми с собою нож, огонь, дрова И понеси на жертвенные камни, Где — прах и соль, где выжжена трава… — Там все, чем тщетно тешишься ты ныне Все скудные дела твоей земли, Ты обложи пылающей полынью И преданно и твердо заколи. — За тот удар, за дым, за горечь муки — За нищий крик сгорающей трухи — Узнаешь край, где нет любви и скуки, Услышишь бесповторные стихи. — Ты обретешь ту праведную землю, Где легок хлеб, где маслины в цвету. Там в воздухе прохладном звуки дремлют, Там спит пчела — и птица — на лету. — Где благодать пустыню оросила — Босой стопой ты ступишь не спеша… Такого счастья даже не просила — Не смела! — ненасытная душа. — Повеют ветры с тихих океанов — И вот — летят крепительные сны, И вот — поют высокие органы Блаженной, плодотворной тишины. — Так будешь жить в гармонии безбрежной, Так будешь чтить обетованный лад. И слушать звук, и ждать его прилежно, И умножать великолепный клад". …И я упал на дрогнувшую землю, И зашаталась огненная синь! — И ужаснувшись, крикнул в тьму: приемлю. Аминь.

II. «Дрогнули кедровые поленья…»

Дрогнули кедровые поленья, Треснули — и зажглись! Металась в последнем плене, Зверем билась жизнь. Завертелся огонь над страдалицей, Прыгал, взлетал, сползал, Кусал мне лицо и пальцы, Дымом колол глаза… О, эта — в багровом молчании — Неравная борьба! И в богохульном отчаяньи, С молитвою на губах, Я на корчи, на вопли, на муку, На эту мольбу и дрожь Занес тяжелый нож. Дрогнула твердь, Обрушиваясь в гром и тьму. Вихрь рванул мою руку! В огненном треске, в дыму, В запахе горелой кожи, На миг Зажегся лик Божий. Железная смерть Со свистом упала в кусты. Господи, Ты!

III. «Мне голос был: — остановись и внемли…»

Мне голос был: — остановись и внемли. Освободи мятущуюся плоть И поспеши покинуть эту землю, Где Я велел — связать и заколоть. — Вот жизнь твоя! Мне этого не надо. Тебя ли, сын, в земных полях взыщу? Нет! Я велел — и ты не знал пощады… За эту горечь жертвенного чада Я все тебе прощаю и прощу. — Я говорю: за взгляд, простой и легкий, За эти три безжалостных узла, За этот нож, огонь, дрова, веревки, За жизнь, что под ножом изнемогла, — Я, испытав тебя огнем закланья, Тебе велю: живи. Мой сын, живи. Не бойся снов и яростных желаний, Не бойся скуки, горя и любви. — Будь на земле, живя и умирая, Земные ведай розы и волчцы, К тебе из музыкальных высей рая Слетаться будут частые гонцы. — И, слушая неслышанные песни, Что ветерок донес издалека, Ты вдруг поймешь, что нет игры чудесней, Чем этих волн улавливать раскат. — Так знай: ничто поэту не помеха, Но все ведет к желанным берегам. Вот Мой завет: не бегать слез и смеха, Смотреть в глаза любимым и врагам… — Стоять пред гулкой солью океана, Звучать в ответ на радость, на прибой, В веселии, семижды окаянном, В бесплотный пляс вступать — с самим собой. — На женскую спасительную прелесть Идти, как в море парус — на маяк, Чтоб милые в ладонях груди грелись, Чтоб женщину ласкать и звать: моя. — Земли порой оставив побережья, Отчалить в сны бесцельной красоты… …Свой малый путь пройти стопой медвежьей, С медвежьим сердцем, ясным и простым. — …Не бегать благ и дел юдоли узкой, Но все приняв, за все благодарить. Торжествовать, когда играет мускул. Осуществлять себя. Плодотворить.

ИЗ КНИГИ «ПАРИЖСКИЕ НОЧИ»(Париж, 1932)

Снег

I. «Земля лежит в снегу. Над ней воздели сучья…»

Земля лежит в снегу. Над ней воздели сучья Деревья нищие. Прозрачный реет дым. Все — проще и бедней, безрадостно — и лучше Под небом Блока, близким и пустым. О чем же — этот дым, и след, ведущий мимо Меня и жизни стынущей моей?.. О главном, о простом — и о непостижимом, О том, что все пройдет, и все невозвратимо, Как дым меж коченеющих ветвей,

II. «Снег радости и снег печали…»

Снег радости и снег печали, Снег мудрости и чистоты, (Мы шли в прохладной радости печали…) О многом знали мы, о многом мы молчали, Когда из музыкальной пустоты На наши души грустью падал ты…

III. «В морозном сне, голубовато-снежном…»

В морозном сне, голубовато-снежном, В старинном танце, медленном и нежном, Снежинками нездешними пыля, Мертво кружились небо и земля. И однако — в пустоте небес — Кого-то звал тысячерукий лес. Но сверху падал равнодушный снег, А по снегу, не поднимая век, Под белый хруст шел черный человек. И жуток быль его неспешный шаг… Как будто: шел он в гиблый белый мрак, Откуда нет возвратного пути, И — никому нельзя туда идти.

«Окно на полуночном полустанке…»

Окно на полуночном полустанке, И тень в прямоугольнике окна, Улыбка недоступной англичанки, В полупустом кафе глоток вина, Танцующая в шатком балагане Хозяйская измученная дочь, Смычок — скользящий по старинной ране, Иль просто — одиночество и ночь… Свеча в ночи… на даче, за оградой… Свист, песня, смех — в деревне, за рекой… Немногого — о, малого мне надо, Чтобы смутить несытый мой покой.

«На плодородный пласт, на лист писчебумажный…»

На плодородный пласт, на лист писчебумажный Чернильные бросаю семена. Их греет лампы свет, застенчивый и важный, А удобряют — ночь и тишина. И вижу в полумгле, стихом отягощенной, Пугливый черный музыкальный рост… Цвети, словесный сад, ночным трудом взращенный, Открытый всем, кто одинок и прост. Здесь, в полумгле ночной, убогой и суровой, И темное — видней, и тайное — слышней… О, полуночный плод, о, зреющее слово Косноязычной горести моей.