Особо опасная статья

Природа Сибири многолика и мила в каждом своем проявлении. Единственное, что изредка тревожит ее безмолвие и харизму, это лай собак и реже – автоматные очереди. Но даже треск столетних кедров и стон подневольных рабочих не может испортить впечатления о восточных районах этой поистине великой и многострадальной страны.

Под Красноярском, в Убинском, на берегу Индигирки, неподалеку от Соликамска и Магадана, в верховьях Колымы и низовьях Анадыря, южнее Верхоянска и севернее Сиктяха, у истока Оленька и под самой Хатангой есть места, куда ступать простому смертному заказано. Заповедные места, попасть в которые возможно не по договоренности с егерем, а исключительно по приговору суда. Эти места вы никогда не покинете по собственной воле. Оказавшись здесь, вы поймете, что такое настоящая жизнь и как мало нужно для того, чтобы быть счастливым. Пачка чая, сигарет или маргарина, оказавшиеся в ваших руках, доставят вам такое наслаждение, которое не доставят в любом другом месте пачка денег или золотой слиток.

Вы поймете, как важно вставать рано, чтобы по-настоящему оценить мир, в котором мы живем. Успеть захватить пение птиц на зорьке, побродить босиком по росе, почувствовать тот аппетит, который недоступен в городской толчее, и среди тысяч предложенных цивилизацией профессий освоить те, что существовали еще в седой древности.

– Речь, – сказал Кряжин, – как вы понимаете, о колониях особого режима, рассыпавшихся по прохладным районам России, как горох из рваного подола слепой старушки Фемиды. Много ли нужно для получения путевки в эти края? Достаточно прирезать пару-тройку граждан, показавшихся вам зажившимися на этой земле. Или сжечь церковь вместе со всем приходом. Есть еще варианты, достаточные для получения срока, гарантирующего оформление документов именно в упомянутые районы. Можно, скажем, поучаствовать в похищении людей, оказаться невольным соучастником убийства, состоять в организованной группе, занимающейся тяжкими преступлениями. Собрать все вместе, предоставить в суд, и можно надеяться на то, что где-то под Соликамском для вас уже расчищают нары. Живут там и невинные – никто не является совершенным, в том числе и судьи. Колонии особого режима есть и мужские, и женские, но их объединяет одно свойство, мадемуазель Вишон и мсье Дюбуи. Распорядок их работы служит не для перевоспитания, как в исправительно-трудовых колониях, а для изоляции ее жильцов от общества. Если взять, к примеру, мсье Дюбуи, то первое, что с ним произойдет, это, так сказать, «постановка на место». Мсье Дюбуи знает, что такое «постановка»? Это когда в колонию попадает крутой мужик, телохранитель, скажем, и, чтобы он забыл о том, как он силен и крут, ему тут же отбивают почки и легкие, а если зоной управляет «безбашенный авторитет», могут еще и изнасиловать. Чтобы крутой потом не вздумал подняться и отомстить. И каждый день для мсье Дюбуи покажется адом. Его будут бить, насиловать, заставлять в сорокаградусный мороз спать в бараке на голой земле, научат стирать чужие вещи и подносить пепельницу только за то, что он участвовал в похищении, скажем, ребенка. Чем свирепей зэки, тем выше их ответственность за женщин, детей, стариков и церкви. Так уж на Руси повелось. Лица, покусившиеся на перечисленное, становятся для них изгоями и падалью. Их уничтожают задолго до того, как заканчивается их срок наказания. Женские колонии в этом отношении отличаются от мужских мало, с той лишь поправкой, что за ребенка там могут просто разорвать на части. Женщины, они ведь – рожают. И знают, что такое дитя. А потому мадемуазель Сандрин, если она, не дай бог, попадется на чем-то нехорошем, связанном с судьбой ребенка, лучше в эту зону просто не заезжать. Кстати, насилуют там не меньше, чем в мужских колониях. Но в статье двести шестой, где предусмотрена ответственность за захват заложника, есть одно крошечное примечание. Лицо, захватившее заложника и добровольно освободившее его, освобождается от уголовной ответственности, если оно не совершило другого преступления. В данном контексте – не освободившее, а давшее правдивые показания. Мадемуазель Сандрин, – отвлекся от рассказа Кряжин, вдавливая сигаретный окурок в пепельницу на подоконнике. – Вы не совершали ничего, что могло обеспечить вам скамью подсудимых по какой-то иной причине, нежели участие в захвате заложника?

– Это он, – нехотя перевел Дюбуи, выслушав Вишон.

– Кто он?

– Человек, изображенный на вашей ксерокопии, – тот самый, что пришел в школу. На втором фото – второй.

Человек по имени Антон Павловский был знаком с Сандрин Вишон уже два года. Она преподавала в Парижском университете французскую литературу 19-го века; где работал он, точно она не могла сказать даже сейчас. Для нее, впрочем, и это было неважно. Довольно того, что Павловский часто к ней приезжал, оставлял на комоде деньги, дарил украшения и оплачивал квартиру, которую снял специально для их встреч.

Однажды он предложил ей небольшую работу в России. Школа расположена в Москве, основана для детей «больших людей бизнеса». Ей нужно устроиться в августе в эту школу в числе других преподавателей, проработать там несколько месяцев, после чего отказаться от контракта. Неудобства, связанные с этим, будут возмещены сполна. Двадцать пять тысяч евро Вишон получила сразу, еще двадцать пять ей было обещано по возвращении во Францию после выполнения главной задачи.

– В чем состояла главная задача пребывания в московской школе?

В один из дней (в какой именно, Павловский не сказал) к ней должен был подойти человек и попросить привести ему мальчика по имени Коля Кайнаков. Минимум притворства, максимум артистизма (переводя это, Дюбуи все больше дичал глазами и все дольше задерживал взгляд на мадемуазель), и главное – никакой паники.

Мальчика уведут, дверь запрут снаружи, и в течение получаса нужно делать все возможное, чтобы окружающие решили: дело не настолько опасное, чтобы ломать дверь и вызволять учительницу из беды. Однако Сандрин быстро поняла, что является соучастницей преступления, скорее всего – тяжкого, ибо для «простецкого прикола» было вовсе не обязательно тащить ее в Москву, Вишон поспешила удалиться из зловещей страны без шанса получить вторую половину гонорара.

Лгала впервые, потому что был велик соблазн сохранить прошлое в тайне. Сейчас говорит правду, ибо не в силах носить в себе тяжесть содеянного.

– Он опять лжет, – встрял переводчик Кряжина. – Дама сказала, что не хочет гулять по росе босиком. А еще она сказала, что на собственном опыте убедилась, как человека, не травя опиумом, можно заставить делать то, что прикажут.

– Это она о ком? – уточнил советник.

– О себе.

Согласиться с этим можно было без колебаний. Во-первых, пятьдесят тысяч евро, половина из которых перекочевала на счет женщины сразу, во-вторых, следствию будет очень трудно предположить, что француженка – часть игры. В-третьих, она даже не знает, кто такой Антон Павловский, чем занимается и где живет. Она являлась «разовым материалом», отработав который, ее можно даже не ликвидировать. А игра, по всей видимости, стоила свеч. Жизнь Сандрин Вишон, ни слова не понимающей по-русски, – чудовищная головная боль для любого следователя. Будь он хоть гениальным до неприличия…

Через три часа допросов и опознаний, участие в которых, мечтая о скорейшем отъезде из столицы страшной страны, французы приняли с радостью, они под охраной нескольких сотрудников милиции были отправлены в аэропорт. Кряжин не имел права их более задерживать, это могло нанести непоправимый вред делу.

– Ты вот что, сыщик, – без раздражения обратился к Сидельникову Кряжин после того, как их в кабинете осталось трое. – Никогда не лезь в разговор, если его ведет кто-то из коллег. Если в твоем участии возникнет нужда, коллега к тебе сам обратится. Чем ты помог следствию, подсказав Вишон ответ? А если бы она «просекла тему» и в парне на фото опознала своего русского возлюбленного? Как выражаются некоторые весьма уважаемые люди – ты потом устал бы пыль глотать.

Телефон на столе запиликал резко и громко, словно обещал, что предстоящий разговор по нему важнее всего, что сейчас происходило в кабинете следователя.

Кряжин снял трубку и через мгновение почувствовал, как внутри растеклось тепло. Как после стакана хорошей финской водки.

– Феликс замечен на Черкизовском рынке, – сказал он, сверкая искрами в глазах. – Люди из территориального отдела сообщили. Галдабердин, выходит, был прав, если только наш друг не оказался там случайно.

На Черкизовском их уже ждали. Седоватый, несмотря на свои тридцать лет, капитан в форме и молоденький, но полноватый оперативник в штатском. Полчаса назад в лейтенантском запале он хотел совершить подвиг и попросить Феликса пройти с ним для проверки документов, но от реализации этой героической акции его вовремя остановил капитан. Как и всякий закаленный сотрудник МВД, отслуживший на одном участке почти десять лет, он имел под рукой все ориентировки и знал, что следует делать в первую очередь, а что во вторую. Если человека, замеченного на рынке, ищет территориальный отдел за кражу чужого имущества, то нужно просто идти вдвоем, выворачивать ему руки и вести в свою кибитку. А уже после звонить операм и сообщать, что предполагаемый преступник задержан.

Когда же у тебя под стеклом ориентировка, подписанная именем старшего следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры Российской Федерации, то в первый момент надо вспомнить, что Генпрокуратура карманниками и уличными грабителями не занимается. И даже не все убийцы интересуют Генеральную прокуратуру. А потому идти со вчерашним выпускником школы милиции на Феликса Архаева, значащегося как «особо опасный преступник», который «предположительно вооружен», не просто глупо. Это означает, что в работе государственного надзирающего органа произойдет сбой, отвечать за который придется ему, капитану. Лейтенанта оставят в покое: что взять со вчерашнего выпускника?

А потому капитан осадил бескорыстный должностной порыв младшего по званию и быстро набрал номер телефона, указанный в ориентировке. И очень удивился, когда в ответ услышал:

– Один постоянно при объекте, второй встречает меня у входа. Номер моей машины… Я буду через тридцать минут.

И через тридцать минут действительно был.

Пропустив вперед грузное тело «важняка», за которым следовали крепкие мужчины лет по тридцать пять от роду и ростом не ниже ста восьмидесяти пяти, капитан быстро изложил диспозицию. Феликс находится в ряду, торгующем видеотехникой. В данный момент, как ему пять минут назад сообщил лейтенант, сидит в одном из контейнеров, используемых как торговые точки, и ведет какие-то разговоры.

– Сколько людей в контейнере? – спросил Кряжин и, приняв в ответ растерянный взгляд милиционера, поджал губы: – Учитесь работать долго, капитан. Когда идешь на рыбалку с сетью, а не с удочкой, всегда нужно думать о мешке, а не осадке. Иначе в мешке окажешься сам. В черном. Полиэтиленовом.

Все это звучало уже в дороге, когда капитан вел группу Кряжина к рядам видеотехники. В Москве, как и в других городах России, люди делятся на четыре категории. Первая хочет купить, вторая продать, третья украсть, а четвертая найти третью среди первых двух. И нигде первые две группы не мешают четвертой так, как на рынках. Пробиваться сквозь шеренги и толпы граждан, идти шагом инвалида, у которого перебиты обе ноги, зная, что в ста метрах находится человек, встречи с которым ты жаждал все последние дни, становилось все более невыносимо.