Особые отношения (Не покидай меня)

— Вот теперь вы запугали меня до смерти, — призналась я, когда она закончила.

— Не надо бояться, — ответила Мейв. — Вы справились очень неплохо. Главное — помните, она будет из кожи лезть, чтобы вывести вас из равновесия и выставить законченной лгуньей. Еще она попытается вас разозлить. Но есть одна хитрость: не попадайтесь на эту удочку. Отвечайте кратко, лаконично. Старайтесь не встречаться с ней взглядом. Если нужно, снова и снова терпеливо повторяйте одно и то же. Не отклоняйтесь от своей темы, и все получится просто отлично.

Мне в это слабо верилось, но, к счастью, поддаваться панике было некогда: ее на время перекрыл настоящий ужас, что не успею сдать работу в срок. Я даже радовалась, что приходится так спешить, потому что в результате все прочие страхи были подавлены. В последнее время мне пришлось сидеть над рукописью по четырнадцать часов в сутки. Если не считать кратких вылазок в супермаркет за едой да получасовых пробежек вдоль реки, я совсем не выходила из дому… разумеется, за исключением еженедельных свиданий с Джеком. Он уже начал ползать и издавал разные звуки, любил, когда я его щекотала, а особенно ему нравилась наша игра, когда я ложилась на пол и поднимала его над собой на вытянутых руках. Потом я говорила: «Раз, два, три… бум» — и роняла его прямо на себя. Он приходил в полный восторг и по-своему, односложными восклицаниями, заставлял меня повторять это снова и снова. Что я, разумеется, и проделывала с огромным удовольствием. Пока не входила Кларисса, чтобы напомнить, что наш час подошел к концу.

Как всегда, момент расставания был самым трудным. Смена караула. Иногда я прижимала к себе Джека и изо всех сил старалась сдерживать слезы. В иные дни и он, казалось, был недоволен тем, что наши веселые игры пора заканчивать, и явно не хотел расставаться — а я старалась сдерживать слезы. Бывали дни, когда он засыпал или начинал бурно реветь или просто был не в настроении — и тогда я тоже старалась сдерживать слезы. Это наше свидание не было исключением. Я поднялась вместе с ним с полу. Прижалась лбом к его щеке. Поцеловала его. Сказала: «Увидимся через неделю, босс».

Потом я передала его Клариссе. Она скрылась за дверью в соседнюю комнату. Я села на стул из литого пластика и — впервые за все эти дни, начиная с первого посещения, — дала волю слезам. Вошла Кларисса. Сев рядом со мной, она обняла меня, положила мою голову себе на плечо и сидела так, пока я плакала. Я была ей страшно признательна за то, что она не проронила ни слова. Думаю, она представляла, в каком напряжении я нахожусь: нужно было правильно и спокойно себя вести в ее присутствии и выдерживать разлуку с сыном на протяжении долгих месяцев, стараясь не утратить душевного равновесия, чтобы обо мне не составили представления как об опасной неврастеничке. Наверняка ей было понятно и то, что предстоит мне всего через несколько дней. И что меня ждет, если я проиграю.

В общем, она обняла меня и дала выплакаться. А когда я наконец утихла, она сказала: «Я надеюсь, что через неделю в это время ваш малыш снова будет с вами, а эти посещения в нашем центре станут просто неприятным воспоминанием».

Тем временем нужно было заканчивать работу — я твердо вознамерилась сдать книгу до начала слушания, чтобы, идя в суд, как следует выспаться.

За несколько дней до слушания позвонила Сэнди:

— Ну что, утро вторника — большой день, не ошибаюсь?

— Все верно.

— Хотела бы я быть католичкой. Заказала бы за тебя мессу.

— Божественное вмешательство мне вряд ли поможет.

— Тут дело такое, никогда не знаешь наверняка. В любом случае, позвони мне во вторник вечером.

— Конечно, позвоню обязательно.

Я положила трубку. И работала всю ночь, до трех часов, потом рухнула в кровать, поднялась в семь и проработала без перерыва (только часок подремала в середине дня) до семи утра следующего утра После чего сделала ванну и, сидя в горячей воде, поздравила себя с завершением этой бесконечной корректуры.

В девять утра за рукописью подъехал курьер на мотоцикле. Сдав работу, я отправилась в бассейн рядом с домом и час беззаботно там плескалась. Потом причесалась в парикмахерской, пригласила сама себя пообедать в кафе, оттуда зашла в кинотеатр и досидела до конца слюнявой мелодрамы с Мег Райан в главной роли. Забрав костюм из чистки, я оказалась дома к пяти часам, как раз к звонку Мейв Доэрти, которая сообщила, что уже знает, какой судья будет рассматривать наше дело.

— Его зовут Чарлз Трейнор.

— Справедливый судья? — с надеждой спросила я.

— Ну…

— Другими словами, справедливым его не назовешь.

— Я бы предпочла на этом месте кое-кого другого. Старый служака. Очень чтит букву закона. Очень консервативен…

По этим словам я поняла, что судья точь-в-точь похож на того, что был на предыдущем слушании. И спросила:

— Я правильно понимаю, что женщины для него — существа второго сорта?

— Назвать его женоненавистником было бы, пожалуй, чересчур. Но его взгляды на проблемы семьи и впрямь довольно… традиционны.

— Великолепно. Вам уже доводилось когда-нибудь встречаться с этим Трейнором в суде?

— О да, пять лет назад. И должна сказать, что поначалу Чарлз Трейнор вызвал у меня настоящее отвращение. Он показался мне-худшим образчиком Старого Итонца [49] : надутым, самодовольным и явно нетерпимым. Однако к концу слушания я прониклась к нему искренним уважением. Потому что — несмотря на весь его облик Консерватора с большой буквы и на сомнительное отношение к женщинам (особенно тем, что самостоятельно зарабатывают себе на жизнь) — он оказался безукоризненно честен, когда дело касается применения закона. Так что я бы его не боялась, определенно.

49

Итон — старинная британская частная школа для мальчиков. Известна приверженностью традициям.

Я решила, что отложу все страхи и постараюсь не мучиться ими ночь напролет — тем более что утром они, вне всякого сомнения, вернутся и овладеют мной. Поэтому я заставила себя улечься в девять вечера и спала до семи утра, пока не зазвонил будильник.

Я не сразу пришла в себя от крепкого сна и секунду-другую еще блаженно нежилась, но тут меня ударило, как обухом по голове: Началось.

В Высокий суд я прибыла в десять пятнадцать. Мне не хотелось входить внутрь слишком рано и слоняться под готическими сводами, все сильнее накручивая себя. И без того уж я по дороге в метро с такой силой сжимала номер «Индепендент», что газета порвалась. Когда я подъехала, жизнь в суде кипела: мимо проходили барристеры в париках, сновали адвокаты с увесистыми папками, тревожно озирались люди, исполняющие роли истцов или ответчиков в судебных драмах, что разыгрывались в этом величественном здании. Появился Найджел Клэпп, он толкал перед собой тележку на колесиках, как в аэропорту. Рядом с ним шла Мейв Доэрти, в очень строгом черном костюме. Она уже объяснила мне раньше, что, как и на промежуточном слушании, ни мантий, ни париков не будет. Только темные костюмы и (суховато заметила она) «прочие строгие формальности».

— Э… доброе утро, миссис Гудчайлд! — поздоровался Найджел.

Я выдавила улыбку, стараясь казаться спокойной. От Мейв конечно же моя тревога не укрылась.

— Просто твердите себе, что через несколько дней все будет позади и что у нас есть все шансы переломить ситуацию. Особенно после того, как я переговорила вчера по телефону с обеими новыми свидетельницами. Вы просто молодчина, что нашли их, Салли.

К входу подъехало черное такси. Дверь распахнулась… и впервые за восемь месяцев я оказалась нос к носу с человеком, который по закону до сих пор считался моим мужем. За это время Тони слегка прибавил в весе, но по-прежнему был чертовски хорош собой, одет в отлично сидящий черный — к случаю — костюм и синюю рубашку. На нем был галстук, который я купила ему около года назад. Когда он меня заметил, рука непроизвольно дернулась к галстуку, лишь после этого он поздоровался едва заметным кивком и отвернулся. Мне и самой трудно было на него смотреть, и я тоже избегала его взгляда. Но в этот миг в памяти вдруг возникла яркая картинка: я в Сомали, карабкаюсь в вертолет Красного Креста и ловлю на себе взгляд Тони Хоббса — он сидит в салоне на полу и улыбается своей ироничной улыбкой. Я тогда на нее ответила. Вот как началась наша история — и вот куда она нас завела: на ступени здания суда, где мы стоим в окружении юристов, не в силах посмотреть друг другу в глаза.