Останкинские истории (сборник)

— Константиныч, — сказал Крейсер Грозный, положив руку на плечо разомлевшего японца. — Вот ты не поверишь, а это мой лучший друг. Такеути. Да. Такеути Накаяма. Давай выпьем и поцелуемся, Такеути-сан!

— Пожалуйста! — обрадовался японец.

— Гнал бы ты подальше всех этих косопузых! — сердито сказал Свержов.

— Ты не прав, — возразил Крейсер Грозный. — Вот ты сидишь за столом, а Такеути-сан бегает и, между прочим, марафоны. Он — марафонец. Туда-сюда. Хочешь — по ровному месту. Хочешь — по холмам. Хочешь — на Фудзияму.

— Пожалуйста! — подтвердил японец.

— Ба! Свержов! — сообразил наконец Крейсер Грозный. — Ты опять повесил свой дурацкий плакат! Уже снимали! И теперь снимем!

На груди и на животе Свержова на проволочной дуге, обходившей шею, держался фанерный транспарант со словами: «Не вписался в исторический поворот». Совсем недавно бывший соцсоревнователь Свержов открывал торговлю египетскими бульонными кубиками вблизи Малого театра. А сегодня Сергей Андреевич, Крейсер Грозный, увидел Свержова у Крестовского моста на тротуаре, с опрокинутой тюбетейкой для подаяний, пристыдил его, поднял с колен и чуть ли не силой привел к себе. Свержов сначала бранился, потом плакал и позволил снять фанеру. Теперь опять водрузил ее на себя.

— Я не ради возбуждения жалости, — стоял на своем Свержов. — А как документ предупреждения. Россия кровью набрякла!

И стукнул кулаком по столу.

— Но народ не унывает, — строго сказал ему Крейсер Грозный.

— О, Фудзияма! Е…на мама! — не открывая глаз, пропел один из покровских.

— Япона мама! Япона! — поморщившись, поправил вульгаризм приятеля Крейсер Грозный. — Вот япона. А вон там, далеко, — его мама. Эти японцы, — Крейсер Грозный обращался к Шеврикуке, — как дети малые. Как наши братья меньшие. Их обидеть ничего не стоит. Я позавчера его, Такеути, чуть не изувечил. Может, и было за что. Но все равно… Из-за чего, сан Такеути, я тебя бил?

— Привидение, — пробасил японец. — Александрин!

— Во! — загоготал Крейсер Грозный. — Мы позавчера ловили привидениев! Вон у них, у Петра и Дмитрия. На Покровке.

— Белое привидение. Нежный цветок. Александрин! — подтвердил Такеути-сан. И кивнул Шеврикуке: — Я и вас там видел, уважаемый Игорь Константинович.

— Я там… я нигде… — вяло покачал головой Шеврикука. — Я не был там… я позавчера… я был здесь…

— Константиныч, и ты там был? — удивился Крейсер Грозный.

— Нет, я…

— Я снимал, — улыбнулся японец. — У меня есть фото.

Такеути-сан достал из портфеля фотографии и вручил их Крейсеру Грозному. Оживились и покровские приятели Сергея Андреевича. Фотографии пошли по рукам, доползли и до Шеврикуки.

— Меня нет, — прошептал Шеврикука. — И не могло быть.

Его на фотографиях не было. А вот Гликерия и Невзора-Дуняша на них присутствовали. Это обстоятельство в иной раз не просто бы удивило Шеврикуку, а изумило бы его. Теперь он лишь принял его к сведению. И кровь текла у Гликерии из рассеченной брови, тихо вспомнилось ему.

— Точно, нет нигде Игоря Константиновича, — заключил Крейсер Грозный. — Ты, видно, ошибся, Такеути-сан, москвичи-то они все на одно лицо. Или аппаратуру вы делаете пока слабую, малочувствительную.

— Видимо, ошибся, — расстроенно согласился японский гость.

— Зато бабы выходят у вас хорошо. И что мы с тобой дрались?

— Прекрасное привидение Александрин, — вздохнул японец.

— Да что ты нюни распустил! — Крейсер Грозный приблизил бутылку «Пшеничной» к стакану Такеути-сана. — Дадим мы тебе эту Александрин! Нужна нам эта Александрин! Вон Свержов не даст соврать. У нас этих привидений пруд пруди! Экая важность! Вам надо — берите. Вам острова нужны — берите. У нас этих островов! Хотите, мы вам еще и города дадим. Как скажешь — сейчас же! У вас какие города? Хиросима, Нагасаки… Вот. Нагасаки! А мы вам в придачу дадим Семилуки, Кобеляки… Еще что?

— Кобеляки — это теперь не наши Кобеляки. Кобеляки — это теперь Великой Малороссии город, — не открывая глаз, произнес покровский Петр. — Или Малой Великороссии… Шут их разберет.

— У них Кобеляки, — подал голос Свержов. — Зато у нас есть Кулебаки.

— Вот! А у нас есть кулебяки! — успокоил японца Крейсер Грозный. — Еще вкусней. Особенно с судаком!

— Не кулебяки, а Кулебаки. На Оке. Рядом с Выксой и Муромом. Там железо делают.

«…На Оке под Муромом миллионщик Бушмелев владел железноделательными заводами», — вспомнилось Шеврикуке.

— Тем более! Кулебаки с железом! Это тебе не с судаком! — Крейсер Грозный чуть ли не в восторг пришел. — Давай шарахнем по стакану! А я тебе, Такеути-сан, расписку напишу. И на привидение, и на Семилуки с Кулебаками. Выдать — и немедленно! Хочешь — на два привидения. Одно возьми тощее. Хочешь еще города? Вон там валяется атлас. Подбери. А я пока пойду подогрею водку и перелью в чашку. Чтоб была, как саке.

— Не надо! Греть не надо! Пожалуйста!

— Не надо. Греть не надо, — согласился Крейсер Грозный. — Это по-нашему. Слушай, Такеути-сан, давай поцелуемся!

И Крейсер Грозный с японцем Такеути Накаямой обнялись и расцеловались. Осушили стаканы.

— Нет, Константиныч, ты понимаешь, — опять обратился Крейсер Грозный к Шеврикуке, — позавчера мы с ним бились, как лютые враги, мне он ребра поломал, ну не ты, не ты, Такеути-сан, а давай я тебя буду звать Сан Саныч, не ты, не ты, успокойся, кто-то другой, и этим, моим чернофлотским корешам, Петру и Дмитрию, носы своротил, ну не ты, не ты, Сан Саныч, успокойся, а сегодня мы нашли друг друга и стали как братья. Где бумага? Где ручка? Вот бумага. Вот ручка. Пишу. Все свидетели. От имени… кого? И по поручению… кого? Не важно. На основании закона… Во! На основании закона. Выдать господину Такеути Накаяме… Накаяме… так… выдать привидение Алексан… нет, замнем для ясности, просто привидение, количеством одно, проживающее… нет, имеющее место в доме номер… забыл, глазами помню, а номер забыл, это мы вставим… на Покровке и города Семилуки, Кулебаки и… и Армавир! Хватит пока?

— Хватит! Хватит! Пожалуйста!

— Ставлю подпись. И вы все расписывайтесь. И в получении тоже.

— Ты, Грозный, прекрати городами разбрасываться! — воинственно произнес Свержов.

— Да у нас этих городов!

— Дмитрий, — стал тормошить соседа покровский Петр, — Серега наше привидение выдает Японии.

— Не допустим, — не открывая глаз, произнес Дмитрий.

— Да не ваше привидение, дурачье! — Крейсер Грозный показал всем фотографию, исполненную Такеути-саном, и ткнул пальцем в Невзору-Дуняшу. — Или вот это.

«Ни в коем случае!» — ощутив покушение на права и свободы Гликерии, хотел было протестовать Шеврикука, но не смог и промычать. «Так нельзя. Так нельзя. Надо стряхнуть с себя дурман. Нельзя жить таким расслабленным, будто заговоренным или заколдованным», — пытался внушить себе Шеврикука. Все в нем, и мысли тоже, было растянуто, зыбко, уплывало куда-то и не имело краев. Надо было удержать себя в своей сущности, сжать себя, восстановить очертания и защитные свойства. Ну, ну, еще, еще, через боль, через страх, ну, принуждал себя Шеврикука к самоуправлению. И отчасти преуспел. Все в комнате стало для него определеннее и очевиднее. Можно было разглядеть следы сражения на лицах японца, Крейсера Грозного, понять, что глаза покровского жителя Дмитрия не открываются по причине того, что они затекли. «И, несмотря ни на что, Такеути-сан и особенно Крейсер Грозный бодры и свежи, — думал Шеврикука, — а я…» Хозяин квартиры Сергей Андреевич, останкинский Громобой, был несомненно бодр и радовался обстоятельствам окаянной жизни, будто бы все они были достойны флагов расцвечивания.