Останкинские истории (сборник)

— Отчего мантилья? Отчего такие строгие линии? Отчего все мрачное? Будто какая драма! — начал было он тоном легким и ироническим. Но вдруг выпалил всерьез: — Что-нибудь случилось с Гликерией?

— Почему с Гликерией? — поинтересовалась Дуняша. — Почему не со мной?

— Не знаю, — смутился Шеврикука. — Взял и подумал о Гликерии. И ляпнул! Экая глупость! Самому странно.

— Значит, ты о ней все время думаешь, — уверила его Дуняша. — Противна она тебе или прелестна, но ты о ней думаешь. Ты сейчас просто испугался.

— Ну конечно! Вам показалось, — возразил Шеврикука. — У вас к этому расположены мысли.

— Ты предлагаешь вести разговор на «вы»? — удивилась ДуняшаНевзора. — На «вы» так на «вы». Эко вы растерялись из-за своего испуга и даже, видимо, рассердились на себя. Это пройдет.

— Уже прошло, — согласился Шеврикука. — Так что у вас за драма?

— Драмы нет. Есть осложнение обстоятельств, и более ничего.

— Надо понимать, в холодную вас не отправили…

— Пока нет.

— Не завели ли вы в приложение к мантилье еще и кастаньеты?

— Если и завела, то взять их с собой сегодня повода не было.

— Стало быть, приглашение меня на прогулку было исключительно деловое.

— Разве приглашение? Так, робкое, тихое воздыхание о деле. Или напоминание о нем. Вы же согласились стать проводником.

— Было произнесено: «Ни о какой услуге просить мы у вас не будем».

— Произнесено сгоряча.

— Возможно, что и я именно сгоряча вызвался быть проводником. А теперь пыл пропал. И у меня произошло осложнение обстоятельств.

— Шеврикука, ты ведь и сам знаешь, что ввяжешься в наши дела.

— Не вижу никакой корысти. И никакой выгоды.

— А тебе и не нужна корысть. А все равно ввяжешься.

— Я полагаю, придумано и дело, в числе прочих, в связи с ним госпожа и направила ко мне барышню-служанку, — сказал Шеврикука.

— Да, — согласилась Дуняша. — Есть и частное дело. Добыть для Гликерии Андреевны некий предмет. Или даже два предмета. Но сначала один. В известном доме на Покровке.

— Это дом Гликерии. Она в нем хозяйка.

— Кабы так. Ей не все доступно. И не все разрешено. А многое и запрещено. Нарушения запретов вызовут кары. Случайное же лицо может коснуться того, что теперь необходимо Гликерии. С этим делом госпожа ни к кому не направляла служанку.

— Так, — кивнул Шеврикука. — Еще что?

— Один из предметов — бинокль.

— Бинокль?

— Бинокль. Театральный.

— Отчего же не с броненосцев? Отчего же не для наблюдений за эскадрой Нельсона?

— Театральный, — сказала Дуняша. — Успокойся. Театральный. Перламутр, кость, медь. Наблюдали сквозь него за трагедиями Озерова и танцами Истоминой.

— А второй предмет?

— Сразу тебе знать и второй, как же!

— Ясно. Первый — крючок с червяком.

— А ты его уже и проглотил.

— Предположим. Но он не впился мне в губу. Я его могу откусить. Могу даже и переварить.

— Дело твое.

— Хорошо, — сказал Шеврикука. — Бинокль Гликерии Андреевне я добуду.

— Благодетель ты наш! Я ли в тебе сомневалась!

— Дальше что?

— Между прочим, на тебя положила глаз Увека Увечная.

— Один глаз? Два, три? Сколько у нее теперь вообще глаз? Я ее давно не видел. Толком и не знаю, какая она.

— Увидишь, — сказала Дуняша-Невзора. — Как бы мы этого ни не хотели, но ты ее увидишь. У нее два глаза. Как у меня. Как у тебя. Как у Гликерии.

— Увижу так увижу, — сказал Шеврикука. — А вам что, будет неприятно, если я ее увижу?

— Нам все равно. И не станем же мы хватать ее за платье. И может, какой толк выйдет для нас из вашего с ней свидания.

— Это где же?

— Есть сведения, что под маньчжурским орехом.

— Даже так? Ладно… И, стало быть, нынешний разговор со мной предпринят без всяких просьб и пожеланий Гликерии Андреевны?

— Если она узнает о нем и поручении добыть бинокль, она может и прогнать меня. Она в обиде на тебя, Шеврикука. Зачем надо было дразнить ее напоминанием о дурной клятве?

— Но клятва была.

— Была или не была, кто знает. И клятва ли? Может, некое вынужденное обещание. Или обязательство, вырванное обманом, страхом, болью, боязнью принести беды другим. Или вызванное несуразностями обстоятельств жизни.

— Всему нужно найти оправдания.

— Но великодушно ли было с твоей стороны напоминать женщине о ее… о тяготящих ее обстоятельствах?

— А может, я тогда самому себе напоминал о дурной клятве, чтобы не втравиться в совершенно ненужную мне затею…

— И все же втравишься, втравишься!

— И клятва та уже приводила к действиям, добру не служившим…

— Не клятва! Это не клятва!

— Ну, пусть даже и обязательство… У меня иные житейские правила, и я не хочу…

— А если Гликерия Андреевна желает освободиться от этого обязательства, оно ее тяготит, оно ее губит, но сейчас есть возможность освободиться от него, отчего же ты, Шеврикука, не хочешь помочь ей в этом?

— Не верю я в то, что она сама желала и теперь желает…

— А ты поверь! Ты несправедлив, ты неправ, Шеврикука, и ты сам понимаешь это!

— У Гликерии Андреевны — свое. У меня — свое.

— Ведь ты же думаешь о ней! И не перестаешь думать!

— Бинокль я для нее добуду. Если такой бинокль есть. И все.

Шеврикука замолчал. Он знал Дуняшу-Невзору и полагал, что она не выдержит и сразу же примется говорить и о втором предмете. Но молчала и Дуняша.

— У вас там все по-прежнему бурлит и клокочет? — спросил Шеврикука. — Крушат казематы и с цепей срываются?

— Да. Бурлит и клокочет. Но не по-прежнему, а куда круче.

— Мрачные непрошеные гости в ваши Апартаменты более не являлись?

— Пока не являлись. Однако все это — наше. Но — не твое! — резко сказала Дуняша.

— Именно так, — согласился Шеврикука. — А потому, если нет еще каких дел, можно и разойтись.

— Да, — кивнула Дуняша. — И разойдемся.

— Когда добуду бинокль, не знаю. Вдруг и завтра. А то уйдет и неделя.

— Не тяни.

— Вы явитесь за ним? Или мне дать весть?