Остановиться, оглянуться…

— А что с товарищем?

Я ответил, что, в общем–то, умирает.

— А лет сколько? — резко, почти деловито спросил он.

— Тридцать лет, ровесники.

— И почему умирает?

— С кровью не в порядке.

Он выругался изумленно и досадливо, как ругался изредка, встретившись с нелепостью, превосходящей меру его понимания.

— Опять! — сказал он и снова выругался, на этот раз просто зло. — Лучевая, что ли?

Я ответил, что вроде нет, но это не легче. Он покачал головой и проговорил:.

— Если что надо будет…

Я кивнул. Если что надо будет, приду. Вот только бы знать, что надо!

Днем я поехал к Юрке. Он стоял на балконе, уже обезличенный больничной пижамой, а снизу смотрела на него женщина, каких в Москве миллион.

Юрка увидел меня и спросил:

— Ну, чего там?

Ответа не требовалось, но я из вежливости пожал плечами:

— Лучше скажи, что у тебя. Как устроили?

Юрка сказал, что устроили нормально, в палате всего трое, книг полно. Он вообще выглядел ничего, настроение вроде стало получше.

Странное все–таки дело — стоит человеку надеть заношенную и застиранную больничную пижаму, и он сразу чувствует себя спокойней. Теперь его здоровье и жизнь перестали быть его личным делом и стали делом врача — умного, доброго все знающего врача. Сказка о враче — любимая сказка человечества!

Юрка сказал:

— Да вы познакомьтесь.

Мы подали друг другу руки. Она сказала, что ее зовут Ира, я сказал, что меня зовут Георгий. Оба мы знали это и раньше, но ритуал есть ритуал.

Я сказал, что удостоверение для нее готово и теперь она журналистка, так что главное — держаться понахальней.

— Ее учить не надо, — вмешался сверху Юрка, — у нее свой стиль.

— У меня свой стиль, — улыбнувшись, мягко повторила она, и я понял, что, в общем–то, ничего о ней не знаю.

Я попросил подождать минут двадцать, пока узнаю, как там и что, и пошел в корпус. Звонить снизу и договариваться, чтоб пропустили, мне не хотелось, поэтому в дверях я притворился начальством.

Это было не так уж трудно — кем только мне не приходилось притворяться во время командировок! Стажером, когда мотался над тайгой в пожарном самолетишке, бурильщиком, когда неделю жил в рабочем общежитии в Баку, санитаром, когда колесил по Тюмени на «скорой помощи», инженером, киномехаником, дураком, кандидатом наук, даже вором — все бывало… Ничего не поделаешь, железное правило журналистики: чтобы писать правду, надо здорово уметь врать. Потому что кандидату наук или агенту по снабжению расскажут то, о чем никогда не узнает корреспондент. А самую обширную информацию собирает дурак — его учат на собственном опыте все, кому не лень.

Притворяться начальством тоже приходилось — главным образом в гостиницах и на вокзалах…

Вот и теперь я притворился начальством, прошел к заведующему отделением, а уже там представился по всей форме и попросил познакомить меня с кем–нибудь из молодых врачей.

Заведующий предложил Горскую, очень перспективного гематолога.

Я сказал, что лучше бы мужчину, — женщин мы в последнее время брали слишком часто.

Он назвал три мужских фамилии. Двое работали в отделении по пять лет, а Шапкин, Юркин палатный, — два с половиной.

Я сказал, что это, пожалуй, подходит мне больше всего, потому что интересно поговорить с человеком, у которого еще не стерлись первые, самые яркие впечатления. Если бы выяснилось, что Шапкин работает давно, я бы сказал, что самое интересное — зрелые суждения, уже подкрепленные опытом…

Юркин палатный врач был парень лет двадцати семи, ростом пониже меня, сухощавый, до смешного белобрысый, с большим серьезным носом. Он меня спросил:

— Значит, вы интересуетесь гематологией? Я ответил, что интересуюсь. Меня действительно интересовала гематология, как, впрочем, и все на свете.

— Общей гематологией или какой–нибудь отраслью?

Я ответил, что лейкозом. Лейкоз в последние три дня интересовал меня, пожалуй, больше всего на свете…

— Лейкоз — тоже достаточно общее понятие.

Я молча глядел на него, и парень пояснил:

— Это, собственно, целая группа болезней. Что именно вас интересует?

Ровным, глуховатым, несколько нудным голосом он перечислил с десяток лейкозов. Он не уличал меня в невежестве — просто уточнял вопрос.

Парень мне нравился, я решил, что хитрить с ним не стоит, и рассказал все, как есть. Он понял не сразу, даже переспросил:

— Значит, вы просто хотите бывать у него почаще? Он задумался.

Я сказал:

— Журналисты еще никогда никому не мешали.

— Я не об этом, — проговорил он. — Как раз посетители во многих случаях хорошо действуют на больных… Но вам надо будет договориться с заведующим отделением, так вы ему лучше скажите, что собираете материал для статьи…

Это было забавно — он меня учил врать!

Потом я его спросил про Юрку. Он полез в шкаф и достал историю болезни. Тоненькая тетрадочка была только начата.

Парень посмотрел анализы и сказал, что диагноз еще под вопросом.

— А когда будет известно точно?

— Вероятно, завтра к середине дня.

Я немного помедлил:

— Ну и что может выясниться?

Он ответил ровно, будто объясняя студенту–практиканту:

— Вся эта группа болезней очень тяжелая. Но есть среди них и излечимые.

Ладно, подождем до завтра…

Мы поговорили еще немного и познакомились уже по–настоящему. Его звали Сашкой. Я спросил, правда ли, что в Италии вылечивают рак, а он спросил, кто сейчас самый талантливый писатель. Халат у Сашки был запахнут неплотно, я заметил разрядный значок.

Я поинтересовался:

— Это в честь чего?

— Бегал в институте длинные дистанции.

— Лавры Куца?

Он серьезно ответил:

— Нет, для общего развития.

Он вообще был малый серьезный — за все время разговора ни разу не улыбнулся. Впрочем, и тема была не шибко веселая…

Я договорился с ним насчет Иры, сказал, что зайду завтра, и пошел к Юрке.

Но там уже была Ира. Юрка полулежал на кровати, а она сидела на стуле рядом, глядя на него. Пока я плел интриги на официальных путях, она проникла в палату простым человеческим путем, уговорив или разжалобив вахтершу. Самые строгие законы не так уж страшны, когда на страже их стоят мятые жизнью сердобольные бабы…

Я спросил Юрку:

— Чего это ты завалился?

— Вхожу в роль…

Мы с ним немного потрепались о разной ерунде, он рассказал, что давали на завтрак. Ира в разговор не вмешивалась — может, и сказала что–то, но это было совсем незаметно.

Тут я рассмотрел ее получше. Она была некрасива. Не уродлива, а просто некрасива, так себе, на троечку — будничное женское лицо. Волосы у нее были русые, прическа — самая скромная из тех, что сейчас носят. И одета она была незаметно: достаточно приятно и, в общем, достаточно модно — но вслед не обернешься. Так в Москве одеваются миллион женщин — те, что вещи покупают, а не достают, те, у кого нет ни денег, ни времени, ни сноровки на комиссионные магазины.