Остановка

Врач пожимает плечами:

— Сколько нужно, столько и будете. Анализы плохие, неблагоприятный фон для операции. — Его лицо непроницаемо.

— А если они всегда будут плохие?

— Тогда не будем оперировать. — Завальнюк встает.

— Она таблетки в туалет спускает! — в сердцах кричит Зинаида Ивановна. — Вот и результат!

Не проронив ни слова, Завальнюк направляется к двери, безучастный, официальный, каким палата его не знает. Когда он исчезает, палата взрывается негодованием:

— Допрыгалась!

— Так ей и надо!

— Что же теперь будет? Не могут же они отказаться от операции?

— В другое отделение переведут. К другому врачу!

Любка не дослушивает, срывается с места.

Завальнюка она находит в ординаторской. Он курит, устало облокотившись на столик с телефоном. Любка видит, что вовсе не в форме сейчас их «красавчик» доктор, проседь на висках, помятая кожа щек, расселины на лбу. Хотя таким он кажется ей много симпатичнее. А то приходит таким бодрячком, который по утрам бегает трусцой. Может, он и на операцию — трусцой? Завальнюк молчит, продолжает листать чью-то историю болезни.

— Как же мне быть? — не выдерживает Любка.

Он разводит руками: в одной дымится сигарета, в другой чуть подрагивает история болезни.

— Ну, я виновата с этими таблетками, — сжимает она пальцы на коленях. — Думала, при чем тут таблетки, когда впереди операция: либо помрешь, либо — нет, для чего эту гадость глотать.

— Если тебе невмоготу, — бросает через плечо доктор, — могу выписать. У меня тоже есть нервы.

— При чем тут ваши нервы?

— Значит, ты врача за человека не считаешь? — срывается вдруг Завальнюк. — По-твоему, у него вместо нервов телефонные провода? Если что случится с тобой, это ему вроде как кино с плохим концом посмотреть?!

Доктор откладывает историю болезни; чуть задыхаясь, расстегивает верхнюю пуговку на рубашке. Любка машинально отмечает: ворот модный, с тупыми кончиками.

— У тебя, значит, могут быть фантазии, курить в туалете или таблетки там спускать, а я должен из сил выбиваться, чтоб тебя в норму привести? — Он чуть успокаивается. — Вот готовлюсь к завтрашней операции, а у меня из головы не идет, как это я Полетаеву на голодовку сажаю. На длительную притом. А у нее организм подорванный. Но другого выхода нет. А тебе, — вдруг он снова срывается, — а тебе, понимаешь, ни до чего дела нет! Ты считаешь, что врач обязан тобой заниматься, ему зарплата идет. Нет, дружок, за зарплату я не обязан тебя перевоспитывать. Не хочешь лечиться — не лечись, ты взрослый человек, а я свои нервы лучше вложу в того, кому польза будет.

— Сначала глотала — не действуют. — Любка еле сдерживается, чтоб не заплакать.

— Откуда только такие берутся? — вздыхает Завальнюк уже без особой враждебности. — Значит, ты берешься судить о моей работе? И лучше меня понимаешь, что действует, что нет? — Он снова закипает. — Эти таблетки рассчитаны совсем на другое. Они действуют на определенный механизм в организме, а ты всю подготовку свела на нет. Все впустую. — Он замолкает, успокаиваясь. — А в это время кто-то, может, даже умер, не дождавшись места! — Завальнюк встает. — Мне, думаешь, не обидно, что в пятницу тебя оперировать нельзя?

Любка слизывает с губ слезы, сдерживаясь, чтобы не сорваться. Вот только операция пройдет, думает она, в упор я тебя не увижу с твоими наставлениями. Тоже праведник нашелся! Уже вся палата знает о том письме. Вообще-то Любка не верила сплетне, будто Завальнюк во время ночных дежурств любовь крутит с физиотерапевтичкой, но дыма без огня…

— Все лекарства, какие велите… — кротко произносит она. — Не будет этого больше, Юрий Михайлыч. — Любка закладывает ногу на ногу, встряхивает прической «Анджела Дэвис». Как она ни настраивает себя против Завальнюка, что-то задевает ее. Пусть поглядит, полюбуется, какие у нее ноги.

Но он не глядит. Он и так знает, что Митина — девица заметная, все при ней. Дает же бог наружность, не выбирая кому.

— Хотите, подежурю с вами? — неожиданно предлагает Любка, подсаживаясь к доктору. — Мне все равно не заснуть после вашей выволочки.

— Ого! — Завальнюк пристально разглядывает Любку.

— Вы же, наверно, скучаете один? — она корчит сочувственную мину.

— Спасибо, я один редко скучаю, — говорит он почти грубо. — А с доходягами я дело не имею.

— Почему — доходягой? — огрызается Любка. — У меня все в норме.

— Нет, — он в упор смотрит на нее, — у тебя сплошные отклонения от нормы. — Он снова берет себя в руки. — Ну что ты все выламываешься, что-то доказываешь. Если с тебя краску смыть, ты на восковую фигуру смахиваешь. — Как бы она ни хамила, думает Завальнюк, все равно ей хуже, он-то утром пойдет домой, поспит, потом отбегает свои семь километров, а она и десяти метров не пробежит. — Почему ты все за щеку держишься? — миролюбиво замечает он.

— Зуб ноет, — огрызается Любка. У нее давно десна кровоточит, пополощет — проходит. На полдня.

— Могла бы на обходе сказать. У нас хороший стоматолог. — Завальнюк закладывает историю болезни в стопку на прежнее место, затем направляется к двери, чуть подталкивая Любку. — Я тебя спрашиваю, почему не показывалась стоматологу? — вдруг зацепляет его одна мысль.

— А… — машет она рукой, — не до этого. Лечить — долгая песня. Дома займусь, когда выпишут.

— И давно она у тебя болит? — подбирается Завальнюк ближе к своей мысли.

— С Нового года. Не то что болит, а так, сочится, распухает. Содой полощу или календулой, помогает… Нет мне удачи ни в чем, — Любка вздыхает, — видно, сегодня все три биоритма на нуле сошлись, вы-то небось не верите в эту музыку?

— Верю, — говорит Завальнюк. — Значит, вот что, с завтрашнего дня полностью соблюдать установленный режим. Питание, сон — минута в минуту, никаких курений и пирогов. Может, еще образуется к пятнице.

— Ладно, — бормочет Любка, — все в точности.

В коридоре Завальнюк отдает распоряжение дежурной сестре:

— Пожалуйста, утречком пораньше направьте больную Митину в рентгеновский на панорамный снимок. — Он выписывает направление. — Если будут спрашивать — скоро вернусь. — Затем, не оглядываясь, мчится к выходу легкой, спринтерской походкой, словно за час до этого не он падал от усталости.

Любка понуро возвращается в палату.

С ней никто не заговаривает, она злится на себя, ей стыдно. Если операция отодвинется на следующую неделю, как она попрощается с Володькой и «Брызгами»? Любка залезает под одеяло, обдумывает разговор с Завальнюком. А, черт с ним, отбрасывает она самоедство. С завтрашнего дня начнем другую жизнь. Режим, неукоснительное выполнение назначений — пожалуйста! С завтрашнего дня. А сегодня она делает что хочет. Любка смотрит на часы. Порядок! Она еще успеет выбраться в Замоскворечье. В душе Любки поднимается возбуждение риска, предвкушение встречи, откуда-то появляются силы.