Останься со мной навсегда

Он сообщил ей это между прочим, как будто то, что теперь она будет жить у него, было чем-то естественным, само собой разумеющимся… Но так оно, наверное, и было.

— Пока ты спала, я смотрел на тебя и пытался представить, какой ты была в детстве, — сказал он, протягивая руку и касаясь кончиками пальцев ее лица.

— И какой же, по-твоему, я была в детстве?

— Красивой. Очень красивой. Ты была на редкость красивым ребенком — и избалованным. Все восхищались тобой, все тебя любили… Ты с самого раннего детства привыкла считать себя единственной и неповторимой. И не только, — он говорил задумчиво, тщательно подбирая слова. — Ты считала себя центром мироздания — Вселенная вертелась вокруг тебя, а звезды зажигались ночью лишь потому, что тебе нравилось на них смотреть. Жизнь была для тебя не чем иным, как спектаклем, устроенным специально для того, чтобы ты могла сыграть в нем главную роль…

— Откуда… откуда ты знаешь? — удивленно перебила она. — Ведь я, кажется, еще не говорила тебе об этом…

— Просто знаю, и все, — улыбнулся он. — Или ты имеешь что-нибудь против, если я знаю о тебе что-то, чего не знает никто другой?

День был пасмурным, но удивительно теплым. Робкие солнечные лучи иногда проглядывали сквозь серебристую дымку, застилающую небо, рассыпались мелкими бликами во влажной душистой листве, скользили по поверхности воды. Весь день они плескались в бассейне, обдавая друг друга брызгами и смеясь, как дети. Сценарий, который они прихватили с собой, чтобы просмотреть сцены с участием Вероники, так и остался лежать на столике возле шезлонга — лишь ветер лениво перелистывал его страницы.

Уже под вечер Вероника вспомнила, что должна позвонить домой. Родители, наверное, уже волновались — в последний раз она разговаривала с ними три дня назад, по приезде в Неаполь, а ведь они просили ее звонить каждый день. Они всегда беспокоились, если ей случалось на какое-то время уезжать из дома. Хоть ей уже и было двадцать четыре года, для них она все еще была ребенком. Она улыбнулась при мысли, какой будет реакция родите лей, когда она скажет им, что остается в Риме, потому что ей предложили сниматься в кино…

— Чему ты улыбаешься? — спросил он.

Они сидели на краю бассейна, глядя на малиновый закат, разлившийся в небе. Краски заката были настолько ярки, что все вокруг казалось какой-то сказочной декорацией, а не реальным миром… Но ведь краски природы всегда становятся ярче после дождя.

— Я подумала о папе с мамой, — ответила она, болтая ногами в воде. — Они, наверное, не поверят, что меня вдруг ни с того ни с сего взяли на главную роль в фильме… Я должна позвонить домой, Габриэле. Меня ведь ждут завтра.

Габриэле приподнял брови, разыгрывая недоумение.

— Куда ты должна позвонить?

— Домой.

— Домой? Мне казалось, твой дом здесь…

Она засмеялась, тряхнув мокрыми волосами.

— Я хотела сказать в Нью-Йорк… родителям, — поправилась она.

— Так бы и сказала. Ты совершила непростительную грамматическую ошибку, мисс Наваждение. Постарайся больше ее не совершать.

— Постараюсь, — пообещала она, вставая.

Она пошла по вымощенной мраморными плитами дорожке, ведущей от бассейна к дому, отжимая на ходу мокрые волосы. Он тоже встал, но не сразу последовал за ней. Некоторое время он стоял на краю бассейна, любуясь издалека ее хрупкой длинноногой фигуркой в черном бикини. Вероника казалась ему такой беззащитной!.. На подступах к дому она остановилась и обернулась, и тогда он пошел к ней, на ходу пытаясь облечь в слова чувства, которые переполняли его сейчас… Наверное, эта привычка облекать все свои чувства и мысли в слова привилась ему в силу его профессии. Он постоянно вел внутренние диалоги с самим собой, так же, как его герои вели диалоги на страницах его сценариев, на экране. Но сейчас слова почему-то не шли на ум — было лишь это чувство, непостижимое и беспредельное, взрывающееся ежесекундно в каждом уголке его сознания, в каждой клетке его тела…

Подойдя к ней, он погрузил руки в ее мокрые волосы и заглянул в ее волнующе-красивое лицо.

— Сказать тебе, мисс Наваждение, или лучше не говорить?

— Лучше не говори, — ответила она. — Слова всегда приблизительны и могут исказить суть. Я не хочу, чтобы ты говорил мне об этом словами.

— Ты права, — согласился он. — Слова приблизительны… и их все равно не хватит, чтобы выразить это.

Обнявшись, они вошли в дом и направились через просторный холл к мраморной лестнице, ведущей на второй этаж.

— Я пойду скажу Луизе, чтобы она начинала готовить ужин, — сказал Габриэле, останавливаясь у подножия лестницы и нехотя разжимая объятие. — Верх от чего мы будем есть сегодня?

Вероника улыбнулась, вспомнив, как вчера они ели верх от пиццы под удивленными взглядами других посетителей пиццерии.

— Я не знаю — решай ты.

— Ладно, пусть решает Луиза — она, наверное, уже разработала меню на сегодняшний вечер. Мы могли бы поужинать в саду, если ты не против.

— Я не против.

— Тогда я скажу, чтобы накрыли в беседке.

— Габриэле?

— Да?

Она взяла его за руки и подняла на него глаза. Ее взгляд скользнул по его лицу.

— Ты знаешь, что ты очень красивый?

Он улыбнулся.

— Ты уже говорила мне это. Не повторяйся.

— Я помню, что говорила тебе это. — Она серьезно кивнула. — Но сейчас ты красивее, чем был в ту минуту, когда я тебе это говорила… Я почувствовала, что должна обязательно сказать тебе это сейчас.

Не ожидая от него ответа, она отпустила его руки и, развернувшись, взбежала вверх по лестнице.

Войдя в спальню, Вероника стянула с себя мокрый купальник и плюхнулась на огромную кровать, застланную небесно-голубым атласным покрывалом. В течение долгой минуты она лежала неподвижно, закрыв глаза и ни о чем не думая, лишь вслушиваясь в молчаливую музыку счастья, наполняющую все ее существо. Потом, приподнявшись на локтях, потянулась к тумбочке за телефоном.

— Вероника! Что-нибудь случилось? Почему ты не звонила в последние дни?

Мамин голос был очень взволнованным.

— У меня все в порядке, — ответила Вероника, устраиваясь поудобнее среди разноцветных шелковых подушек, наваленных горой у изголовья кровати. — Просто… просто в моей жизни произошли кое-какие… назовем их так, изменения. Я…

Она запнулась — что-то радостное и теплое внезапно подступило к горлу.

— Какие изменения, Вероника? Кстати, во сколько ты прилетаешь завтра? Отец встретит тебя в аэропорту.

— Я не прилечу завтра, мама. Я остаюсь в Риме.

— Остаешься в Риме?

— Да. Мне предложили сниматься в кино…

Вероника вкратце рассказала матери о том, как ее остановили на улице, и о кинопробе… О том, что заставило ее уехать с раскопок, она умолчала.

— Как видишь, мама, я пошла по твоим стопам, — сказала она в заключение. — Хотя вряд ли мне когда-нибудь присудят «Оскара»… Вполне возможно, я вообще завалю эту роль — у меня ведь нет никаких навыков… Но он почему-то считает, что мне и не нужны навыки. Он говорит, я должна играть саму себя — быть перед камерой такой, какая я есть в жизни, и все будет в порядке.