Остаться до конца

— Ко мне! — стукнув тростью, прикрикнул Слоник. — Кому говорю: ко мне!

Мем-сахиб прошла в дом, предоставив Слонику демонстрировать твердую хозяйскую волю.

А Блохса тем временем лаяла, напрыгивая на несчастного Джозефа. Тот сидел на траве недвижно. Вдруг собака заскулила, поджала хвост и сбежала в дом.

Ибрагим наблюдал за этой сценой со стороны. Позже он спросил Джозефа:

— Что же ты ей такого сказал?

— Всего два слова: благословляю тебя.

— Ну, это священные слова. Хотя я и получше знаю. Во всяком случае для собаки. Как-нибудь и тебя им научу.

* * *

Ветер весенний так душу колышет, Звонит телефон. Только кто его слышит?

Нынешним мартом Люси-мем все время ставила пластинку «Ах, эти шалости». У нее был старенький граммофон для пластинок, лишь на семьдесят восемь оборотов. Пользы от него, конечно, мало: у Люси-мем все пластинки одна древнее другой, куплены еще во время войны и заиграны настолько, что сквозь шипенье и скрип доносились лишь неясные завывания. Иногда Люси сама напевала старые песни, что очень нравились Ибрагиму. В последнее время она пела, лишь оставаясь одна. Порой супруги Менектара просили ее поставить старую пластинку дуэта «Кляксы» или Джуди Гарланд, и Люси-мем никогда не отказывала. Слоник лишь смеялся над старыми песнями, да и гостей они забавляли. Ибрагим знал: хозяйка-то относится к песням серьезно. А самая любимая хозяйкина пластинка (Ибрагим знал наверное, так как хозяйка заводила ее, когда дома никого не было, не считая, конечно, Ибрагима, слушавшего с веранды или из кухни) — песня в исполнении Дайны Шор «Хлоя». Кроме любви к кино Ибрагим делил со своей хозяйкой и любовь к музыке из фильмов: еще семья Моксон-Гриф держала граммофон наподобие хозяйкиного и такие же пластинки — они заводили их, когда в гости приходили молодые люди, любившие потанцевать вечером. Ибрагим — в ту пору еще малец — тихонько пристраивался около веранды, смотрел и слушал.

Когда мем-сахиб заводила «Хлою», она замирала и закрывала глаза. Иногда она ставила пластинку несколько раз подряд. Ибрагим прекращал работу — где бы ни настигала его «Хлоя» — и кивал в такт старой песне. «У — бумпа — бумпа — бумпади — ди — ду. Бум-па — бумпа — ди… Сквозь ночную мглу я к тебе приду. Прав я или нет, другого пути нет. Я топями пройду, а все ж тебя найду. Бумп. Я все же тебя найду. Пропасть не дам тебе — я помогу в беде».

— Что за печаль тебя одолевает? — спросила как-то Мина после того, как он послушал песню. Ибрагим ответил:

— Мировая скорбь.

В первый весенний день Слоник наконец-то вышел гулять один. Первого числа каждого месяца Люси-мем сверяла счета и платила жалованье Ибрагиму. Вот Слоник с собакой скрылись из виду, сейчас скрипнет крышка бюро — там Люси-мем держала шкатулку с деньгами, лязгнет замочек. Так и есть, скрипнуло, лязгнуло. Ибрагим поставил чайник — пора кипятить воду и заваривать хозяйке кофе. В кофе он добавил, как обычно, немного бренди, чтобы Люси-мем была в духе. После кофе она некоторое время сводила приход — расход, потом призывала Ибрагима: он отчитывался за прошедшую неделю, а она читала ему нотацию, как важно экономить, когда цены растут не по дням, а по часам, и, наконец, выдавала жалованье.

В такие дни Люси-мем представала во всем своем великолепии, затмевая даже сахиба. Из-за кухонной двери Ибрагим с изумлением и восхищением следил за ее выверенными движениями. Порой его одолевало сладостное нетерпеливое ожидание: а вдруг разыграется скандал, именно разыграется, ибо каждая из сторон знала свою роль назубок.

Поначалу хозяйка работала молча. На фразу Ибрагима «Кофе, мем-сахиб» она отвечала лишь: «Спасибо, оставь на столе». Ибрагим ставил поднос слева, чтобы она могла дотянуться. В правой руке она держала изящную, черную с серебряным колпачком шариковую ручку и ни на миг с ней не расставалась, проверяя счета, прежде чем занести цифры в правую колонку расходной книги. Левой рукой она нанизывала счета на наколку, время от времени наливала себе кофе и подносила чашку к сурово сжатым губам. Ибрагим заметил, что считает она одинаково быстро, как с кофе, так и без него.

Порой она что-то записывала в красную книжицу, но, увы, стенографическими знаками, которые для Ибрагима представали лишь непонятными закорючками. Жаль, что он так и не выучился стенографии! Сегодня она записывала реже, чем обычно. Да и считала непривычно долго. Может, он слишком много бренди в кофе налил? Подождав, пока хозяйка наконец справится с арифметикой, Ибрагим вошел, деликатно кашлянул и спросил:

— Не желает ли мем-сахиб еще горячего кофе?

Она лишь помотала головой, он убрал поднос, вымыл кофейник и чашку, прислушиваясь, не зовут ли на привычную церемонию.

Позвали. Ибрагим вошел, поклонился, принял деньги в левую руку, правой расписался в книге, как всегда вычурно, с завитушками. И вновь поклонился.

— Что касается газона, — заговорила хозяйка, — по-моему, сахиб очень доволен, как мистер Булабой все устроил. Слоник даже выглядеть стал много лучше. И я довольна. Очень довольна.

— Приятно слышать, мем-сахиб.

— Смешно подумать, от каких мелочей зависит наше здоровье. Из-за мелочей мы болеем, из-за мелочей же и на поправку идем. — Она снова нацепила на нос очки и стала что-то искать на столе. Отыскав нужный конверт, передала его Ибрагиму.

— Это за сад, — пробормотала она и задержала руку, коснувшись пальцев Ибрагима. — Сегодня я иду в кино, купи мне билет на второй сеанс, — и дала еще денег.

— Разумеется, мем-сахиб. Но сегодня же только среда.

— Помню. По средам я нечасто в кино выбираюсь. Но уж очень я давно не была: ведь сахиб долго болел. Кстати, и у него сегодня будет не совсем обычный вечер. Он пригласил мистера Булабоя. Жена у того, похоже, едет сегодня играть в бридж, и мистер Булабой после ужина навестит нас. Тебе придется смотреть в оба: сахибу почти нельзя пить.

Ибрагим заложил руки за спину.

— Мем-сахиб пойдет в кино одна?

Обычно он нанимал для хозяйки легкую коляску, сам ехал рядом с возницей, блюдя, так сказать, хозяйкин покой и безопасность. Он встречал ее после сеанса и провожал домой. И конечно же, смотрел фильм и сам Ибрагим, причем чаще всего бесплатно, так как знакомый контролер пропускал его на свободное место в первом ряду.

Повелось так издавна, еще в бытность полковника Моксон-Грифа, еще с Мирата, когда Ибрагим под стол пешком ходил. Странно, но семья Моксон-Гриф ездила в кино именно по средам. Когда Ибрагим чуть подрос, отец, служивший у полковника, стал посылать мальчонку за билетами, давал деньги и записку от хозяина. В обязанности Ибрагима входило лишь сбегать в военный городок к кинотеатру «Королевский», отдать записку и деньги. С билетами он шел либо к отцу, либо к Найку Хусейну, господскому шоферу, тоже заядлому кинолюбу. Причем пристрастился он к кино со скуки: надо же скоротать время, пока господа смотрят фильм. И Хусейн наловчился пробираться в первый ряд, который оставляли для слуг и выскочек-индусов, кичившихся «английским» образованием. А как-то раз, приметив Ибрагима, уже подпавшего под чары кино (лишь насмотревшись афиш в фойе!), Хусейн взял его с собой. Тогда фильм не удалось досмотреть до конца: Хусейну нужно было подать машину хозяев к выходу. Ибрагим же бегом припустил домой и предстал перед разгневанным отцом. От печальных последствий его спас все тот же Хусейн: он рассудил, что посмотреть фильм на чужом языке (совершенно непонятном и самому Хусейну) все равно, что приготовить домашнее задание по английскому. Ибрагим уже начал изучать английский и проявил немалые способности, он был в классе для детей «гражданского населения, состоящего на службе при полковых офицерах». В полковую школу Ибрагим попал при содействии семьи Моксон-Гриф. Поэтому, когда Хусейн сравнил кино с домашней работой, Ибрагимову отцу нечего было возразить. Напротив, при первой же возможности — миссис Моксон-Гриф спросила его, как поживает сынишка, — он рассказал о кино.

С того дня по средам, когда Хусейн вез хозяев в кино, Ибрагиму разрешали сидеть рядом с ним на переднем сиденье. Наверное, супруги Моксон-Гриф немало удивлялись, чем привлекает мальчонку «серебряный экран», как они называли кино. На обратном пути они расспрашивали его о картине как на урду, так и по-английски. «Конец совсем неудачный, как по-твоему?»— частенько спрашивала миссис Моксон-Гриф. Ибрагиму не хотелось признаваться, что конца-то они с Хусейном и не видели. Иногда он просил Хусейна разрешить ему досмотреть, но тот не оставлял мальца ни на минуту без присмотра. Упущенное Ибрагим наверстал много позже, перед телевизором в Финсбери-парк, наслаждаясь старыми фильмами. Наконец-то он увидел, как умирает Грета Гарбо в «Даме с камелиями», как умирает Бетт Дэвис в «Мрачной победе», как она, забытая всеми, сидит в Тауэре в «Елизавете и Эссексе». В лондонском кинотеатре он любовался Вивьен Ли: она бежала сквозь туман в заключительных кадрах «Унесенных ветром».

Люси-мем не привередничала в отличие от Моксон-Грифов из-за минут и секунд, да и прыти у нее такой не было. После сеанса она любила поделиться впечатлениями со знакомыми в фойе, так что Ибрагим успевал досмотреть фильм до самого конца, выйти из зала вместе со всеми, даже взять легкую двуколку и подать ее к выходу. По дороге домой он обсуждал с хозяйкой фильм, хотя она сидела сзади, он — спереди. Ему эти беседы очень нравились, становилось понятно, что волнует Люси-мем и почему, что ее смешит или, напротив, огорчает, утомляет. Он и теперь с нетерпением ждал следующего похода в кино. Ведь и ему, пока болел Слоник, было не до развлечений.