Остров Буян

– Изменник проклятый! Собака! – вскрикнул Иванка.

Он рванулся вперед, но опоздал: обезглавленный старец упал с седла и повис одной ногой в стремени, волочась по траве перерубленной шеей и кровью пятная траву.

Иванка мчался, не видя уже ничего, кроме красного кафтана Петра Сумороцкого. Догнать красный кафтан! Срубить ту башку в железном с кольчугою шлеме!..

– Постой, дворянин, погоди! Искрою твою шкуру в лоскутья, проклятая стерва! – орал Иванка. – Чертов сын, ты ведь крест целовал! Старика убил, гадина, падаль, собачье дерьмо, изменщик!

Сотня товарищей мчалась рядом с Иванкой, но он их не видел, считая, что он один по полю гонит дворян.

Острожек Хованского остался далеко позади, Иванка позабыл о нем.

В пылу скачки мелькнуло лицо Кузи.

В туче пыли выплыл и скрылся Уланка, лицо его было покрыто кровью, казалось – с него сорвана вся кожа. Он гнался за одним из дворян, потрясая саблей, невнятно и дико крича и, словно пот за работой в кузне, привычным движением стирая рукавом с лица кровь.

Мясник Леванисов промчался, обгоняя Уланку, с поднятой палицей и обрушил ее на железный шлем московского дворянина. Курносый стрелец Костя Волосяник весело крикнул:

– Иванка, держись! – и несколько мгновений скакал с ним рядом… Потом, объезжая куст, Иванка его потерял из виду. Конь перескакивал через тела упавших людей. Изменники-дворяне спасались бегством. Вот они повернули к Великой, надеясь уйти вплавь, но полсотни посадских перехватили им путь к отступлению.

Когда Иванка примчался к берегу, здесь псковитяне, прижав к воде, окружили пяток оставшихся в живых псковских изменников и, обезоружив, уже вязали их к седлам.

Далеко позади, возле города, еще грохотали пушки, между кустарниками вдали мелькали всадники, еще продолжалась битва, палили пищали, стелился дым от сожженного острожка, а тут у реки все стихло. Дворян крутили деловито, без криков, с сознаньем победы и справедливого возмездия за измену.

Двое стрельцов вязали к седлу Сумороцкого. Уланка с лицом и бородой, залитыми кровью, подскакал к нему и ткнул кулаком в скулу.

– Эй, не балуй! Расправа им впереди! – сурово крикнул один из стрельцов.

Тогда Уланка, словно впервые почуяв боль, зажал обеими руками лицо и, забежав по колено в воду, стал мыться. Вода рядом с ним покраснела. Иванка снял шапку и рукавом, как Уланка, вытер лицо. Речная прохлада коснулась темени и шевельнула мокрые от пота волосы…

Когда конный отряд, пленивший изменников, возвращался в Завеличье, последние разбитые остатки москвичей, отстреливаясь, отходили в лес, в сторону литовского рубежа.

Иванка объехал убитую лошадь, из брюха которой расползлась на траву сизо-красная масса кишок. Сзади Иванки, прижав к лицу шапку, ехал Уланка. Повод его коня был зацеплен за левую ногу Иванки.

Убитые псковитяне и москвичи валялись в кустах и в траве, обезглавленные, искалеченные, покрытые кровью. Некоторые из казавшихся мертвыми приподнимались и начинали кричать вслед отряду. Тотчас кто-нибудь возвращался и подбирал страдальца.

Выстрелы слышались реже.

Псковитяне возвращались с поля победителями, но эта победа была для города тяжелее, чем прошлое поражение: в бою пал стрелецкий начальник Максим Яга, пал Пахомий, с триста человек псковитян было побито и около трех десятков раненых насильно утащено в плен отходящими в лес дворянами и стрельцами Хованского…

6

Во Всегородней избе собрались немногие выборные: кое-кто из середних, несколько меньших и стрельцов. Дом был окружен стрельцами, и в него никого не пускали. Заседланные кони стояли у крыльца. Покрытые пылью и кровью, они трясли головами, взмахивали хвостами, сгоняя надоедливых мух. Палило июльское солнце, но вокруг избы, несмотря на зной, без сполошного зова собрался народ. Это был не обычный всегородний сход. В этот раз ни больших посадских, ни служилых дворян не было видно. Меньшие посадские, молодые стрельцы и казаки собрались огромной толпою у Всегородней и залезали на соседние стены и кровли, чтобы заглянуть в ее окна…

С руками, скрученными назад, сидели на длинных лавках десять человек уцелевших в бою изменников и тех из дворян, кто был ранее уличен в переписке с Хованским. Они слышали крики и гул на площади и со страхом ждали суда и возмездия.

– Мерзко глядеть на вас, – произнес Коза, – крест целовали, свои головы спасая, а сами измену деяли, змеи-змеищи!

– Не лайся, стрелец, – остановил Сумороцкий, – крест целовали государю прежде. А для того мочно ворам крест целовать, чтобы старую клятву блюсти. То бог простит.

– Латинец ты! – тонким старческим голосом крикнул поп Яков. – Еретик! Латинцы поганые так-то судят!

Поп вскочил с лавки и восклицал, яростно указуя в пол пальцем.

– А ты вор. Кой ты поп! Как ты мочен был крестное целование разрешить! – возразил Сумороцкий.

– Ладно, батя, судачить с ними, – остановил попа Прохор Коза.

– Сказывай, дворянин, – обратился он к Сумороцкому, – в табор к Хованскому изменные письма слал ли и письма те были про что?

Хлебник во время допроса сидел у стола, опустив на руки голову, и молчал, словно его не было в горнице. Он был удручен дворянской изменой больше других. Мошницын занимался делами ямскими, судебными, хлебными, только изредка вмешиваясь в ратные. Гаврила же сам руководил всеми ратными замыслами. Ненадолго отступился, и вот…

«Если бы не покинул я Земской избы, то б не сгубили столько людей», – думал он.

Перед глазами его была гора мертвецов, порубленных саблями, поколотых копьями, пострелянных и измятых конями…

Занятый своими мыслями, хлебник не слушал допроса, который вели кузнец и Прохор Коза.

– Ты ли других дворян подбивал к измене? – услыхал он вопрос Мошницына.

– Я что тебе за ответчик! У каждого свой язык! – нагло сказал Сумороцкий.

– Отвечай ты, падаль! – внезапно вскочив, гаркнул Гаврила. – Со всегородним старостой говоришь, собака: поклоны бей!..

Он подскочил к дворянину.

Сумороцкий вздрогнул от неожиданности, но тотчас же усмехнулся.

– Ты што, воевода, в обиде, что ль, на меня? – спросил он.

Тогда Гаврила сгреб со стола кувшин с квасом и с размаху хватил им по голове дворянина.

Глиняный кувшин раскололся. Дворянин отшатнулся к стене и бессильно сидел с искаженным болью, побелевшим и мокрым от кваса лицом. Все кругом замолчали.

– Квасу не пожалел! – сдавленным голосом, через силу сказал в тишине Сумороцкий.

– Опять жартуешь!.. – крикнул Гаврила в злобе. – Жартуешь, мертвец! – Он схватил изменника за ворот и, встряхнув, треснул его головой о стену. Голова безвольно мотнулась и упала на грудь. Хлебник, не помня себя, ткнул кулаком в лицо и швырнул Сумороцкого на пол. Стоя среди горницы, он оглядел остальных дворян. Все сидели, притихнув и опустив глаза, и только Всеславин встретился взглядом с Гаврилой… Хлебник шагнул к нему и ударил его ногой в грудь… Тот со стоном обвис, как мертвый. Тогда Коза взял сзади Гаврилу за плечи.