Остров меняет название

Мы тогда были озорниками, ничего не скажешь. Умели смеяться по самому незначительному поводу, высказывали обо всем торопливые суждения и мечтали о чем-то необыкновенном…

Помню, как-то сидели на заводском дворе около цветочных клумб — с первых дней войны котлован с водой остался, его и окружили клумбами, не хватало только фонтана. Смену мы свою закончили, но уходить не спешили, отдыхали, любуясь пестротой цветов, сверканием солнца.

Я, грешный, люблю лето, особенно теплое, яркое, без сильных ветров, люблю не только потому, что природа одевается в зелень и радует глаз, люблю за доброту, которую, по моему твердому убеждению, лето приносит людям. Летом всегда больше смеха, неистощимого веселья, летом человек находит себя сильнее и красивее.

В то время, когда мы весело болтали обо всем, из цеха вышел токарь Горохов. Вся его фигура в этот солнечный день показалась нам особенно нелепой. Он был в потрепанной, десятки раз стиранной куртке, поношенных брюках, заправленных в грубые кирзовые сапоги, его морщинистую шею плотно обтягивал глухой ворот сатиновой рубашки. Шел он сгорбясь, словно нес громадную тяжесть, на угрюмом лице — неприступная суровость. Таким мы видели его и раньше, но просто не обращали внимания, а тут вдруг он всем бросился в глаза. Сразу наступило неприятное молчание. И не жалость к нему была на наших лицах, а, наоборот, какое-то внезапно подступившее озлобление.

С нами была девушка Ира Соколова, этакое милое создание, сводившее многих ребят с ума, — заносчивое и самоуверенное. И вот, когда токарь проходил мимо нас, она вызывающе выкрикнула:

— Вот человек, на нервы действует! Ни улыбки, ничего! Спорю, что никто не слышал от него ласкового слова!

— Что ты хочешь, он кошелек с улыбками давно потерял.

— Недаром вниз смотрит: ищет!

И тут нас как прорвало. До сих пор вспоминаю со стыдом. Мы бездумно, со злобой начали глумиться над ним, старались перещеголять друг друга в хлестких словечках.

А он шел не оборачиваясь, только как будто сгорбился еще больше.

Видимо, мы так бы и продолжали до тех пор, пока он не скрылся из глаз, если бы перед нами не встал Саша Зорин, побледневший, с дрожащими губами.

— М-мерзавцы! — задыхаясь и страдальчески морщась, произнес он. — Дураки! Никогда не ожидал… А ты, Ирина, вот станешь матерью и единственного сына потеряешь, может, и ты будешь такой, даже хуже…

Сбитые с толку этой неожиданной вспышкой, мы притихли. Первая опомнилась Ира.

— Какой матерью? Какого сына? Что ты городишь?

— А вот такого! У Ивана Михаиловича на войне сын погиб. Раньше, говорят, он не такой был.

Было всем неловко после его слов. Мы пристыженно молчали.

— Почему ты не говорил до сих пор? — мигая густыми ресницами, удивленно спросила Ира. — Ты знал? Знал. И надо было сразу сказать. Как комсомолец сказать должен.

— Вот сумасшедшая! — отмахнулся Саша. — С больной головы на здоровую… Горазда!

— Нет, это тебе даром не пройдет, — не слушая его говорила Ира. — Так не поступают. Может, ему помочь надо!.. — Она хотела еще что-то добавить, но только вздохнула, присела к клумбе и стала рыхлить пальцем и без того мягкую землю.

— Можно и сейчас. Сходить никогда не поздно. Я уж думал об этом.

— Думал! — передразнила Ира. — Плохо ты думал! Вот отправить тебя просить извинения. Больше ничего не остается.

— Выдумала! Он вытурит, слова не даст сказать!

— Ага, испугался! Тогда я пойду.

Саша совсем рассердился:

— Ты, Ирина, не зазнавайся. Я да я! Все пойдем.

Горохов жил в собственном домике на окраине города. Добираться туда пришлось на автобусе. Перед самым домом мы нерешительно остановились. Ире предложили войти первой, но она сердито оглянулась и осталась стоять на месте.

Потом мы робко толкнули калитку и вошли в уютный садик. У дома, стоя на табуретке, развешивала на веревку белье девочка лет одиннадцати. Она была в коротеньком платьице, две косички скреплены крупным розовым бантом. Заслышав шаги, девочка быстро обернулась.

— Вы к папе? — спросила она, удивленно разглядывая каждого.

— Нет, мы к Ивану Михайловичу Горохову.

— Папы дома нет. Подождите, он скоро придет.

Мы переглянулись. Саша спросил:

— Слушай, девочка, дома или нет Иван Михайлович?

— Я сказала, папы дома нет, — капризно и недовольно ответила она.

Не иначе, как Саша чего-то напутал. Он смотрел то на девочку, то на нас и, оправдываясь, пожимал плечами.

— Давай я тебе помогу, — предложила Ира девочке.

Но она спрыгнула с табуретки и недоверчиво посмотрела на нас черными, как спелые смородины, глазами.

— Я сама.

— Давай вместе. Вот так…

— А вы кто такие? — спросила она, когда белье было развешано.

— Мы с завода, где Иван Михайлович работает.

Девочка оживилась, с интересом спросила:

— Токарями, да, работаете?

— Нет, не токарями, — объяснила Ира. — Они слесари-лекальщики, а я контролер ОТК.

— А что это за «отэка»?

— Это отдел технического контроля. Вот твой па… вот Иван Михайлович выточит деталь, а я проверяю, хорошо ли он сделал.

— Мой папа всегда хорошо делает, — уверенно заявила девочка.

— Так дочка! — раздался сзади глухой голос. — Стой за отца.

Это вошел в калитку токарь. Его появление было так неожиданно, что мы вздрогнули. Девочка обрадованно бросилась к нему.

— Вот и папа! Папа, они к тебе!

Он не без удивления смотрел на нас, оставаясь все таким же строгим.

— Иван Михайлович, вы извините, — тихо начала Ира и запнулась, не зная как продолжать.

— Мы специально сюда пришли, — добавил Саша. — Думаем, пойдем… В общем, мы, Иван Михайлович, думали о вас плохо.

Токарь недоумевал:

— Говорите толком, что случилось?

— Иван Михайлович, мы сегодня сидели, а вы проходили…

И Ира все рассказала токарю. Он слушал ее с некоторым удивлением. Глаза его странно мигали.

— Спасибо, ребята, — тепло сказал он. — Я тоже, оказывается… — Он махнул рукой. — Оля, слышишь, зови ребят к чаю! — крикнул он и пошел к крыльцу.

Оля забежала вперед и, комично подражая радушной хозяйке, сказала:

— Пожалуйста, дорогие гости, пить чай… Ой, папа, а самовар-то и не загрет! [1]

Мы рассмеялись.

— Сейчас согреем, — успокоила ее Ира. — Пойдем.

Оставшись с Иваном Михайловичем, мы стояли смущенные, не зная, как продолжать прерванный разговор.

1

Загреть — разжечь.