Остров посреди мая или храм над обрывом

Все те десять лет, что я пытался справиться с поставленными Президентом задачами, я числился ведущим инженером и заместителем Гендиректора своего номерного НИИ. В конце 2012 года, оставаясь теперь номинальным советником Главы государства, я вернулся уже «де факто» на свое рабочее место и где почувствовал себя, наконец, человеком, занявшись тем делом, результат которого зависит только от меня. И я считаю, что за последние четыре года я сделал гораздо больше, чем за предыдущие десять лет… И с Президентом за эти четыре года я встречался всего два раза…

Родом я сам из деревни Малые Гари, что раньше находилась в составе Сернурского района Марийской АССР. Этого населенного пункта уже давно нет в списках «живых»: пожалуй, наш дом был последним в этой деревне, да и тот мой покойный брат, умерший четыре года назад, продал после смерти матери на дрова лет пятнадцать тому назад. Отца я своего плохо помню: он умер от воспаления легких, когда мне было всего шесть лет. Мать умерла 1996 году, как раз в тот год, когда меня, молодого научного сотрудника, правда, с красным дипломом МГТУ им. Баумана и кандидата наук, назначили на должность заведующего отделом. И вот, после похорон родительницы я не появлялся на своей малой родине ни разу. Боже мой, как так? Двадцать лет пролетели как один миг, и я не мог выделить хотя бы два-три дня, чтобы съездить на могилы родителей! Да, бывают и такие дети, как я, на этом свете! Мой брат, который был старше меня на семнадцать лет (у матери был порок сердца, и ей врачи после первых родов строго запретили больше рожать, но когда она забеременела в сорок два года, наотрез отказалась делать аборт), упрекал невзначай меня, что я не езжу хотя бы к нему в гости… И он был прав, хотя и гордился всегда мной, и всегда после укоризны, твердил мне, чтобы я все силы отдавал своей работе, мол, из нашего рода Кулагиных только я выбрался в «настоящие люди». Как сейчас помню его, когда он со своим десятилетним внуком приехал на три дня (он всегда гостил не больше трех дней) к нам под Новый год за полгода до смерти… А теперь и его нет на этом свете. Сам он еще во время службы в армии нашел свою половину в Уфе и так там и остался жить…

Даже не знаю, что меня сподвигло сейчас поехать в свои родные края? Накануне, неделю назад, мы нашим институтом закончили огромный проект, который мучительно долго в течение почти десяти лет разрабатывали с переменным успехом. В какой-то момент, как раз тогда, когда я вернулся в свой НИИ, было почти решено закрыть программу из-за якобы тупикового хода исследований. А дело касалось огромного прорыва в области ракетостроения, если бы мы смогли завершить успешно нашу работу. И тогда, когда я попросил Президента в 2012 году, снять с меня возложенные им обязанности и вернуть меня на прежнее место, он согласился именно поэтому. И вот, когда все испытания прошли успешно, и наше оборудование заработало, Президент лично встретился со мной после награждения сотрудников нашей конторы государственными наградами. Он тогда в шутку сказал, что, мол, он, конечно, не старик Хоттабыч, но хотел бы услышать от меня мое главное желание, а он бы, если б это было в его власти, обязательно исполнил бы его. Я и спокойно озвучил это мое желание: хотелось бы, чтобы мне дали отпуск на все лето, ну хотя бы на месяц, но чтобы меня при этом никто не тревожил никоим образом по работе. «Персонал нашего института вполне справится без меня до осени», – заключил я свою просьбу. «Вы так думаете? – Президент пристально и серьезно посмотрел на меня, потом после недолгой паузы с хитрой улыбкой добавил: – Ну, хорошо: у вас будет отпуск до первого сентября, но насчет того, чтобы вас не беспокоили – это вы решайте сами. Можете найти такую берлогу, где нет никакой связи, и там впасть в спячку до осени. Только вы своим домашним оставьте координаты и все».

Через неделю, тридцатого апреля, в страстную субботу, я передал все свои дела моему заместителю и вызвал своего личного шофера и по совместительству помощника.

– Я специально откладывал сообщить тебе очень приятную новость, Алеша, – обратился я нему.

– Да какая приятная, Валерий Ильич, если вы уходите в отпуск, – перебил он меня недовольно.

– А я как раз про отпуск: твой следующий рабочий день – 1 сентября. Отпускные и внушительную премию за то, что ты выдерживал стойко мой скверный характер все эти годы без должного отдыха, получишь уже после майских праздников. Все распоряжения сделаны по прямому рескрипту от Главы государства.

Алексей Микша стал моим личным водителем еще в 2005 году после того, как я за рулем как обычно задумался и задумался слишком глубоко, отчего попал в серьёзную аварию. После этого ДТП Президент запретил мне самому водить машину и дал хорошего водителя, в обязанности которого входило мне помогать днем и ночью, что он и делал все эти годы стойко и неутомимо.

– Ну, если так, то это действительно сногсшибательная новость, – согласился Алексей, впрочем, довольно сдержанно. – А сегодня как? Вас отвезти домой или я уже с этой минуты могу быть свободен?

– Я хочу прогуляться: болит голова и какая-то слабость? А дома, ты же знаешь, все равно никто меня не ждет. Так что, Алеша, ты свободен абсолютно уже с этого момента.

Микша ушел.

А меня действительно дома никто не ждал. Моя жена, учительница русского языка и литературы и одновременно заведующая учебной частью в школе, десять дней тому назад, взяв отпуск за свой счет, улетела в Италию, в Бергамо, к дочери. Наша единственная дочь Саша четыре года назад познакомилась с итальянцем, сыном школьной подруги жены, которая, в свою очередь еще в 1991 году вышла замуж за итальянца и переехала жить к мужу. Так вот, наша Саша также влюбилась в этого русского итальянца и вышла замуж. Теперь, в середине мая она, по заверению врачей, должна была нам подарить внука. Отец мужа дочери сам был врачом частной клиники с родильным отделением и, естественно, настоял на том, что его внук должен родиться непременно под его опекой, с чем мы с супругой полностью согласились…

Был уже темно, когда я вышел из проходной и зашагал в сторону парка, чтобы немного проветриться. Я не помню даже, отчего и почему, но мне вдруг захотелось пойти на Пасхальную службу. «Если идти сейчас к церкви за парком, то по пути будут четыре светофора, – подумал я отрешенно. – И если при моем подходе к каждому будет гореть зеленый свет, то я пойду на службу, если же хоть на любом из них будет красный – поверну назад в парк». Как ни странно, случилось первое: будто кто-то зажигал передо мной зеленый свет, и я через полчаса был во дворе небольшого, но очень уютного церковного дворика. Честно говоря, я никогда не чувствовал себя особо религиозным человеком, да и как себя держать в храме, что делать, куда и как заходить, подходить и тому подобное, представлял довольно смутно. Еще в студенческие годы, впервые зачитавшись Евангелием, я крестился в Загорске и после этого раза три посещал разные храмы вполне случайно, а не по зову души. С тех пор я не переступал порог церкви ни разу.

Попав в храм как раз в то время, когда началась исповедь, я, глядя на то, как и что делают другие, повторял то же самое и так я отстоял всенощную Пасхальную службу. Народу было слишком много в небольшом храме, и я не то что почувствовал прямо-таки некую благодать, но, по крайней мере, избавился от головной боли, мучавшую меня до этого целый день, а также вернулся домой на такси вполне бодрым и полным сил.

Проснулся я в половине десятого. Выйдя на лоджию, откуда была видна панорама Лосиного Острова как на ладони (я ради этого вида десять лет назад уговорил жену на покупку этой квартиры рядом со станцией Маленковская), я невольно засмотрелся чудесной картиной первомайского, к тому же Пасхального, утра. Солнце сияло, небо было лазурно голубым, а рваные облака лениво плыли над зеленым морем огромного лесного массива за железной дорогой. При этом мне никуда не надо было мчаться… Я даже не помнил, когда я так безмятежно просыпался и вместо того, чтобы бежать на работу или начать звонить по телефону, словно ребенок, любовался утренним пейзажем. Вспомнив про свою работу, вдруг мне стало отчего-то невыносимо, а самое главное – беспричинно, тревожно. Будто бы внутри, как это всегда бывало в течение двадцати лет, заработал с бешеной скоростью моторчик; и если раньше его энергия никуда не терялась, то сейчас он работал вхолостую, – и, видимо, из-за этого моя душа по привычке рвалась снова в бой, не жаждая нисколечко покоя.

Я глубоко вздохнул и пошел завтракать: была же Пасха, и хотя не постился, но надо было как бы «разговляться». Поев-попив, меня снова потянуло в сон, и я залез вновь под одеяло и заснул, правда, предварительно успев заказать у знакомого шеф-повара из ресторана на соседней улице себе праздничный обед с доставкой на дом.

Задремав, мне причудился сон, который помню до сих пор в мельчайших подробностях. И хотя он был вроде бы и короткий, но своим мистически-загадочным воздействием тревожит мое сердце доныне…

Мне привиделось, что я сижу в нашей родной избе напротив печи, спиной к окну, а слева от меня – наш обеденный стол, куда еду ставили прямо из печи. В горниле печи сложены аккуратно дрова в виде башенки, а с низа этой поленницы кто-то только что поджег трубочку бересты и заложил ее сверху еловыми лучинами. Вдруг я слышу, как захлопнулась дверь, и тут я начинаю понимать, что это моя мама растопила печь, а сама вышла во двор. Я окликнул ее и побежал догонять ее, но когда я вышел в сени, дверь из сеней на крыльцо захлопнулась. Я пытаюсь бежать, плачу и кричу: «Мама! Мама! Подожди меня!» – но ноги двигаются еле-еле. Наконец, я вот уже на крыльце… Идет снег; наш двор занесен снегом, и от ступеньки крыльца на улицу идут мамины следы. Но тут тяжелая калитка во дворе, сделанная еще моим прадедом, со скрипом закрывается, и звук кованой защелки как бы ставит точку: мама ушла, и я не догоню ее!

Я проснулся. Моя подушка была мокрой от слез. Я встал с кровати и подошел к окну – на улице шел снег стеной. Что интересно, снежная тучка как будто бы высыпала свое содержимое только на наш дом: солнечные лучи сбоку освещали белую круговерть, отчего эта белая пелена опалесцировала просто волшебно. А для меня вдруг стало все решительно ясно: я еду в свои Малые Гари! Пусть там ничего не осталось, но мне надо побыть у матери и у отца на могилах. Надо… Надо… Надо…

Вспомнив свой тот сон, я как-то самопроизвольно стал грезить почти наяву давно прошедшими временами: память выхватывала хаотично множество полузабытых эпизодов и, странным образом почти воскресив, рисовала их с такой мельчащей подробностью, что я почти чувствовал себя возвратившимся в свое юношеские годы. Удивительно то, что я, боясь в том признаться самому себе, изо всех сил старался выуживать из глубин своего сознания все что можно, подсознательно будто бы надеясь, таким образом, приехав в свою малую родину, увидеть в целости и сохранности наш дом, где меня ждет моя мама…