Остров

Голос истопника.Пришла раба божья, просит помолиться за упокой убиенного воина… (кричит) Как звать-то воина?!

Женщина.Михаил.

Голос истопника.Как, как?!

Женщина.(кричит) Михаил!

Голос истопника.…за убиенного воина Михаила.

Голос отца Анатолия.Нечего заупокойные службы по живым заказывать.

Голос истопника.Как же это отец Анатолий, он же еще в сорок четвертом голову свою в брани сложил.

Голос отца Анатолия.Ничего он не сложил. В плен он попал, а после победы во Франции на поселение остался. Сейчас болеет, вот и вспоминает жену свою первую любимую. Хочет повстречаться с ней перед смертью.

На лице женщины, которая слышала весь этот разговор через приоткрытую дверь, изобразилось крайнее изумление.

Келья отца Анатолия представляла собой маленькую каморку, места в которой хватало только для того, чтобы стоя на коленях творить молитву перед иконами, которыми сплошь были увешаны стены каморки.

Истопник находился в каморке один и, стоя перед образами на коленях, разговаривал сам с собой на два голоса, как хороший актер.

— Что же ей теперь горемычной делать? — спрашивал истопник своим обычным голосом.

— Ясно чего, — отвечал он же, но голосом скрипучим, словно у древнего старика, — во Францию надо ехать, утешить страдальца перед смертью и рукой своею глаза ему закрыть.

— Спасибо, батюшка, что надоумил, вот спасибо, пойду, обрадую бедняжку, — сказал истопник своим обычным голосом и вышел из каморки обратно в котельную.

— Ну, все слышала? — строго спросил истопник паломницу.

Женщина часто закивала головой.

— Ну, вот и исполняй, — сказал истопник и посмотрел на показания манометров на котлах, после чего распахнул затвор одной из печей, взял лопату и принялся подкидывать уголь в огонь.

— Как же это, батюшка, — наконец, спросила женщина, — я и во Францию?

— А что ж тут такого, во Франции тоже люди живут, по земле ходят. В двенадцатом году казачки наши там были, говорят, понравилось им там очень. Я тебе, баба, прямо завидую, — и истопник перестал бросать уголь и мечтательно задумался, видимо представляя себе — какая она Франция.

— Да как же это батюшка, это же капстрана, меня и не выпустят.

— Тю, раскудахталась… Если отец Анатолий сказал, значит, выпустят, — авторитетно заявил истопник и снова принялся подбрасывать уголек.

— Да у меня же дом, корова, хозяйство, хряка вон резать надо… — взмолилась женщина.

— Продавай, — отрезал истопник.

— Все?

— Все, а за хряка твоего хорошие деньги дадут… Славный хряк… Кабы я мясо ел, я бы у тебя его сам купил, — радостно сообщил истопник, захлопнул затвор печи и поставил лопату в угол.

— Да вы, батюшка, надо мной издеваетесь? — чуть не плача сказала женщина.

— Это еще что такое? — строго сказал истопник, — Тебе что важнее, хряк твой или с мужем, которого, как ты говоришь, уже тридцать лет любишь, перед его кончиной повидаться?

Женщина тупо уставилась на истопника мокрыми глазами.

— Вот, иди и исполняй предначертание, — закончил свою речь истопник.

— А стиральную машину покупать? — вдруг спросила женщина.

— Какую еще машину? Ты что ее, с собой во Францию потащишь? Не надо тебе никакой машины. У твоего мужа французская машина есть, вам ее одной хватит…

Настоятель монастыря на острове Холодный отец Филарет сидел за столом в своей обширной келье со сводчатыми потолками. На вид ему лет пятьдесят, был он тучен, но невысок. Его реденькая борода вокруг круглого подбородка в сочетании с чрезвычайно мягкими чертами лица делала всю его фигуру немного комичной. Один вид его мог вызвать улыбку, особенно когда он перед чтением книг водружал на нос большие круглые очки с толстыми дужками, совершенно не шедшие к его лицу.

Вот и сейчас Филарет, сидя за столом, читал келейное правило. Как вдруг в келью незаметно для настоятеля вошел Иов.

— Благословите, батюшка, — смиренно попросил не замечающего его Филарета Иов.

Настоятель вздрогнул и строго посмотрел на Иова.

— Вот вечно ты меня пугаешь, — сказал он недовольно, но благословил монаха. — И где ты только так ходить бесшумно научился?

— Хотите, я себе подковки на боты сделаю, чтобы меня завсегда издаля слышно было? — проникновенно спросил Иов.

— Я тебе сделаю, здесь монастырь, а не конюшня. А если все себе подковы наделают, это какой тупа-тум начнется, как на ипподроме. А мне что же, ставки на вас делать прикажешь? Вы же и так, ни помолиться, ни духовному размышлению предаться не даете, вечно у вас что-то горит. И так вроде на острове живем, а покою никакого нету… Ну, чего опять стряслось?

— Осмелюсь доложить, отец Анатолий… — начал было Иов.

— Опять отец Анатолий, ну, что он еще натворил? — недовольно спросил Настоятель.

— Вот, тут все написано, — и Иов достал из-под рясы сложенный листок и протянул его настоятелю.

— Чего ты мне свои писульки суешь? — отмахнулся от него Филарет. — Мы, чай, не на партсобрании. Если есть что сказать говори, а этого, — кивнул он на бумагу, — я чтобы больше никогда не видел.

Иов быстро запрятал листок обратно под рясу, откашлялся и, вперив взгляд в потолок, стал что-то вспоминать, потом произнес хорошо проставленным голосом следующую речь, с чувством, с толком, с расстановкой, словно читая ее с листа:

— Значит, первое: По причащении святых тайн отец Анатолий становится не перед престолом, но, оборотясь в отворенную пономарскую дверь лицом к народу, как бы на показ…

— Это и я замечал, — опечалившись, с вздохом сказал настоятель.

— Второе: В высокоторжественные же дни, — продолжал Иов, — отец Анатолий, хотя и участвует в Богослужении, но не выходит на молебны, а разоблачаясь, уходит из церкви, за что неоднократно был лишаем трапезы… Третье: во время Литургии, обратясь к аналою, отец Анатолий, не смотрит в служебник и как бы отвращается от святого престола, а при выходах из алтаря требует напоминания. При великом же выходе, по перенесении Святых Даров, не держит служебник перед собой и не обращает очей и сердца к святому престолу, совершая поклонение, а все смотрит в книгу, лежащую на аналое…