Остров
Шрифт:
Тесс тряхнула головой, отгоняя страшные мысли. Сумрак провала ведущего в знакомый каземат, в первое мгновение показался уставшим от солнца глазам, непроглядным мраком и заставил остановиться. Свод тоннеля одарил намеком на прохладу. А прохлада как будто прибавила сил. Да и глаза привыкли к полумраку. Пушка устремила ржавый хобот к морскому горизонту. В амбразуру влетел шальной шмель. Порыв ветерка донес запахи разогретой солнцем смолы и аромат цветущего вереска. Знакомый аромат пробудил такие яркие воспоминания вчерашнего дня. Воспоминания вызвали прилив энергии, разогнали пелену тревоги. По мечтательному лицу Речел, прижавшейся к прохладному камню стены, Тесса заключила, что подруга погружается в короткие минуты вчерашнего уединения с Диком. Это напомнило девушке
В порыве мальчишеского озорства она схватила ее за руку и со смехом повлекла к выходу:
– Нечего мечтать. Всем хочется. Нашла себе приличного мальчишку и теперь можешь смеяться над глупыми подругами.
На лужайку выскочили уже с веселым хохотом.
– Да, но если бы он знал все, он нас может быть и извинил.
Впервые Тесс почувствовала, что-то похожее на сожаление о содеянном. Впервые возникло сомнение в справедливости испытания, которому подвергли юношу и она малодушно попыталась спрятаться за авторитет крестного:
– Ты же знаешь, Георг приучил делать не то, что хочешь, а то, что надо для дела.
Речел, раскладывая махровую простыню на траве, отмахнулась:
– Да брось ты, он давно простил Элизабет, а ты вообще перед ним ни в чем не виновата. Он удивительно чистый ребенок.
– Ну да ребенок! А вчера управился с тобой за четверть часа.
– Скажешь право. Он же уезжал и не известно на сколько. А я давно не девочка.
В разговор вмешалась до того молчаливо раздевавшаяся Лиз:
– Тесс. Отстань от человека. Мы имеем то, что заслужили, - и, сбросив одежду, потягиваясь со сладострастной грацией, подставила нагое тело дуновению берегового ветерка.
– А может быть, вспомним школу?
Предложение сестры было кстати, как всегда подумали об одном. В последние годы вместе спали редко, хотя чувство возникшее, еще тогда в школе не угасало. В их союзе никогда не было четко выраженных ролей. Они всегда настолько были похожи в чувствах и восприятии, что роль, как правило, зависела от сторонних обстоятельств. От самочувствия, настроения, просто инициативы.
Тесса, сбрасывая одежду, поймала недоуменный взгляд Речел. Подруга явно была не в курсе интимных взаимоотношений сестер, но в девушке вдруг возник острый интерес к возможному новому партнеру в их уже привычном развлечении:
- Раздевайся. Не съедим. А может самой понравится? Ну не ломайся. Чем еще могут утешить себя бедные женщины, когда мужиков нет или надоели?
Эта мысль пришла неожиданно. Заставила взглянуть на подругу по-новому. Она, в первый раз со времени окончания закрытой женской школы, посмотрела на другую женщину, как на возможного партнера. Практически сразу после окончания школы, забава юности ушла на задний план, хотя при случае сестры находили друг в друге отдых от многочисленных связей. Проблему скорее составлял избыток претендентов на их благосклонность, чем их недостаток. Лиз это быстро надоело и она, с того времени, как сошлась с Инго, жила с ним почти в супружеской верности, а сама Тесса партнеров предпочитала менять. Ну, а когда мужчины надоедали, сестры всегда могли уединиться вдвоем. Другие женщины в этом смысле их не интересовали.
Сестра была двойником почти во всем и воспринималась, как неотъемлемая часть их общего целого. Они давно поняли, что любое прикосновение, ласка испытанная одной, вызовет точно такую же реакцию у другой. Речел же была иной. Была явно не опытна в этой забаве и значит, сулила остроту новых ощущений.
Обнаженная Тесс подошла к ней. Мягко провела руками по плечам. Коснулась легкими губами мочки уха, скользнула к шее. Речел вздрогнула, но не отстранилась, а только покорно опустила руки, отдаваясь власти просыпавшегося тела. Подошедшая Элизабет, безмолвно включилась в новую игру. Тесса получала странное удовольствие от прикосновения к незнакомому телу другой женщины. По мере того, как подруга расставалась с одеждой, ее собственное тело
напитывалось новыми ощущениями, желаньем. Все было почти знакомо и все было внове. Кожа на плечах и спине была чуть более шероховатой, и менее эластичной, чем у сестры. Крупные, тяжелые груди, оказались, тем не менее, упругими и сильными, без малейших признаков вялости. Соски мгновенно откликнулись на прикосновение губ и напряженно затвердели. Волосы на лобке были темнее и гуще, чем у них и тонкой дорожкой поднимались почти до пупка. Поджарый живот, несколько угловатые плечи и не слишком развитый таз придавали фигуре подруги нечто мальчишеское, но женская мощь груди, усиливала ее привлекательность и участие подруги в затеваемой игре становилась необходимой. Да и инициатива принадлежала им. Сестры помогли Речел опуститься на расстеленную простыню и, не сговариваясь, прильнули к ней.Им не понадобилось много времени для того, что бы подруга застыла в конвульсии экстаза. К этому времени они сами уже были на пределе возбуждения. Тесс переплелась с сестрой, и привычные взаимные ласки закончились желанной остротой полета.
Легкая пичуга, низко пронеслась над землей и беззаботно устроилась на ветвях чахлой, искривленной ветрами сосенки. Чары блаженного забытья растаяли. Солнце грозило обжечь кожу и заставляло искать тень. Тесса повернулась на бок и увидела внимательные, лучащиеся любопытством, серые глаза Речел:
– Как вы этому научились?
– Тебе понравилось?
– Да, но мать еще в детстве наказывала меня только за одно подозрение в чем-то подобном. Для нее это всегда было смертным грехом. По-моему, ее меньше заботило то, как долго я сохраню девственность, чем мастурбирую я или нет. А уж если бы она узнала, что я занимаюсь этим с девчонками, она меня, наверное, убила бы. Помню, мать не слишком приставала ко мне с нравоучениями, когда поняла, что я сошлась с одним парнем и почти совсем отстала, когда убедилась, что я регулярно живу с кем нибудь.
– У нас разные матери. Ты же знаешь, наша помогает Георгу очень давно. И нас с детства приучала к свободе в отношениях с мужчинами.
– С детства?
– Конечно, – Лиз, предусмотрительно перебравшаяся в тень огромного, корявого от старости, можжевелового куста, присоединилась к разговору. - Мать в первую очередь, да и отец не скрывали от нас, запретную для детей в других семьях, интимную сторону своей жизни. Наше присутствие никогда не мешало им заниматься любовью. Родители считали, что чем меньше будет запретов для нас в этих делах, тем вернее не появится желание переступить разумные барьеры.
Слова Лиз пробудили воспоминания. Сестры хорошо помнили отца - он погиб, когда им было уже тринадцать. В памяти Тессы он остался не углубленным в свою науку профессором филологии и не затянутым в хаки армейским офицером, а веселым, загорелым здоровяком, беззаботно отдающимся детским играм с дочерьми или любовным с женой. Вынужденные соблюдать традиции высших слоев английского общества, к которым принадлежала семья, при посторонних родители был сдержаны и корректны. Но с детьми или в узком кругу близких друзей, в первую очередь в присутствии Георга, соблюдать закостенелые нормы викторианской морали для них было абсурдом. Единственным и жестким правилом, которое девочки усвоили с раннего детства - было ни при каких условиях, ни с кем кроме отца и матери не говорить о том, что они видят в семье.
– Родители не видели ничего плохого в том, что так пугало твою мать, - подержала Тесса сестру.
– Отец объяснил, что в мире есть места, где люди не заражены ханжеством европейской морали. Где выбор любовных партнеров или супругов доброволен и гармоничен, где дети, не знают надуманных запретов и естественно играют в те игры, которые бездарные проповедники и не менее бездарные врачи у нас объявили смертным грехом.
В детстве мы играли в эти игры в присутствии родителей, и они не мешали нам, никогда мы начали забавляться в одиночку, ни когда обнаружили, что это интереснее, когда играем вдвоем. От нас требовали только соблюдать осмотрительность в разговорах на эту тему с кем-либо, кроме родителей и Георга.