Островок ГУЛАГа

Тетя Нюра снова часто приходит к нам. Пошел слух, что медиков уже не арестовывают. Оказалось, что в наших краях и не было-то никакой вредительской организации «убийц в белых халатах»…

Интересно было наблюдать, когда к матери приходили узбечки, крымские татарки, другие южанки. По-русски они не понимали, но очень нужно было им знать, как посадить и вырастить картошку. Находили человека, который с грехом пополам мог переводить, порой одного переводчика не хватало, искали второго.

Мать для наглядности разрезала драгоценный плод картофеля на части, показывала, где обязательно должно быть не меньше двух-трех глазков, и какое сочетание их соответствовало крепости картошки. Затем вела южанок на огород, копала лунку, объясняла с какой стороны пристраивать отрезанную дольку. Без соблюдения всех этих тонкостей тщетно было надеяться собрать хоть какой-то урожай. Лето ведь короткое, что-то не так сделаешь, зазеваешься – вот картошка и не успеет созреть.

Огороды разрешалось заводить на окраинах, в неудобьях, где много пней. Но это никого не отпугивало. Народ на Севере собрался работящий, смышленый – корчевали без тракторов и прочей техники. Мне тоже приходилось принимать участие в корчевке: сжигал корни, вместе с мужиками повисал на ваге. Не думаю, чтобы мой вес хоть как-то влиял на результат, но одобрительное «Леня у нас настоящий мужик» слышать в свой адрес приходилось.

XXXVIII

…Весна и лето 1953 года запомнились невиданным количеством побегов из лагерей и мест спецпоселений. Энкавэдэшников наехало – чуть ли не целая армия: куда ни глянь, всюду они.

В апреле освободили по амнистии десятки тысяч заключенных, но никто не уменьшил план заготовок древесины очередной сталинской пятилетки. Увеличенный объем работы, как всегда, наваливался на горемычных доходяг пятьдесят восьмой статьи, которые и так не славились могучим здоровьем: их можно было безнаказанно грабить, отбирать пайку, одежду. Администрация даже поощряла это: контру нужно додавливать. Их обворовывали на кухне, отказывали в медицинской помощи, осужденного по пятьдесят восьмой можно было обидеть просто так, походя, мимоходом. И обидчик редко получал сдачи: недоставало сил. На спецпоселениях та же картина: тот же увеличенный рабочий день, те же увеличенные объемы кубометров заготовки леса. И попробуй не выполни норму – быстро загремишь под новый суд, за саботаж. А коль так и так мучительная смерть – кинулись отчаянные головы, у которых в груди огонь свободы еще не погас, в побеги. Если уж все равно смерть (мало кто надеялся на удачу, эти люди были достаточно опытны), то пусть хоть на долгожданной свободе.

Беглецов вылавливали по Вишере, Вы-жаихе, Усолке, в тайге. Расстреливали на месте (меньше хлопот), прежде поставив перед собой грудью (якобы бросался на энкавэдэшника); травили собаками, забивали палками, прикладами, ногами, но, как заведено, везли потом к месту заключения или спецпоселения и бросали у проходной, либо у крыльца комендатуры. Обильную жатву собрала смерть в этом году.

XXXIX

… Я пошел в лес к сосновой полянке, проверить гнездо: появились ли птенцы? Не знаю, как эту птичку звать, но она подпускает меня почти к самому гнезду. Оставляю ей червяков и крошки, стараюсь не тревожить лишний раз, наблюдаю издалека. Она меня уже почти не боится, потому что я ее не обижаю и не делаю резких движений.

Вдруг из кустов раздался мужской голос:

– Мальчик, подойди сюда.

Подхожу и вижу троих доходяг: одежда изорвана в клочья, сами настолько истощали, что похожи на Кощеев Бессмертных, только еще страшнее. Нет, эти, кажется, настоящие беглецы. А сомневался я не зря. Дело в том, что энкавэдэшники – люди хитрые и коварные. Как только начались побеги, то есть чуть пригреет солнышко и сойдет снег, они переодевались в зэковскую одежду и, словно волчья стая, рыскали по тайге, выискивая сбежавших. При встрече с беглецами они представлялись такими же сбежавшими, усыпляли их бдительность и, как правило, убивали, записывая в рапорте, что убиты при сопротивлении. За что и получали поощрения и награды. Попутно выявляли, кто из местных жителей или поселенцев не прочь помочь беглецам. Словом, работали опытные провокаторы.

В этом году многие бежали с оружием, убивая охрану. От взаимной ненависти зэков и охраны, кровь иногда проливалась тогда, когда спокойно можно было обойтись простым человеческим словом.

Осмотрев доходяг, я удивился, как они только на ногах держатся. Да оно и понятно: июнь, в тайге ничего съедобного пока что нет.

– Как твоя фамилия, чей ты? Называю себя, отца и, на всякий случай, дядю Иосифа.

– Сынок! – радостно говорит один из них. – Я знаю твоего отца. До войны мы с ним вместе были на Велсе. Он на гитаре хорошо играет, разве не так? И дядю твоего знаем, он по электрической части. Скажи, у тебя не найдется чего-либо поесть?

Мне очень неловко, но случилось так, что свой хлеб я съел всего несколько минут назад. А крошки отдал птице.

– Леня, мы идем на родину, – объяснил знакомый отца. – Идем только для того, чтобы там умереть, так помоги нам, принеси чего-нибудь поесть, хоть немножко. Но чтобы никто не знал. Пойми, доверяем тебе три наши жизни. Сам видишь: дальше идти сил у нас нет.

– Хорошо, дяденька, хлеб у нас есть, я принесу. Вот дойдет тень от сосны до этого места – и я вернусь.

ХХХХ

Прибегаю домой. Наших нет. Это хорошо. Ключ под половиком. Быстро открываю комнату и заглядываю в стол. Там почти целая буханка хлеба. Отсыпал немного соли, крупы, отполовинил жиру, взял несколько луковиц, бутылку молока. Молоко вообще-то предназначалось для Люды, но я ей скажу, что был очень голоден и выпил. Она добрая, простит.

Эх! Была не была! Все равно попадет. Лезу в фанерный ящик и беру оттуда мешочек с сухарями. Что еще забыл? Ах да. На их пути будет много речек. Лезу в свой закуток, где, кроме моего большого крючка с леской, есть и хороший, маленький крючок. Обламываю конец удилища, сматываю леску, втыкаю маленький крючек… А как же это все нести, чтобы никто не увидел? К тому же нужно торопиться, а то подумают, что я в НКВД побежал.

Есть, придумал! Беру в сарайчике свою косу (отец обещал, что, когда стану большим, научит меня этой косой косить), сложил все в мешок, стоймя поставил обломанные грабли, чтобы их было видно из мешка, и завязал. Как будто иду косить.

Что еще? Спички? Взял пару коробков, засунул под рубашку, мешок привязал к косе. Закрываю дверь и спокойно иду за поселок. С Вижаихи навстречу мне бабка Михеиха, она, оказывается, белье на речке полоскала.

– Ты куда это, Ленька, с косой и мешком?

У-у, ведьма, все ей знать надо!

– Иду, бабушка, траву косить для коз, говорят, дожди вот-вот начнутся, так хочу кормом запастись.

– Да как же ты косить будешь, коса в три раза больше тебя?

– Отец обещал отпроситься с работы, чуть позже придет.

Пронесло. Прихожу к поляне. Только уже с другой стороны, решил немного попугать. Смотрю: никого нет. Что такое, неужели не дождались? Лезу напролом через кусты и на всякий случай громко говорю: «Какая трава хорошая, вот козы с аппетитом будут есть ее». Вдруг прямо передо мной вырастает дяденька. В руке у него автомат, а лицо почему-то белое-белое.

– Мы тебя ждали с той стороны, какой черт тебя занес отсюда? А если бы не услышали твой голос, да врезали бы очередь?

Пришлось признаться, что хотел пошутить. Ругая и хваля меня, они живо управлялись с едой. Смотрел я на них и видел трех мертвецов. Никогда не слышал, чтобы энка-вэдэшники вооруженных беглецов живьем брали, всегда стреляли на поражение.

Беглецы очень хвалили меня за крючки с леской и соль, за то, что догадался спички прихватить. А прощаясь, просили молчать, что видел их, еще больше просили, чтобы, упаси бог, никому не признавался, что принес им поесть. «Вас тогда всех пересажают». Я выслушал их наставления спокойно. Что бывает за помощь беглецам, я знал и без них.