Острый нож для мягкого сердца

– Есть план, как выиграть соревнование! – шепнул он им на перемене.

Когда уроки закончились и школьный двор опустел, девять человек собрались вокруг Тихона, закинув ранцы за плечи. Они молча смотрели на него: он оробел сперва, но потом заговорил: «Хотите поехать к шахтерам?» Стоявший ближе всех к нему парень почесал голову и сказал: «Хотим». Остальные хмыкнули – видимо, одобрительно.

– Значит, нам надо собрать больше макулатуры! Вот какая идея: давайте ходить по подъездам, звонить в двери и спрашивать жильцов, есть ли у них лишняя бумага!

– А они согласятся?

– Да они только рады будут! Они ж так от рухляди избавятся. А мы сразу очень много соберем.

Выпалив это, Тихон затаил дыхание. Он переводил взгляд с лица на лицо, стараясь угадать, что они думают. Он смотрел на Лилю. Она была отличница в очках, примерная пионерка и при этом, как ни странно, пользовалась в классе большим авторитетом. Он догадывался, о чем она сейчас думает: отвергнуть ли его идею, потому что она пришла в голову Тихону, а не ей, или одобрить его план и таким образом завоевать победное место? Все зависело от ее решения.

– Главное – обращаться к жильцам по всем правилам вежливости! – наконец проговорила она.

И высокий парень опять почесался («Вши у него, что ли?» – подумал Тихон) и сказал:

– Что ж... хорошая идея.

От радости Тихон чуть не бросился ему на шею, и только мысль о вшах остановила его.

– Отлично! – снова заговорил Тихон. – Разделим территорию. Ты и ты – идите в пятиэтажку, что рядом с универмагом. Ты и ты и ты – вам высотка, там несколько подъездов. Ты и ты – вам бараки, что за высоткой. А мы с Про-веркиным, – (это было прозвище угрюмого Веркина, и никогда бы Тихон так его в лицо не назвал, рискуя быть битым; но сейчас он знал, что ему позволено все). – Мы с Проверкиным пойдем в дом с балконами, там тоже много подъездов.

Безоговорочно повинуясь, звено разбилось на пары и тройки, и группки школьников отправились по заданиям.

Тихон и Проверкин поднялись на лифте и разошлись по квартирам просить макулатуру. Им не всегда открывали, потому что многие еще были на работе, а старушки с трепещущими голосами боялись отпирать дверь, даже поглядев в глазок. Один жилец сказал недовольным голосом:

– Ишь, хитрые какие! Я сам собираю, чтоб на книги обменять.

Но часто, выкрикнув: «Собираем старые газеты, журналы, картон!» – Тихон видел, как распахивалась дверь и хозяева с удовольствием выставляли в коридор кипы старых газет.

Когда жильцы наклонялись над связками или уходили в другую комнату, Тихону ничего не оставалось, кроме как переминаться с ноги на ногу, вглядываясь в их квартиру. Тысячу раз он проходил по улице мимо этого дома, и даже однажды залез по пожарной лестнице на крышу. Но никогда не задумывался о том, что внутри этой коробки находятся другие миры. Попав в чужое обиталище, он представлял себе, как изменилась бы его жизнь, если бы он жил здесь и был одним из тех, кто протягивал ему сейчас кипы газет. Он становился то стариком, то ребенком, что робко смотрел на вошедшего, пока мать в халате перевязывала бечевкой журналы. Как только Тихон закроет за собой дверь, их жизнь снова станет их собственной, незнакомой и недоступной. Может быть, кто-то записал телефон подруги на обложке старого журнала или столбик цифр (подсчитывал убытки) – больше ничего от них Тихон с собой не унесет. Но, уходя с толстой кипой газет или с тонкой связкой журналов в руках, он каждый раз чувствовал себя счастливым оттого, что он – Тихон, а не один из них; что он жил в гостинице, а не в этой квартире, ибо печалью веяло ото всех этих ненароком подсмотренных жизней.

Обойдя этаж, он спускался с макулатурой в подъезд, где они с Проверкиным складывали добычу в аккуратные штабеля, чтобы позже вернуться с тележкой.

На верхнем этаже Тихон позвонил в квартиру, дверь которой была обита дерматином. Он прислонился к ней и почувствовал, что устал. Услышав шаги в коридоре, он выпрямился и встал так, чтобы жилец смог его увидеть в глазок.

– Макулатуру собираем! – громко сказал Тихон.

Глаз продолжал смотреть на него.

Наконец Тихон услышал, что замок повернулся: он вошел в распахнувшуюся дверь. Прихожая была настолько ярко освещена, что Тихону пришлось сощуриться, и только потом он разглядел хозяина. Тот смотрел на него с улыбкой, которая Тихону не понравилась: он почувствовал себя маленьким мальчиком. У человека были длинные с проседью волосы, спадавшие почти до плеч. Никогда раньше Тихон не видел мужчину с длинными волосами. Нос был большой и мясистый, а рот маленький. Тихон заморгал, пытаясь разобраться, что же еще, кроме длины волос, кажется ему в этом лице таким странным. Хозяин продолжал улыбаться.

На нем был пестрый халат из тонкой и гладкой на вид материи, которую Тихон про себя назвал шелком, не зная точно, что это такое. Шелк обтягивал большое, похожее на самовар тело, а из-под каймы высовывались тонкие и безволосые ноги. Мужчина тоже разглядывал Тихона и произнес:

– Макулатуру, значит, собираете? Хорошие пионеры. Тихон кивнул.

– Как тебя зовут?

– Тихон.

– Тихон! Красивое имя. Старинное. – Голос был высокий, но маленькие красные губы как будто ласкали каждый звук. – Что ж, Тихон, проходи, пожалуйста, в гостиную.

Тихон помедлил. Никто из жильцов не приглашал его в дальние комнаты, и он не знал, как себя вести. Ему уже хотелось уйти: но любопытство пересилило. Хотелось посмотреть, как живет этот странный человек; и к тому же (в чем Тихон не хотел себе признаваться) в голосе был мягкий приказ, которому Тихон повиновался.

Мужчина продолжал смотреть на него. Тихон опустил глаза и прошел по коридору в большую комнату, которую этот человек назвал гостиной.

– Меня зовут Евгений Саввич, для тебя просто Евгений, – объявил мужчина все тем же радостным, высоким голосом. Он стоял за Тихоном, и тот почувствовал на щеке его дыхание. Тихон никогда не называл старших по именам без отчества: только к консьержке он иногда обращался «Аполлинария», потому что она не любила своего отчества и уж тем более не терпела обращения «бабушка».

Гостиная была темной, пурпурно-красной – так, наверное, выглядит человеческое нутро, подумал Тихон. Тяжелая портьера занавешивала окно. Свет слабо пробивался через узкую вертикальную полоску, оставшуюся свободной. Огромная картина висела над диваном: контуры были размыты, как будто холст попал в свое время под дождь. Опустившись на диван, Тихон посмотрел на свои ноги и увидел восточный ковер под подошвами старых и грязных ботинок. Ему стало стыдно, однако Евгений опустился рядом, почти касаясь его высунувшимся из-под халата коленом, и Тихон решил, что на ковер ему наплевать. Только вот сидеть было неудобно: диван был такой мягкий, что Тихон утопал в нем.

У противоположной стены громоздились полки, полные книг. Там же стояли фотографии, статуэтки, еще какие-то мелочи. Тихон опустил взгляд на журнальный столик, на котором опять же было навалено множество вещей: пепельница, альбомы, ложка и чашка с остатками кофе, наручные часы.

– Что я могу тебе предложить, Тихон – чаю, кофе? Тихон замялся и, наконец, ответил:

– Чаю, пожалуйста, Евгений Саввич, – надеясь, что дает правильный ответ.

– Ах, прошу тебя, просто Евгений, – поморщился мужчина. – Для тебя – просто Евгений.

– Евгений, – повторил Тихон. Может быть, подумал он, хозяин этой квартиры хочет быть того же возраста, что и школьник. Что ж, пожалуйста. Но только это смешно.

Евгений проворно – как будто тело его было и впрямь молодым, а не похожим на самовар – поднялся с засасывающего дивана. Прежде, чем отправиться на кухню, он включил проигрыватель. Женский голос, хриплый и низкий, медленно запел на иностранном, но чем-то знакомом языке. Тихону хотелось понять, о чем она поет, но он боялся спросить. Он знал, что во всем городе он не смог бы найти такую женщину – презрительную, хриплую, зовущую. Где-нибудь в другой стране он мог бы встретить ее. Он представил себе, что на руке у него часы с блестящим браслетом, как те, что лежали сейчас перед ним на журнальном столике, а на затылке – шляпа. Он как будто взглядывает на часы, надвигает шляпу на глаза, засовывает руки в карманы, идет, посвистывая, по незнакомым улицам.