Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Осужденные души
Шрифт:

– Пилар!.. – крикнула она нервно. – Пилар!..

Старая служанка маэстро Фигероа вошла в студию.

– Дон Сантьяго [17] проснулся?

– Qui'en? – спросила испанка. – El franc'es о el americano? [18]

– El franc'es, [19] – сказала Фани.

– Нет! Еще не проснулся, сеньора.

– Тогда иди. Не надо его будить.

И Фани, слегка расстроенная, пересела в другое кресло, спиной к картине. Пилар вышла, бросив на сеньору сочувственный взгляд. Она давно заметила, что все, кто снимал виллу, обычно садились так, чтобы не смотреть на эту картину.

17

Испанское имя, соответствующее французскому «Жак».

18

Кто? Француз или американец? (исп.)

19

Француз (исп.).

Жак

Мюрье проснулся давно, но сидел у окна в дурном настроении и рассеянно смотрел, как железно-серые маслянистые волны океана пенистыми языками разливаются по широкому пляжу, усеянному черными скалами. По профессии он был врач, и в это дождливое весеннее утро анализировал собственную жизнь с той же суровостью, с какой прежде ставил диагнозы в парижской больнице «Сен-Лазар». Вот уже два года, как он бросил работу, и теперь ему грозило полное разорение. Денежные дела его были почти в катастрофическом состоянии. Восемьдесят тысяч Франков сбережений да еще сто тысяч, полученные в наследство от матери, умершей в Провансе, бессмысленно растрачены по отелям, казино и дансингам Ривьеры. Почему и как это произошло – на это Мюрье не мог дать себе ясного ответа. Он мог только сказать, что все началось с Фани. Он любил ее горькой, саркастической и изломанной любовью, потому что тело ее было прекрасно, а дух утончен и развращен. Целых два года она таскала его за собой только потому, что нуждалась в товарище по безделью, в лекарстве от сплина, который овладевал ею в ненастные дни, в присутствии его тела в минуты каприза. Пустая, смешная и жалкая история!.. Теперь, когда в кармане у него оставалось несколько тысяч франков, он хотел скрыться, исчезнуть, где-нибудь затеряться. Он смотрел на волны, и перед ним внезапно возник кошмарный призрак колоний. Мысль о колониях как о последнем, единственном выходе уже давно навязчиво преследовала его. Колонии – это пучина, которая поглощает опустившихся и бесталанных французских врачей. Загубить свою жизнь в Сайгоне или где-нибудь в Африке, заглушить горечь в каких-нибудь джунглях, проводить бессонные тропические ночи за бутылкой виски или за покером с колониальными чиновниками, лечить их жен от неврастении – вот его удел!.. Но даже это все-таки достойней, чем состоять при Фани, которая скоро превратит его в презренного альфонса.

Последними проснулись Клара и Джек. Они пребывали в незаконном сожительстве с благословения одного евангелического пастора, который еще лелеял надежду их обвенчать и регулярно присылал им письма с моральными наставлениями. Приглашение Фани застало их в Париже. Почему сейчас они находились в Сан-Себастьяне, а не в Париже или в Сан-Франциско – этого они не могли бы объяснить. Они бросались куда вздумается, движимые свежей варварской энергией духа, которая у американцев, вынужденных работать, находит выход в создании материальных ценностей, а у таких, как они, кому работать незачем, – в сумасбродствах. Они разъезжали по свету, подчиняясь импульсу непрерывного движения, точно жизнь вообще не что иное, как глупое, бессмысленное движение. Их активность в спорте и путешествиях была подобна деловой активности их отцов, мистера Уинки и мистера Саутдауна, компаньонов и совладельцев заводов авиационных моторов, – двух благодетелей человечества, которые с нетерпением ждали второй мировой войны, чтобы увеличить стократно, а по возможности и тысячекратно свои богатства.

Как только они встали, Клара занялась своей красотой. Каждый день к ней специально приезжала в такси парикмахерша из Сан-Себастьяна укладывать ее локоны. Джек пошел в соседнюю комнату, надел боксерские перчатки и стал наносить свирепые удары по кожаному шару, укрепленному на пружинах между полом и потолком, синхронизируя удары с дыханием. Пока они совершали этот утренний ритуал – одна во имя красоты, другой во имя силы, – по коридору прошел Мюрье и резко захлопнул полуоткрытую дверь комнаты, в которой прихорашивалась Клара. Он сделал это без всякой нужды, просто так, ощутив внезапную ненависть к спокойствию этих американцев и презрение к их самодовольству. Джек, увлеченный тренировкой, не слышал стука, а Клара тотчас догадалась, что это мог быть только вспыльчивый и чудаковатый Мюрье.

– Monsieur Jacques! – крикнула она звонко. – Почему вы не заходите?

Но мсье Жак не ответил, а сбежал вниз по лестнице. Ему стало не по себе от одной мысли, связанной с Кларой, мысли подлой и унизительной, которая уколола его гордость; она-то и заставила его так гневно хлопнуть дверью.

Не получив ответа, Клара вздохнула не без грусти. Она испытывала к Жаку смешанное чувство уважения и страха. Уважения к его знаниям – он знал тысячу полезных вещей о витаминах, о гигиене кожи, о том, как избежать беременности и ожирения, – и страха перед его взглядом: в этом взгляде было что-то холодное, аналитическое и насмешливое, приводившее ее в замешательство, как будто француз заранее предвидел все ее мысли и поступки. Чтобы избавиться от этого страха, она попыталась делать ему авансы, которые Мюрье с презрением отверг. После этого он стал волновать ее еще сильнее, она сама не знала почему. Она вообще с трудом разбиралась в чем бы то ни было, поэтому при игре в бридж ее обычно не принимали в компанию. Впечатления у нее испарялись так же быстро, как высыхал лак на ногтях, а в голове оставался только осадок глупости.

Через полчаса Джек и Клара спустились в мастерскую. Джек в своем тренировочном костюме был похож на профессионального боксера, а Клара превратилась

в гладкую, идеально завитую фарфоровую куклу.

Позавтракав ветчиной и яичницей, они надели плащи и вчетвером вышли на песчаную террасу перед виллой, где их ждала машина Джека. Машина была особой конструкции. Ее мотор представлял собой нечто среднее между моторами обычного автомобиля и самолета-истребителя. По асфальтовому шоссе он развивал скорость в сто сорок километров в час, и его зловещий вой наводил ужас на всех автомобилистов в окрестностях Сан-Себастьяна, особенно когда Джек решал подшутить и вихрем проносился в нескольких сантиметрах от крыльев этих ползущих как черепахи бедняг.

Равнодушный к автомобильным трюкам (Джек предлагал научить его делать повороты на полной скорости, ударяя по тормозам), Мюрье сел на заднее сидение. Его грызла мысль, как бы уложиться на этой экскурсии в триста песет, – мысль гнетущая и неприятная, потому что дядя, у которого он в письме попросил денег взаймы, еще не ответил. Клара и Фани сели в автомобиль после маленькой стычки. В спортивной машине было только четыре места, и ни одна из них не желала сидеть впереди. Когда Мюрье предложил уступить свое место и сесть рядом с Джеком, обе одновременно воспротивились. Клара воспользовалась заминкой и уселась сзади рядом с Мюрье, а Фани, огорченная и злая, заняла переднее место. Ее раздражало, что Клара снова пытается кокетничать с Жаком и говорить ему «ты». Какая дичь!.. Неужто эта гусыня воображает, что может соблазнить Мюрье в ее, Фани, присутствии? Но в сущности, еще больше Фани раздражало то обстоятельство, что за завтраком Мюрье начал отвечать на авансы Клары и как-то бессмысленно, по настойчиво поддерживал с ней разговор. Потом Фани сравнила изящную фигуру Мюрье, его породистую голову провансальского рыцаря и красивый рот с дюжими плечами, круглым, как луна, лицом и толстыми губами Джека Уинки. Несомненно, Клара уже давно сделала это сравнение и теперь продолжает атаковать Мюрье. Эта овца совсем не так безобидно глупа, как кажется.

Джек опытным ухом в последний раз вслушался в шум мотора и, убедившись в его исправности, выжал сцепление. Осторожно, чтобы не повредить рессоры на колдобинах изрытой дороги у виллы маэстро Фигероа, он вывел машину на шоссе, повернул на Витторию и тут уж дал себе волю. Зеленые холмы вокруг Сан-Себастьяна скрыли серую полоску океана, а потом и сами исчезли в тумане хмурого дня. Джек вел машину уже со скоростью сто километров в час. Когда они оставили за собой Панкорбо, небо вдруг прояснилось и перед ними открылся бесплодный, однообразный, красновато-бурый пейзаж Старой Кастилии. За несколько часов езды степь нагнала на них тоску, но в Бургосе настроение всей компании поднялось. Поедая цыплят, жаренных в оливковом масле, и рис по-валенсийски, они принялись обсуждать, остаются ли кюре девственниками всю свою жизнь. Клара заинтересовалась, может ли герцог Альба встретиться на равной ноге с герцогом Йоркским. Фани посмотрела на нее враждебно и сказала, что не может. Она с горечью убеждалась, что Мюрье больше не подсмеивается над американкой. Он рассказал ей историю жившего в восемнадцатом веке графа де Вильянуэва, любовные проказы которого стоили горьких слез придворным дамам королевы Изабеллы. Увлекшись едой и такого рода разговорами, они забыли осмотреть город и даже не вспомнили, что в нем есть знаменитый собор.

Потом они покатили дальше на Валенсию по шоссе, прорезавшему эту землю рыцарей и святых, голодных крестьян и тощих мулов. Пейзаж был однообразным и гнетущим. С обеих сторон шоссе, насколько хватал глаз, простиралась бесплодная дикая равнина, изрезанная глубокими каньонами, покрытая желтыми и оранжевыми песками и черными скалами. То тут, то там торчали руины замков или виднелись горстки хижин – маленькие бедные селения, жители которых возделывали узкие полоски годной для посевов земли вдоль рек.

К вечеру погода испортилась, внезапно хлынул дождь. Реки вздулись, каньоны превратились в огромные потоки, и путешествие стало неприятным. Чтобы поскорей доехать до Авилы, Джек увеличил скорость. Они только что обогнали какую-то черную фигуру верхом на муле, когда Джек заметил на повороте шоссе полицейского из гражданской гвардии, который отчаянно махал рукой. Этот тип, наверное, хочет оштрафовать его за недозволенную скорость. В таких случаях Джек обычно давал полный газ, по сейчас какой-то добрый дух побудил его вовремя нажать тормоза. Когда он остановился, все увидели, что перед машиной на месте снесенного моста зияет пропасть. Желтые волны потока все еще пенились вокруг разрушенных опор и с глухим ворчаньем растаскивали камни и бревна. Джек стал ругать испанских инженеров.

– Господи!.. Что же мы будем делать? – воскликнула Клара.

Мысль о том, что в Авиле, возможно, не найдется хорошего парикмахера, который бы подновил ее попорченную дождем красоту, встревожила ее не на шутку. Именно теперь, когда Мюрье стал с ней так мил, ей особенно важно быть безупречно красивой.

Дождь прекратился, и они вышли из машины. Фани дала сто песет человеку, который их спас, и попыталась, применив свои познания в испанском, расспросить его о другой, окольной дороге. Но полицейский говорил на каком-то ужасном диалекте, и понять его было невозможно. Ничего не оставалось, как ехать обратно до ближайшей деревни, и это страшно их раздосадовало. Все были вымотаны путешествием, а холодный степной ветер усиливал скверное настроение. Джек покрыл больше четырехсот километров за день, что было бы не под силу и самому хорошему шоферу. Мюрье слишком поверхностно разбирался в автомобилях, а Клара и Фани не решались сесть за руль – они боялись специальной конструкции и внезапных рывков сильного мотора. Довериться Джеку было опасно, он слишком устал. Тем не менее другого выхода не было, и Фани предложила вернуться назад.

Поделиться с друзьями: