От Апеннин до Анд

Крик радости вырвался из его груди. Мальчик ускорил шаг, точно к нему вдруг вернулись все силы. Но скоро, растратив последний остаток сил, он опустился в изнеможении у края какого-то оврага. Сердце его учащённо билось от радости. Небо, усеянное яркими, крупными звёздами, никогда не казалось ему таким прекрасным. Мальчик смотрел на это небо, растянувшись на траве, и думал:

«Может быть, мама видит в эту минуту эти великолепные звёзды! Мама! Где ты? Что ты теперь делаешь? Думаешь ли ты обо мне, о твоём Марко? Мама, я здесь, я близко…»

* * *

Бедный Марко! Если бы он знал, в каком состоянии находилась в ту минуту его мать, он сделал бы сверхчеловеческое усилие, чтобы добраться до неё на несколько часов раньше.

В то самое время, когда Марко мечтал о ней, она, больная, лежала в постели, в первом этаже особнячка, в котором поселилась вся семья Мекинес.

Бедная женщина заболела ещё тогда, когда инженер Мекинес неожиданно должен был уехать из Буэнос-Айреса. Правда, благодаря прекрасному воздуху Кордовы она немного поправилась.

Но, не получая писем ни от мужа, ни от двоюродного брата, она жила в постоянной тревоге, в страхе с минуты на минуту получить страшное известие о смерти любимых, в колебаниях между решением ехать или оставаться. Все эти терзания окончательно подорвали её здоровье. В последнее время у неё обнаружили тяжёлую болезнь — ущемление грыжи, грозившее смертью. Она слегла уже две недели назад и не вставала с постели. Для спасения жизни нужна была срочная операция.

И в ту самую минуту, когда Марко звал свою мать, у её постели стояли хозяева и мягко уговаривали больную согласиться на операцию. Но — напрасно.

— Нет, дорогие мои синьор и синьора, — говорила больная, — не стоит. У меня нет больше сил, я всё равно умру под ножом. Нет, дайте мне умереть спокойно, без мучений. Для меня всё кончено. Я не дорожу жизнью. Для меня лучше умереть прежде, чем я узнаю о несчастье с моей семьёй!

Хозяева продолжали её уговаривать. Они доказывали ей, что надо взять себя в руки, призвать на помощь всё своё мужество и согласиться на операцию ради детей. Её утешали, что на последние её письма, отправленные непосредственно в Геную, можно ждать ответа…

Но мысль о детях только усиливала горе бедной женщины, мучившее её уже столько времени. При напоминании о них она заливалась слезами.

— О мои дети, мои сыночки! — восклицала она, ломая руки. — Может быть, их уже нет в живых! Нет, уж лучше мне умереть! Да я и не совсем уверена, вынесу ли операцию. Спасибо за заботу, дорогие!.. Не зовите доктора. Не надо. Мне суждено умереть. Я знаю.

При слабом свете ночника хозяева с состраданием смотрели на самоотверженную мать, которая ради спасения своей семьи приехала за шесть тысяч миль от родины, чтобы умереть вдали от дома после стольких испытаний.

Бедная женщина, такая честная, добрая и такая несчастная!

* * *

Ранним утром на следующий день, с той же сумкой за плечами, согнувшись и хромая, но полный бодрости, входил Марко в Тукуман, один из самых молодых и цветущих городов Аргентинской республики.

Мальчику снова казалось, что он видит перед собой Кордову, Росарио, Буэнос-Айрес…

Те же длинные, прямые улицы, те же низкие белые домики. С одной лишь разницей: здесь было много великолепной, свежей зелени, ароматный воздух, чудесный свет, синее небо, бездонное и прозрачное, какого он никогда не видывал даже в Италии…

Проходя по улицам, он снова испытывал такое же лихорадочное волнение, какое испытал тогда, в Буэнос-Айресе. Он заглядывал в окна и двери каждого дома, в мучительной надежде увидеть мать. Ему хотелось расспросить первого встречного, но между тем он не решался остановить ни одного из них. Все смотрели на несчастного мальчугана, оборванного, покрытого пылью. Было заметно, что он пришёл издалека. И Марко искал среди прохожих лицо, которое внушало бы доверие.

Вдруг ему бросилась в глаза вывеска над лавкой с итальянской фамилией. У двери он увидел какого-то человека в очках и двух женщин. Марко медленно подошёл к ним и, набравшись храбрости, спросил:

— Вы не можете сказать мне, синьор, где здесь живёт семья Мекинес?

— Инженера Мекинес? — спросил, в свою очередь, лавочник.

— Инженера Мекинес, — ответил мальчик дрогнувшим голосом.

— Семьи Мекинес нет в Тукумане!

Страшный крик, точно крик человека, которого убивают, раздался в ответ на это. Лавочник и женщины подбежали к мальчику. Сбежались соседи. Все обступили его.

— Что с тобой? — спросил его лавочник, уводя его в лавку и усаживая. — Да успокойся же, чорт побери! Ну, Мекинесов нет здесь, но они живут отюда недалеко — рукой подать! Всего несколько часов ходьбы от Тукумана.

— Где это? — вскричал Марко вскакивая. Он точно воскрес, услышав это.

— В пятнадцати милях отсюда, — продолжал лавочник, — на берегу Саладилья, там, где строят большой сахарный завод. Там выстроили несколько домов.

Там найдёшь ты и дом Мекинес. Все знают его. За несколько часов доберёшься…

— Я был там месяц назад, — сказал один молодой человек, выбежавший на крик мальчика.

Марко посмотрел на него широко раскрытыми глазами и, мгновенно побледнев, спросил:

— Вы видели там прислугу… прислугу синьора Мекинес?

— Генуэзку?.. Да, видел.

Услышав это, Марко разразился судорожными рыданиями. Он и плакал и смеялся. И тут же порывисто вскочил:

— Как туда пройти? Скорей покажите дорогу! Я пойду…

— Но туда идти надо целый день, — ответили все разом. — Ты устал, тебе надо отдохнуть. Пойдёшь завтра.

— Нет, нельзя завтра, невозможно! — отвечал мальчик. — Скажите, как пройти! Мне нельзя оставаться ни минуты. Я пойду сейчас же, хотя бы и умер по дороге!

Увидев непреклонность мальчика, никто не решился возражать ему.

— Ну, бог с тобой! — говорили ему. — Смотри только будь осторожен, когда пойдёшь лесом: гляди в оба! Счасливого тебе пути, маленький итальянец!

Один из мужчин вывел его из города, провёл на дорогу и дал ему нужные советы. Не прошло и нескольких минут, как мальчик, прихрамывая, с неизменной сумкой за плечами, скрылся в густой зелени деревьев на дороге.

* * *

Это была страшная ночь для бедной больной. Жестокая боль мучила её, и женщина громко стонала. Минутами она начинала бредить. Женщины, ухаживавшие за ней, были в отчаянии. Часто в комнату вбегала испуганная хозяйка. Опасались, что врач, которого ждали из Тукумана, приедет, когда будет уже поздно делать операцию, даже если больная и согласится на это.