От былины до считалки

Тогда подошел третий:

— Здорово, дед!

— Здорово, свет!

— Дедушка, дай огоньку!

— А ты старика меня потешь, — говорит. — Песню спой!

— Не умею.

— Ну так, — говорит, — спляши!

— Тоже не горазд.

— Ну так сказку скажи!

— Ну, — говорит, — это мое дело. Только уговор: не' любо — ие слушай, а врать не ме¬

шай! А если перебьешь — сто рублей с тебя.

Согласился старик этот.

И стал брат говорить сказку.

Когда начался свет, мне было семь лет. Батька мой не родился, дед не был женат. Вот тогда-то жили мы богато. От наготы да босоты ломились шесты. Было медной посуды — крест да пуговица. А рогатой скотины — таракан да жужелица. А в упряжь — две кошки лысы да один кот-иноход.

Изба была большая: на земле порог, и тут же потолок. Хоть сидеть нельзя, да зато посмотреть хорошо. А земли было — и глазом не окинешь! Пол да лавки сами засевали, а печь да полати внаймы сдавали. Вот засеяли мы на полу ячмень, а на лавку семян не хватило.

Ну и вырос наш ячменек высок да густ. Да завязалась в нем крыса. Как пошла наша кошка лыса ловить крысу — заблудилась. И теперь там бродит. Ну а ячмень мы сжали, а сло- жить-то и некуда. А я хоть меньшой, да разумом большой. Склал скирду на печном столбу.

А бабушка моя куды была резва — на печь три года лезла. Лезла, лезла, скирду нашу в лохань уронила, сама надвое переломилась.

Дед завыл. Я заголосил. Бабушку мы лычком сшили, так она еще десять лет так ходила.

Да была у нас еще кобыла сива. Поехал я в лес дрова рубить. Еду трусцой — трюх- трюх, а топор у меня за поясом сзади тюх-тюх. И отрубил лошади весь зад! Так на передке я три года катался. Вот еду раз лесом, глядь — на опушке задок моей лошади пасется. Вот я его поймал, обротал, березовым прутиком и сшил.

Ну и стала березка вверх расти. Росла, росла и выросла под самые облака. Надумал я по ней влезть — узнать, как там люди живут. Влез на облака, походил, посмотрел — нет ничего. Надумал я назад спускаться, глядь, а кобылку-то мою дедушка увел поить. И не по чему спускаться. И стал я на облаках проживать, голодом голодовать. Завелися с той худобы у меня блохи немалые. Стал я блох ловить, да шкуры с них сдирать, да веревку вить.

Свил веревку длинную! Привязал одним концом к облакам и стал спускаться. На ту беду мне веревки не хватило. Ну, я сверху срежу — на низ наставлю. И все-таки веревки не хватает! Я сижу — не тужу, по сторонам гляжу. Смотрю — мужик овес веет, а полова 1 вверх летит.

Вот я стал полову ловить да веревку вить. Вил, вил... и мертвую крысу завил. А она ни с того, ни с другого ожила, веревку перегрызла. Ну и полетел я в болото, по самый рот ушел.

Хотел воды напиться — шеи не нагнуть. Прибежала лисица, на моей голове гнездо свила, семерых лисенят принесла. Шел мимо волк — лисеняток уволок. Да я ему тут за хвост вцепился. Вцепился да и крикнул:

— Утю-лю-лю!

Волк меня и вытащил из болота. Вышел я из болота голодный-преголодный. Смотрю — в дупле жареные перепелята сидят. Хотел руку просунуть — не лезет! Влез сам, наелся, растолстел, оттуда никак не вылезти! Сбегал домой за топором, прорубил дупло пошире — выкарабкался!..

Узнал я, что за синим морем скот нипочем. За муху с мушонком дают корову с теленком, за больших оводов — больших быков. Вот я наловил мух да мушат три куля. Наменял быков да коров три табуна. Пригнал к синему морю и давай горевать: как стадо домой гнать?

Вплавь пускать? Половина перетонет. Корабли нанять? Дорого возьмут. Вот я схватил одну корову за хвост да на ту сторону и швырнул. Раза два на лету перевернулась да на ту сторону носом и уткнулась. Так перешвырял я все три табуна. Остался один бык — бурый, большущий. Вот окрутил я хвост вокруг руки, собрался с силой, развернулся — да как пустил! На ту сторону вместе с быком перелетел.

Ну вот, так ненароком попал я в самую преисподнюю, где черти живут. И три года все у них навоз возил... И все на твоем дедушке.

А старик говорит:

— Не может быть, чтоб на моем дедушке!

— Может не может, а плати сто рублей. Не любо — не слушай, а врать не мешай!

Получил он сто рублей, получил огонек. Пришел к братьям. Сварили они ужин. Поужинали.

Спать легли. И теперь еще спят...

Некоторые ребята говорили мне, что эта сказка похожа на книгу «Приключения барона Мюнхаузена». Правильно! Потому что и сами «Приключения» основаны на немецких юмористических сказках такого же типа. Сказки эти называются перевертышами, небылицами.

Если опять забираться в доисторические дебри, то можно уловить здесь остатки древних представлений: чтобы добиться успеха, герой должен ублаготворить, развеселить хозяина леса, лесного духа, лешего. А всякая нечистая сила — все существа «того света», другого, не нашего, мира, — считали первобытные люди, воспринимает действительность не так, как обыкновенный человек, а наоборот. Отсюда и все нелепицы.

Однако уже очень давно эти сказки стали рассказывать просто ради забавы и поучения. Как и всегда, древняя первооснова забылась, но сохранилась, дожила до наших дней где-то в самой-самой глубине сюжета и содержания.

Наша сказка «Не любо — не слушай, а врать не мешай», видимо, была прежде очень популярна. Она упоминается во многих литературных и публицистических произведениях.

Ее знал, — вернее, один из ее вариантов, — знал и использовал в своем стихотворении известный поэт первой половины прошлого века, друг Лермонтова И. Мятлев. Рецензия великого русского критика Белинского, написанная в 1835 году, повторяет название разбираемой книги: «Новое Не любо — не слушай, или Любопытные отрывки из жизни Мины Миныча Евстратенкова».

Строки из этой сказки использованы в стихотворении Некрасова «Молодые».

Есть и овощь в огороде —

Хрен да луковица,

Есть и медная посуда —

Крест да пуговица!

Некрасов решил, что о народной бедности лучше всего сказать словами самого народа — так будет достовернее. Очевидно, подобным же образом рассуждал и советский поэт Александр Прокофьев. Прокофьев вырос в деревне и прекрасно знал фольклор. В стихотворении, посвященном Революции, он вспоминает, какой нищей была старая Россия, и прямо цитирует уже знакомые нам строчки, даже кавычки поставил: