От Иерусалима до Рима: По следам святого Павла

Молитва Феклы не приводится в греческой версии текста, знакомой мне в переводе Дж. Джеймса («Апокрифы Нового Завета»), но ее можно найти в сирийском варианте текста. Она подкупает своей красотой и искренностью:

«Господи, Боже мой, Отче Господа нашего Иисуса Христа, Ты — Помощник преследуемых, Ты — спутник бедных, взгляни на служительницу Твою, ибо вот обнажен у меня стыд женский, и стою я посреди народа этого всего. Боже мой, вспомяни служительницу Твою в сей час».

«Когда же окончила она молитву свою, обернулась она и увидела водоем, полный воды многой, и сказала: “Ныне пора мне омыться”. И вверглась она в воду рекши: “Во имя Иисуса Христа, крещусь в последний мой день!” Видя это, жены и весь народ стали вопиять с плачем: “Не ввергайся в воду ту!” Сам игемон прослезился, что такую красоту, и тюлени пожрут. Она же вверглась в воду, призвав имя Иисуса Христа; и тюлени, ослепленные блистанием огня молнийного, замертво всплыли. И был вокруг нее как бы облак пламенный, так что ни звери ее не касались, ни нагота ее видима не была.

Когда же пустили в водоем иных зверей, лютее прежних, возопияли жены и принялись кидать кто листья, кто нард, кто касию, кто амом, так что благовоний было премного. А все звери, пущенные в водоем, словно дремой были обуяны и Феклы не трогали. И сказал Александр игемону: “Есть у меня быки весьма грозные; привяжем звероборицу к ним”. С отвращением ответствовал игемон: “Делай как пожелаешь”. И привязали ее за ноги между быков, быкам же принялись подкладывать к мужскому их естеству железа раскаленные, чтобы они сильнее взбесились и умертвили ее. И вот быки прянули, однако жар от желез пережег веревки, и встала Фекла, словно бы и не вязали ее.

Это стало последним испытанием Феклы. После этого правитель города призвал ее и спросил: “Кто ты?” И дева ответила: “Я есмь раба Бога Живого”.

Тогда игемон повелел принести ризы и сказал: “Облеки себя в ризы!” Фекла же молвила: “Облекший наготу мою пред зверями, Сей облечает меня в день суда спасением Своим”».

Она облачилась в принесенные одежды, после чего правитель освободил ее. И возрадовались все жены Антиохии Писидийской и, славя Бога, закричали «гласом великим, и словно бы едиными устами», так что «сотрясся от гласа ликования их весь город».

Фекла же, переодевшись мальчиком, отправилась на поиски Павла. Долго он блуждала, пока не отыскала его в городе Миры. И слова ее приветствия кажутся мне апогеем этой наивной и прелестной истории.

— Омыта я, Павел, — сказала Фекла. — Тот, Кто привел тебя к благовестию, привел и меня к купели.

После этого пути их разделились: Павел отправился дальше со своей миссией, а Фекла вернулась в родной город, где проповедовала землякам Евангелие. Легенда гласит, что в дальнейшем Фекла жила в Селевкии Исаврийской и Риме.

Сегодня трудно установить, в какой степени это романтическое сказание соответствует исторической действительности. Но полагаю, всякий, кто прочитал «Деяния Павла и Феклы», согласится со мной, по крайней мере, в том, что автору апокрифа — кем бы он ни был — наверняка доводилось сидеть в амфитеатре и наблюдать за римскими играми.

Думаю, большинство читателей воспринимает историю Феклы как красивую легенду, имеющую под собой некое историческое основание. Лично меня в этой истории подкупают ее искренность и безыскусность, которая возвращают нас к эпохе зарождения христианства.

4

Каждое утро в Конье начиналось одинаково: не успевал я подняться с постели, как объявлялись мои друзья. Откуда ни возьмись возникали маленькие подносы с дымящимися кофейными чашечками, несколько человек рассаживались на моей постели, и я чувствовал себя царствующей особой на утреннем приеме. Друзья разворачивали мои карты и с энтузиазмом обсуждали неизвестные мне маршруты, планируя поездки в места, которые я вовсе не собирался посещать. Постепенно я проникся симпатией к этим туркам. Они выглядели простодушными и на редкость ребячливыми. Я был приятно удивлен, обнаружив, что им совершенно не свойственны пороки, которые молва обычно приписывает левантийцам, а именно — алчность, леность и лицемерие.

Теперь я уже горько жалел, что не понимаю ни слова по-турецки. Стоило бы выучить этот язык, хотя бы для того, чтобы вести археологические беседы со страстным энтузиастом этого ремесла, престарелым школьным учителем, который, казалось, никогда не удалялся от моего гостиничного номера. Он был единственным археологом в Конье, и — несмотря на языковый барьер — между нами тотчас же возникли узы профессионального братства. Этого человека звали Гаффар Тотайсалгир, и мне навсегда запомнилось его коричневое пальто, мягкий взгляд карих глаз, окруженных сетью морщинок, его кроткая непритязательность, которая чудесным образом сменялась на непреклонный фанатизм при одном только слове «хетты».

Наша маленькая компания — Хассан, Гаффар и я — трижды предпринимала попытки добраться на автомобиле до Листры, и каждый раз внезапный ливень расстраивал наши планы. Подобные ливни — ужасающие по силе и возникающие без всяких предупреждений — нередко случаются в Малой Азии и заставляют вспомнить о чудодейственных вмешательствах свыше, которыми изобилуют апокрифические евангелия. Представьте себе: ясный день, вы, доверившись безоблачному небу, отправляетесь по своим делам, и вдруг все вмиг меняется. На вас неожиданно обрушивается водная стихия, вы беспомощно мечетесь под проливным дождем, который безжалостно поливает землю в радиусе мили от вас, в то время как остальная округа по-прежнему наслаждается сухой и солнечной погодой.

Мне очень хотелось, следуя своему плану, попасть в Листру, ведь именно туда вели следы святого Павла. Городок этот располагался всего в двадцати пяти милях от Коньи, и тем не менее путешествие оставалось проблематичным до тех пор, пока летнее солнце не подсушит и как следует не прожарит размокшую землю.

Мне посчастливилось заполучить превосходного водителя — огромного турка, носившего рубашки без воротничков. Его основное достоинство заключалось в неизменной готовности, невзирая на все трудности, доставить меня чуда, куда гнала фантазия путешественника. Средством передвижения нам служил превосходный американский автомобиль типа «седан», который неизвестно каким образом оказался в собственности у моего водителя.

Дороги в этой части Турции обладают одним неприятным свойством: начинаясь в каком-нибудь городке, они поначалу выглядят вполне прилично и бодро разбегаются во всех направлениях, но уже через полчаса изменяются до неузнаваемости, вырождаясь в обычные протоптанные мулами или верблюдами тропы. Однако подобные трудности нисколько не обескураживали моего шофера. Напротив, они лишь подогревали его беспримерный энтузиазм. Столкнувшись с очередным препятствием, он издавал воинственный клич и безжалостно гнал вперед своего «железного коня». Наш многострадальный седан послушно карабкался по скалистым склонам, аккуратно катил вдоль кромки распаханного поля, объезжал невесть откуда взявшиеся валуны и лихо форсировал горные ручьи, встречавшиеся у нас на пути. Запах горелой резины — кошмар всех водителей — у моего шофера вызывал лишь пренебрежительный смех. Когда мы, совершив лихой прыжок, приземлялись на пределе возможностей рессор, он с удивленным видом потирал ушибленную макушку и мчался дальше. Расплачиваясь в конце каждого рабочего дня, я чувствовал себя неловко, ибо осознавал, что одна только стоимость амортизации несчастного автомобиля намного превышает оговоренную сумму.

На самом деле идея автопробега в этой стране выглядит достаточно абсурдной, и я — если б не побоялся выглядеть сумасшедшим — предпочел бы передвигаться на лошади или на хорошем муле. Беда в том, что турецкая экономика грешит досадной диспропорцией: продажи автомобилей здесь намного опережают дорожное строительство. А поскольку местные водители даже понятия не имеют о нормальном шоссе, они ежедневно спокойно выполняют такие трюки, которые заставили бы побледнеть от страха американских каскадеров.