От Кибирова до Пушкина

Ссылки (С. и номер страницы) даются по изданию: Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966) / Сост. и подгот. текста К. Н. Суворовой; вступ. ст. Э. Г. Герштейн; науч. консультирование, вводные заметки к записным книжкам, указатели В. А. Черных. М.; Torino: Einaudi, 1996.

Амусин Иосиф Давыдович (1910–1982) — востоковед, кумрановед. Адрес и телефон (С. 95, 323). Познакомился с Ахматовой через Н. Я. Мандельштам, которой писал 5 марта 1966 года: «Только что радио Лондона сообщило о смерти Анны Ахматовой. Душа заныла огромной болью. Анна Андреевна ушла в историю русской поэзии, русской л<итерату>ры и общественной мысли. Но еще холоднее стало без нее. И еще сильнее душа тянется к Вам, ее живому двойнику, и хочется согреться у костра Вашей мудрости, любви, поэзии, самоотверженности» (РГАЛИ. Ф. 1893. Оп. 3. Ед. хр. 162. Л. 1).

Ср. другое письмо к ней же от 1 января 1968 года: «Недавно вышла книга стихов Хакани (XII век н. э.) — перевод с фарси. Предисловие начинается так: „Наверное, жизнь каждого из больших поэтов, от самых древних, что известны нам, до самых современных, по-своему трагичны, от Сафо и Овидия до Лорки и Анны Ахматовой, поэты, как репинские бурлаки, тянут на пропитанных потом и политых кровью лямках стихов баржу своих и чужих страданий. Мы вглядываемся пристально и зачарованно в их лица, мы вчитываемся в то, что написано ими — в наши мысли, наши раздумья…“ Одним словом, распустились…» (Там же. Л. 14–15). См.: Хагани Ширвани. Лирика / Пер. с фарси В. Державина. Вступ. ст. и примеч. М. Занда. М., 1967. С. 5 (сдано в набор 12 апреля 1966 г.). Продолжение этих первых фраз: «Но знаем ли мы хотя бы даже только в лицо всех великих бурлаков человеческого горя и человеческих страстей? Вот один из них — человек с длинным и необычно звучащим именем Афзаль ад-дин Бадиль Ибрахим ибн Али Хакани Ширвани, живший в далеком двенадцатом веке. Русский читатель почти не знает его, хотя он — наш соотечественник…»

Ср. также в письме к ней от 22 января 1968 года: «Да! Чтобы не забыть. В изданн[ом] в Тарту сборнике „Материалы XXII студенческой научной конференции I“ Тарту, 1967 имеется доклад студента Ю. Фрейдина (или: ой?) „Заметки к изучению творчества О. Мандельштама“. Там же два доклада об Ахматовой. Очень мило, что студенты берут это в свои руки. Вот они эти „мальчишки“, о которых Вы говорили» (Там же. Л. 17 об.; речь об издании: Материалы XXII науч. студенч. конф.: Поэтика. История литературы. Лингвистика / Отв. ред. У. М. Сийман. Ред. А. Б. Рогинский, Г. Г. Суперфин; упомянутые статьи: Фрейдин Ю. Заметки к изучению творчества О. Мандельштама. — С. 87–90; Коор М. Материалы к библиографии А. А. Ахматовой (1911–1917 гг.). — С. 85–87; Тименчик Р. К анализу «Поэмы без героя» А. Ахматовой. — С. 121–123).

См. также: Тименчик Р. Анна Ахматова в 1960-е годы. М., 2008. С. 732–733.

Антиной (лат. Antinous; ум. 130) — «античный красавец», по определению вымышленного «редактора» в «Поэме без героя», мимолетный персонаж строк «И темные ресницы Антиноя / Вдруг поднялись, и там зеленый дым…», любимец римского императора Адриана, погибший загадочной смертью в водах Нила (С. 178, 200, 276). На портретах времен Адриана — «короткие волнистые волосы, ниспадающие на лоб, густые темные брови, полные губы, необыкновенно развитая грудь, но, главным образом, вдумчивое меланхолическое выражение лица. Во всех его изображениях, говорит об А[нтиное] Винкельман, на его облике лежит оттенок меланхолии, его глаза с приятным овалом всегда широко раскрыты, его нежный профиль обращен в сторону, а в очертаниях его губ и подбородка есть нечто поистине прекрасное» (Энциклопедический словарь; Изд. Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Том 1 — А, Алтай — Арагвай. СПб. 1890. С. 839).

Любимец императора был памятен русскому стихолюбу начала века по «Александрийским песням» (прямо процитированным у Ахматовой):

Если б я был вторым Антиноем, утопившимся в священном Ниле, — я бы всех сводил с ума красотою, при жизни мне были б воздвигнуты храмы, и стал бы Сильнее всех живущих в Египте —

и был именем-маской Михаила Кузмина (Тименчик Р. Д., Топоров В. Н., Цивьян Т. В. Ахматова и Кузмин // Russian Literature. 1978. Vol. VI. № 3. P. 240, 294–295; Богомолов H. A. Михаил Кузмин: Статьи и материалы. М., 1995. С. 71); см. описание интерьера Штрупа в романе «Крылья»: «…и в углу небольшую голову Антиноя, стоящую одиноко, как пенаты этого обиталища»; ср.: «Как-то живя на Волге, знал я одного интересного человека: эстета, ушедшего в раскол. Сквозь бороду лопатой, поддевку, русский картуз, сквозила память об Антиное и других языческих прелестях» (Ауслендер С. Возвращение из плена // Новый журнал для всех. 1909. № 14. С. 79).

См. в этой связи черновик письма Е. Е. Тагер к Ахматовой 1942 года:

Но я поняла тогда строки — я на твоем пишу черновике, и вот чужое слово проступает —

как разговор Ваш с каким-то другим поэтом и мне послышалась тогда перекличка с кузминскими строками «В оркестре пело раненое море, зеленый край за паром голубым»

__________________

Я расскажу, как мне услышалось

Вдруг поднялись, и там — Зеленый дым Не море ли? И в накипаньи пен Все ближе, ближе — Marche funnbre — Шопен — Кони бьются, храпят в испуге, Синей лентой обвиты дуги Полость треплется, диво-птица. Визг полозьев — «гайда, Марица!» Стой… бежит с фонарем гайдук… Распахнулась атласная шубка — Как парадно звенят полозья, И волочится полость козья — Мимо, тени! он там один. И самая тема его вступления где «память-экономка» Воображение — boy

— приведшие к нему в гости давних друзей, литературных героев, каких-то персонажей.

И наконец, темные ресницы Антиноя, всё мне прозвучала перекличка с Кузьминым <sic!>, его слово чужое проступает и доверчиво и без упрека тает.

(РГАЛИ. Ф. 2887. Оп. 1. Ед. хр. 211. Л. 4 об. — 6 об.; Тагер (ур. Хургес) Елена Ефимовна (1905–1981) — искусствовед, жена литературоведа Е. Б. Тагера)

Ср. запись рассказа Ахматовой 14 декабря 1963 года:

— А Елену Ефимовну Тагер вы знаете? — с живостью спросила она. — Нет? Не знаете, что было со мной в Ташкенте? Как она один раз ночью страшно ко мне вошла. Общежитие уже покоилось в объятиях Морфея… Я в своей комнатушке — помните? четверть здешней кухни! — я тоже легла уже, но еще не спала. Вдруг слышу деревяшка по лестнице: «курлы, курлы» — и прямо в нашу общую с соседями прихожую. Ну, думаю, не ко мне… Нет, ко мне, вошла: «Я знаю шифр вашей поэмы»… Повернулась и вышла… Представляете себе, как это тогда звучало страшно? Слово «шифр»?

(Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 3. 1963–1966. М., 1997. С. 123.)

См. также: Рабинович Е. «Ресницы Антиноя» // Рабинович Е. Риторика повседневности. Филологические очерки. СПб., 2000. С. 205–220.

Брюно (Bruno) Глориа Энн — американская русистка. Запись адреса (С. 726). Ср. ее письмо от 5 августа 1965 года о том, что она пишет в Нью-Йоркском университете выпускную работу о сходстве поэзии Ахматовой и поэзии Пушкина. Корреспондентка спрашивает, права ли она в своем предположении, что Ахматова в своих работах о Пушкине сказала еще не все, что хотела сказать о любимом поэте России (РГАЛИ. Ф. 13. Оп. 1. Ед. хр. 137).

Судьба этого сочинения нам неизвестна. Студентка также занималась творчеством Достоевского, в 1959 году приезжала в Ленинград (см. ее письма к А. С. Долинину: ОР РНБ. Ф. 1304. № 37).

Д’Аннунцио (D’Annunzio) Габриеле (1863–1938) — итальянский писатель. В перечислении отражений дантовской темы в стихах друзей Ахматовой названо упоминание в гумилевской «Оде Д’Аннунцио (К его выступлению в Генуе)» (1915):

Опять волчица на столбе Рычит в огне багряных светов… Судьба Италии — в судьбе Ее торжественных поэтов. <…> Был век печали; и тогда, Как враг в ее стучался двери, Бежал от мирного труда Изгнанник бледный, Алигьери. <…> И всё поют, поют стихи О том, что вольные народы Живут, как образы стихий, Ветра, и пламени, и воды. (С. 678)

Об этом стихотворении см. примечания Н. А. Богомолова: «Биржевые ведомости. 1915. 12 мая; утр. вып., без подзаголовка. Между строфами 6 и 7:

Д’Аннунцио, ты так светло Напомнил нам о древнем скальде, Божественно твое чело Под красной шапкой Гарибальди.

<…> Текст речи, произнесенной им 5 мая 1915 г., см.: БВ, 1915, 7 мая, утр. вып.

Основная направленность речи — необходимость для Италии вступить в войну против Германии» (Гумилев Н. Соч.: В 3 т. Т. 1. М., 1991. С. 522–523). К этому можно добавить, что итальянец не просто призвал свою страну к бою, но и пообещал приравнять к штыку личное перо. См. отзыв другого русского поэта, А. К. Лозина-Лозинского:

В вечерней «биржевке» от 2-го мая есть заметка, весело светящая среди тусклых столбцов, как солнышко, выглянувшее в туманный день — «Габриэль д’Аннунцио о своей роли»:

Вот что полагает сей Габриэль д’Аннунцио о своей роли: «Габриэль д’ Аннунцио сказал следующее:

Я не покину Францию и не вернусь на родину, пока Италия не объявит мобилизации. Но я вернусь на родину не с тем, чтобы одеть свой мундир кавалерийского офицера. Я хочу поступить на военное судно. И разве я не имею права, — говорит поэт — на службу во флоте? Разве не воспел я в своих произведениях морскую славу нашей расы? Завтра я воспою наши победы. И если мне суждено умереть, — я хочу найти смерть в волнах Адриатического моря. Что может быть прекраснее такой смерти для поэта»?

Мы были изумлены, когда узнали, что для службы во флоте нужно иметь всего только дар воспеть флот. Представьте себе флот, состоящий из даровитых поэтов, прошедших десятилетний стаж в подвале «Бродячей Собаки». Очевидно, по мнению Габриэля, окончание такого рода курса настолько приучает к качке, туманам и перестрелкам, что дает все права на поступление в морскую службу. Во главе этого флота, надо полагать, будет стоять адмирал Игорь Северянин и «я, ваш любимый, ваш единственный, я поведу вас на

Берлин»… Или адмирал Габриэль? Кто из них? Игорь или Габриэль?

Или — Игорь поведет сухопутную армию, а Габриэль флот; то-то будет плохо немцам.

Но, главное, — «я воспел»… «я воспою»… «я хочу найти смерть в волнах Адриатического моря» и, затем, ха-ха-ха, «что может быть прекрасней такой смерти для поэта». Слыхали? Вот, что полагает Габриэль о своей роли. Спасибо Габриэлю и «Биржевке» — навеселили.

Шантеклэр? Шантеклэр.

(Богема. 1915. № 3. С. 55; подписано «Я. Л.»)