От красного террора к мафиозному государству: спецслужбы России в борьбе за мировое господство

Москва подозрительно относилась к Амину, отношения стали прохладными. На ситуацию повлияла и посланная главным представителем КГБ в Кабуле генерал-­лейтенантом Ивановым Брежневу телеграмма с информацией о том, что Амин, который перед Саурской [апрельской] революцией учился в США, якобы является американским агентом301.

Горелову вторит Заплатин:

Из многочисленных примеров, приведенных выше, складывается, как представляется, достаточно убедительная картина того, что послужило поводом для принятия рокового для СССР решения о вводе советских вой­ск на территорию Афганистана. Этим поводом явилась заведомо ложная информация об агенте ЦРУ США Амине, полном разложении афганской армии и намерении руководства США разместить на территории Афганистана ракеты средней дальности «Першинг». Первоисточником этой информации являлся представитель КГБ в Афганистане генерал-­лейтенант Борис Иванов.

Разумеется, руководство США не планировало размещать ракеты в такой неспокойной стране, как Афганистан. В это могли поверить лишь «кремлевские старцы», которым нашептывали дезинформацию изощренные провокаторы Питовранов и Б. С. Иванов302.

Амин был абсолютно просоветским политическим деятелем. Об этом говорят многочисленные источники, в том числе и воспоминания его соратников, единомышленников и современников. Абдул Карим Мисаки, министр финансов в правительстве Афганистана в 1989–1990 годах, вспоминал, что Амин «был коммунистом», «очень любил Сталина и даже старался ему подражать».

Посол СССР в Афганистане с 1979 по 1986 год Фикрят Табеев сказал ­как-то, что «Амин такой же агент ЦРУ, как Берия — британский шпион». А по словам бывшего заместителя резидента в Кабуле в период, предшествующий вводу советских вой­ск в Афганистан, полковника Александра Морозова, «Амин цитаты для своих выступлений находил в сталинском “Кратком курсе истории ВКП(б)”, который всегда был у него под рукой. В кабинете Амина в его дворце висел большой портрет Сталина. Борис Иванов, увидев этот портрет, сказал Амину, усыпляя его бдительность: “Товарищ Амин, я тоже сталинист!”»303

На самом деле, Иванов не «усыплял бдительность» Амина. Он действительно был сталинистом, как и Амин.

Советские страхи о вовлеченности США в афганскую политику Амина были безосновательными. Писатель и журналист Леонид Млечин рассказывает:

Афганистан был абсолютно на периферии американского внимания, и мы располагаем документальными подтверждениями. Дело в том, что когда иранские студенты в Тегеране захватили здание американского посольства, то они обнаружили там всю документацию, все шифротелеграммы из кабульского посольства в США. Копии шли в Тегеран. Весь поток шифротелеграмм из кабульского посольства издан. И видно, что американцы практически не имели никаких интересов в Афганистане и ничего там не делали — есть документальные свидетельства304.

Информация о том, что Амин является ставленником Америки, проверялась и по линии генштаба советской армии, но никакой компрометирующей Амина информации найдено не было. Генерал-­лейтенант Горелов вспоминает:

Мы тщательно это выясняли, искали доказательства, целое расследование провели, но подтверждений не получили. Амин, хотя и учился в США, служил своему народу и боролся, как и другие афганские лидеры и до него, и после него, за власть305.

О том же писал генерал Заплатин:

Даже после штурма дворца, в ходе которого погиб сам Амин и двое его сыновей, его жена вместе с двумя оставшимися в живых дочерьми и младшим сыном никуда не пожелала ехать, кроме Советского Союза, заявив, что ее муж был другом Советского Союза, и она поедет только в эту страну. Так она и поступила. После штурма дворца Амина много говорилось, что он является агентом ЦРУ, но доказать ничего этого не удалось, да и заранее было понятно, что все это ложь... Лучших своих учеников лицея, где он был директором, а также своих родственников, Амин стремился направлять на учебу не в США, Германию, а только в Советский Союз. Поэтому не случайно среди афганских офицеров из числа халькистов было в 2–3 раза больше со знанием русского языка, чем среди офицеров из числа парчамистов.

Оценки советскими военными и спецслужбами положения в Афганистане и афганской армии были противоречивы. Не сгладил противоречий даже визит в Кабул Пономарева. На одном из совещаний с его участием дело дошло до того, что советские участники совещания — представители армии и КГБ, как вспоминал генерал-­майор Заплатин,— «друг друга готовы были взять за грудки». Армия была в своих оценках сдержанна. КГБ выступало за решение афганской проблемы быстро и радикально.

Амин чувствовал, что за его спиной происходит неладное. В попытке изменить ситуацию, он написал письмо Брежневу с просьбой о встрече. Горелов пишет:

Перед [моим] отлетом в Москву на Политбюро ночью меня вызвал к себе Амин, с которым мы расстались за несколько часов до этого.

— Пожалуйста, — попросил он, — передайте письмо Брежневу [...]

— Но я далек от Брежнева, могу отдать начальнику Генерального штаба.

— Письмо получите завтра на аэродроме.

Конечно, я был в полном недоумении: что за странная идея, почему меня избрали курьером? Прибыл утром на аэродром, поднялся в самолет — никого и ничего. Начали отодвигать трап. И тут бежит человек — как оказалось, начальник Главного политического управления Экбаль, кстати, в свое время окончивший МГУ! — и вручает мне конверт. По прибытии в Москву я отдал его начальнику генштаба. Письмо распечатали, прочитали — Амин предлагал Брежневу встретиться в любой точке. Но дошло оно до Леонида Ильча или нет, не знаю.

На следующий день (шел сентябрь 1979 года) Горелов прибыл в Москву на заседание Политбюро для обсуждения вопроса о вторжении в Афганистан. Генерал армии Иван Павловский, который в то время инспектировал работу советников в Афганистане, располагал достаточной информацией о ситуации, но Брежнев решил послушать мнение «низов». Начальник генштаба Николай Огарков категорически утверждал, что «ввод советских вой­ск невозможен». Павловский и Горелов также были категорически против ввода вой­ск и к моменту прибытия на совещание к Брежневу разработали «аргументированный ответ генсеку».

На совещании у Брежнева присутствовали также министр иностранных дел Андрей Громыко, министр обороны Дмитрий Устинов и Пономарев. Брежнев попросил Горелова доложить об обстановке в Афганистане.

— Леонид Ильич, я владею информацией, но не так глубоко, как посол. В деталях знаю обстановку в армии.

— Ответьте, вой­ска надо вводить или нет?

— Нет, Леонид Ильич.

— Почему?

— Во-первых, у афганской армии сегодня в наличии 10 пехотных дивизий, три армейских корпуса, 350 самолетов, 1500 стволов артиллерии, 900 танков. Она способна контролировать положение дел в стране и на границе. Доказательство — многочисленные успешно проведенные операции по вытеснению пакистанских группировок. Во-вторых, если введут наши вой­ска, американцы усилят помощь антиафганским формированиям. Снабдят их техникой, оружием, советников пришлют и вторг­нутся в Афганистан. В-третьих, наша армия не готова драться в горах. Она не знает, что это такое.

Горелова перебил министр обороны Устинов:

— Не расписывайся за армию.

— Говорю то, что знаю точно. В-четвертых, Советский Союз понесет огромные материальные и человеческие потери. Наши ребята будут воевать первым эшелоном, а афганцы вторым. [...]

Меня выслушали и попросили удалиться в соседнюю комнату. После меня докладывал представитель КГБ в Кабуле генерал-­лейтенант Борис Иванов.

Когда Огарков, Павловский и Горелов ехали обратно, Огарков сказал: «Мы проиграли». «Я догадался, что Брежнев принял сторону кагэбиста Иванова, который рьяно выступал за ввод вой­ск», — вспоминал Горелов.