От красного террора к мафиозному государству: спецслужбы России в борьбе за мировое господство

Естественно, Евдокимов предложил арестовать груз по возвращении Кобзона в Москву. Но военный аэродром «Чкаловский» не имел таможенных постов. А на неоднократные шифротелеграммы Евдокимова о необходимости проведения таможенного досмотра Кобзона и его коллектива следовал один и тот же ответ: «Признано нецелесообразным»318.

К началу 1980-х Кобзон стал одним из первых советских нелегальных миллионеров. Как и у прочих ценнейших агентов Бобкова, карьера Кобзона успешно шла в гору. С 1984 года певец руководил вокально-­эстрадным отделением Государственного музыкально-­педагогического института им. Гнесиных, затем кафедрой вокалистов Российской академии музыки. С 1989 года он был солистом и художественным руководителем концертно-­зрелищной дирекции «Москва».

И когда советский агент Калманович оказался в израильской тюрьме, Бобков поручил другому своему агенту — Кобзону — провести операцию по вызволению коллеги. С присущей ему энергией и хваткой Кобзон взялся за порученное дело и с честью его выполнил.

Для прикрытия действий Кобзона создали легенду об их давней братской дружбе (неведомо откуда взявшейся), с успехом вброшенную в СМИ: «Мы подружились семьями задолго до моего ареста. Между нами не было никакой корысти, не было совместного бизнеса. Поэтому и возникла настоящая дружба», — рассказывал Калманович в одном из интервью, но не уточнял, когда именно они успели подружиться семьями, да и какими именно. Кобзон был женат трижды; столько же раз был женат и Калманович.

Что бы ни говорили про Кобзона, — продолжал Калманович, — как друг он невероятно предан. За собственные деньги летал в Израиль, навещал меня. Иосиф был тогда депутатом Верховного Совета, и его не досматривали в тюрьме. Контрабандой он приносил мою любимую рыбу в томатном соусе, кильку, бычков и конфеты «Белочка» [...] Я никогда не забуду, как много он для меня сделал. Поднял на ноги всех. Люди, которых я никогда в жизни не встречал, по просьбе Кобзона хлопотали о моем досрочном освобождении [...] Кобзон привозил официальные письма от [Михаила] Горбачева, [Геннадия] Янаева, [Бориса] Пуго, [Александра] Руцкого с просьбой о досрочном освобождении. Причем в Израиле по аналогичным статьям отбывали срок еще несколько человек, но за них Горбачев, скажем так, не просил. А письма эти Кобзон организовывал в одиночку, обивая пороги кремлевских кабинетов.

Давление, которому подверглись израильские власти, было беспрецедентным. Посол России в Израиле Александр Бовин описывал всю эту эпопею, связанную с Кобзоном и Калмановичем, довольно красочно и с некоторой иронией:

Никаких указаний из Москвы насчет Калмановича у меня не было. Был на эту тему примерно месяц назад разговор с Кобзоном (когда он приходил ко мне с Глазуновым). Но я ­как-то пропустил его [разговор] мимо ушей. Зря пропустил... Кобзон приехал в Израиль на круизном теплоходе вместе с художником Ильей Глазуновым. Его принимал премьер-­министр Шамир... Помощник премьера спросил: возможно ли сделать портрет Шамира? «Пожалуйста», — ответил Илья Сергеевич. «Сколько это будет стоить?» — «Ничего, — ответил художник. — Только отпустите из тюрьмы Калмановича».

Фамилию он прочитал по бумажке, подсунутой заранее Кобзоном. Так что в операции по освобождению Калмановича поучаствовал еще и агент Бобкова художник Глазунов.

Бовин продолжает:

29 апреля [1991 года]. Чудный день. Сижу на террасе гостиницы «Кинг Давид» (в ней, естественно, остановился Руцкой), пью кофе, жду развития событий. И они начинают развиваться. Из окна мне машет Кобзон, потом спускается. Выражает удивление, что посол России ничего не делает для вызволения из тюрьмы прекрасного человека Шабтая Калмановича. Излагает историю и настоящее положение дел. По просьбе Кобзона к израильскому руководству обращались: министр внутренних дел СССР Б. Пуго, вице-президент СССР Г. Янаев, народный депутат СССР Е. Примаков, премьер-­министр Украины В. Фокин, министр культуры СССР Н. Губенко, вице-президент РСФСР А. Руцкой. Не уверен, что был (или есть) еще «бывший гражданин СССР», о судьбе которого так заботились официальные лица... 13 мая с надежной оказией [я] направил приватное письмо директору СВР:

«Дорогой Женя! Тут на меня наседает “общественность” (и наша, например, Кобзон, и не наша) по поводу Калмановича. Почему я не настаиваю на его помиловании? Ответить легко — нет указаний настаивать. Но совестно так отвечать. Тем более, что человек отсидел уже полсрока и серьезно болен. В общем, я совсем было собрался идти к Шамиру, да червь чиновничьей субординации, взращенный в “застойный” и предшествующий ему периоды, не дает покоя. Как бы чего не вышло [...] Какой совет мог бы ты дать мне в этой ситуации? Заранее признателен. Твой Саша».

«Женя» — Евгений Примаков, в то время директор СВР КГБ. «Не знаю, может быть, “оказия” не сработала, — писал Бовин, — но совет до меня не дошел».

«Надежная оказия», безусловно, сработала. Но осторожный Примаков решил не вмешиваться в операцию Бобкова по освобождению Калмановича за пределами того, что он делал официально по службе, потому что это было не ведомственное решение и не официальная операция, а частная — Питовранова и Бобкова.

12 марта 1992 года вице-президент РСФСР Александр Руцкой обратился к Шамиру с письмом по поводу Калмановича:

Уважаемый господин Премьер-­министр!

В августе 1991 года мною было направлено письмо в Ваш адрес, в котором я просил Вас проявить чувство гуманности и освободить по состоянию здоровья бывшего гражданина СССР Шабтая Калмановича, отбывающего наказание в Израиле. Пошел пятый год его заключения. Состояние здоровья резко ухудшилось.

На встрече со мною в сентябре 1991 года г-н Арье Левин заверил меня, что Ш. Калманович будет освобожден на второй день после установления дипломатических отношений между нашими странами. С тех пор прошло достаточно времени, однако позитивного решения данного вопроса не последовало.

В этой связи я вынужден вновь обратиться к Вам с просьбой сделать все от Вас зависящее для досрочного освобождения Ш. Калмановича по состоянию здоровья.

С надеждой на понимание и на скорую встречу с Вами на древней земле Израиля.

Вице-президент РФ А. Руцкой.

Москва. Кремль. 12 марта 1992 года.

22 марта 1992 года посол Бовин посетил Шамира и обратился к нему с таким текстом:

Я очень благодарен Вам, господин премьер-­министр, за то, что Вы успешно способствуете устранению «колючек и ловушек» из области российско-­израильских отношений. Тем не менее некоторые колючки еще остаются. Одна из них — это, несомненно, вопрос о Калмановиче. Понимаю, что при упоминании этого имени у Вас, как говорят в Одессе, молоко в грудях киснет (тут скис переводчик. — Автор). Но вопрос надо решать. Не буду повторять аргументы в пользу его досрочного освобождения. Они много раз приводились, ничего нового я бы не добавил. Я просто прошу Вас еще раз подумать над этим вопросом. Разрешите оставить Вам письмо по этому поводу.

Через несколько дней Бовин затронул тему Калмановича в беседе со спикером кнессета Довом Шилански. Тот обещал переговорить с премьером.

9 июня было получено письмо от генерального директора канцелярии премьер-­министра Йозефа Бен-­Аарона, где сообщалось, что дело Калмановича «изучается».

В июле 1992 года премьер-­министром Израиля стал Ицхак Рабин, и в начале сентября Бовин направил ему письмо:

Я не могу и не хочу обсуждать юридическую сторону вопроса... Время, когда в отношениях между нашими странами господствовали недоверие и подозрительность, уходит в прошлое. И пусть вместе с ним уйдет в прошлое и дело Калмановича — порождение этого времени. Досрочное освобождение этого человека могло бы стать еще одним свидетельством того, что путь назад закрыт, что Россия и Израиль смотрят в будущее.