От легенды до легенды (сборник)

Как пришел вечер, никто не заметил, и занавески так и остались раздвинутыми. Молодая женщина видела, как по стеклу ползут, сливаясь друг с другом и оставляя извилистые дорожки, капли дождя. Дрожащий желтый отблеск ламп и смазанные, будто написанные в столь нелюбимой Жеромом манере, отражения пассажиров пугали, хотя дождь и не давал ночи окончательно превратить окно в адское зеркало. Эжени, прикрыв глаза, откинулась на спинку дивана, и тут же грохот колес стал четче, баронессе чудилось, что она различает отдельные слова древнего языка, созданного для дурных пророчеств и проклятий. Слушать становилось невыносимо, женщина поднялась, выдавила из себя еще одну улыбку, которую никто из ее оцепеневших попутчиков не заметил, и выбежала из купе.

Колеса продолжали свои угрозы, пол вагона дрожал, по обивке метались какие-то тени — казалось, за спиной Эжени кривляются и приплясывают сказочные карлики, которых она так боялась в детстве. Потом сквозь мерный стук прорвалось странное шипенье, и баронесса увидела на боковом сиденье, которое следовало занимать проводнику, огромную ящерицу с встопорщенным белым гребнем. Закричав и не расслышав собственного крика, Эжени бросилась бежать узким грохочущим коридором.

— Мадам, осторожней! — Слава богу, вернувшийся проводник услужливо поддерживал ее под локоть. — Прошу вас сюда!

У него было лицо императора и глаза ящерицы. Эжени затравленно оглянулась. Откидное сиденье прижималось к стенке вагона, окна и двери, кроме единственной, возле которой они стояли, исчезли.

— Мадам, вам сюда. — Проводник — какой же он высокий и плечистый! — распахнул дверь, и баронесса, сама не понимая как, шагнула на перрон, к которому примыкала знакомая лестница. Золотой берег! Эжени не была тут несколько лет и не знала, что железную дорогу подвели к самому берегу. Небо, море, огромные, глубоко сидящие в воде уродливые корабли — все было серым, неподвижным и угрожающим.

Гулко пробили вокзальные куранты, и женщина провела рукой по лицу, освобождаясь от наваждения. При ней не было ни багажа, ни денег, ее никто не ждал. Покинув поезд, она поступила неприлично и разрушила замыслы Жерома, теперь придется уговаривать служащих на станции телеграфировать отцу и мужу, но почему на платформе нет даже полицейского?

Неторопливые уверенные шаги за спиной заставили Эжени устыдиться собственной глупости. Она обернулась, торопливо складывая в уме подходящую фразу, и увидела коренастого человека средних лет в белом берете. Император протянул руку, и Эжени почти бездумно подала свою.

Они поднялись в знакомую беседку, когда казавшийся сверху игрушечным поезд, важно попыхивая, почти дополз до вершины крутого холма, через гребень которого переваливал другой состав, длинный и тяжелый. Эжени закричала, и ей ответили отчаянные, бессмысленные гудки. Два окутанных белыми клубами паровоза сшиблись, как сшибаются бойцовые петухи. Удар вышел столь сильным, что с насыпи под откос начали падать вагоны, много-много разноцветных вагонов…

— Баронесса, приличия требуют выразить вам соболезнования, — император слегка наклонил голову, — но, поверьте опыту, ничто так не идет юным блондинкам, как траур. Скоро его наденут многие; впрочем, вы можете избежать этой участи. Если, разумеется, сочтете нужным.

* * *

Эжени проснулась с колотящимся сердцем, помня чудовищный сон до последнего звука и отблеска. У них с мужем были разные спальни, и молодая женщина этому радовалась, даже когда считала себя счастливицей. Раньше она не хотела показываться Жерому растрепанной, теперь — видеть его больше, чем было неизбежно. К счастью, последнее время де Шавине думал лишь о политике, которая, по его собственному утверждению, требовала напряжения всех сил и ясной головы. Барон каждый вечер высказывал надежду, что его удивительная Эжени поймет и простит. Удивительная Эжени соглашалась и запирала дверь изнутри. Она больше ни разу не заплакала, но сон приходил лишь под утро, и женщина подолгу лежала, глядя на огонек ночника. Иногда баронесса представляла себя вдовой — без ненависти, с каким-то вялым недобрым интересом. Сегодня во сне она овдовела и тоже ничего не почувствовала, а в соседней комнате живой и бодрый Жером одевался, брился, проверял багаж, который только предстояло отослать на вокзал Сен-Обри…

Если провести в постели еще час, муж, уезжая, постучит к ней, поцелует сперва в лоб, потом в губы, скажет то, что он всегда говорит уходя, и оставит ее в покое. Может быть, навсегда. Эжени дотянулась до звонка и вызвала горничную.

В столовую баронесса вошла, когда Жером, дожидаясь завтрака, просматривал утренние газеты и курил. Он тут же погасил папиросу, поднялся и, поцеловав жену в щеку, спросил, как она спала. Эжени рассеянно улыбнулась и, как обычно, когда они оказывались за столом лишь вдвоем, села напротив мужа. Завтрак прошел под рассуждения барона о причинах поражения и вредном воздействии бекона на печень. Когда внесли кофе, Эжени поняла, что откладывать дальше невозможно.

— Жером, — спросила она дрогнувшим голосом, — тебе обязательно ехать?

Де Шавине отложил салфетку и покачал головой с тем серьезным и слегка печальным видом, который раньше вызывал у Эжени приступ щемящей нежности, а теперь неловкость и стыд за себя прежнюю. К несчастью, под взглядом мужа она по-прежнему опускала глаза и заливалась румянцем. Жером не замечал перемен, он не сомневался в любви жены, и это тоже было мучением.

— Видишь ли, дорогая… — Барон выждал, пока выйдет лакей, и Эжени стало противно. Старик Симон поступил к де Мариньи еще до ее рождения. Выдать недоброжелателям политические тайны он не мог, к тому же бедняга становился туг на ухо. — Видишь ли, мы стоим на пороге очень важных перемен. Ильская неудача привела к серьезному кризису. Рождественские каникулы отложены на неопределенное время. Часть депутатов, традиционно поддерживавших Кабинет, от него откачнулась, а некоторые даже примкнули к Маршану. Положение премьера стало неустойчивым; чтобы не допустить дальнейшего ухудшения, ему придется пойти на компромисс, и первые телодвижения в этом направлении уже сделаны.

Нет сомнений, что премьер сохранит свой пост и ему поручат сформировать новый Кабинет. Однако он будет вынужден отдать два или три портфеля умеренной оппозиции. Маршан исключается, на это премьер не пойдет, и его можно понять, но тогда остается не так много кандидатур. Милая, ты хочешь стать госпожой министершей?

— Наверное. — Минутами она почти ненавидела мужа. Сейчас была именно такая минута, и именно поэтому Эжени заставила себя произнести: — Прошу тебя, останься.

— Дорогая моя, это невозможно. Разве что, — он заговорщицки улыбнулся, — такова воля императора.

— Это… Это всего-навсего моя просьба.

— Эжени, мне в самом деле очень жаль, но от результатов инспекции слишком многое зависит, я же тебе все объяснил. Вспомни жен цезарей, они провожали своих мужей с улыбкой, а ведь в их времена не было ни телеграфа, ни железных дорог. Я телеграфирую тебе сразу же по прибытии в Орлеан.

— Телеграфируй родителям, я буду у них.

— В такую погоду? — рассеянно удивился де Шавине. — Любовь моя, в городе сейчас гораздо приятнее, а наш жасмин смотрит зимние сны. Он тебя даже не узнает, зато наш бумажный поцелуй прилетит с опозданием.

— Папа и мама на городской квартире. Приехал наш шеатский родственник, и они вернулись.

— Вот как? Ты мне не говорила… Если этот Пайе де Мариньи — приличный человек, надо, чтобы следующим маркизом стал он. Ты, конечно, понимаешь, что я желаю твоему папе долгих лет, но мы должны думать о престиже семьи, тем более теперь…

— Да, — чужим голосом согласилась Эжени, — должны.

Часть II

Глава 1