От легенды до легенды (сборник)

А сейчас, нащупав нужную мелодию, он повторял ее снова и снова, надеясь отыграть, вырвать у судьбы то, что потерял вчера. Играл до позднего вечера, так и не притронувшись (к вящей радости бомжей) к разбросанным у его ног монетам и бумажкам. А утренним поездом помчался в Киев. В надежде… на что, собственно? На чудо… Но нет, чуда не случилось. Сероглазая не ожила, Татьяна не оказалась злобной шутницей, нелепое самоубийство не было дурным сном. Он лично побывал на кладбище.

В коридоре разрывался звонок, а он все сидел, бестолково перебирая струны.

Хрусталь.

Вернуть. Отыграть. Отмотать назад.

Струны, струны, где у вас кнопка «назад»?

Бум!

Бум-бум-бум!

— Кир! Сволочь! Дверь! Открой! Или я ее выбью! Я знаю, что ты дома! А если не дома, выбью дверь и дождусь тебя в квартире!

Бум!

Кир нехотя отложил гитару и поднялся навстречу другу и менеджеру по продвижению.

— Ты что творишь? Ты на репетиции должен быть! Почему трубку не берешь?! Ты… ты вообще здоров? — Максим с тревогой смотрел на осунувшееся лицо друга. — Да что с тобой?

— Я… — Кир махнул рукой. — Ты не поймешь.

— Это все из-за той девчонки?

Кирилл не ответил. Да и что сказать-то? Как описать словами пустоту, что поселилась в душе? Динка, Настя — две сероглазые, две потери, и обе можно было не допустить.

— Эй, брат, нельзя же так! «Даже боги не могут сделать бывшее небывшим». Это Аристотель сказал. А он был умнее нас. Ты не исправишь прошлое, надо идти вперед!

— Да, — пробормотал Кир. — Вперед…

Он сходил на репетицию. И на вторую тоже. Но перед этим забрел в одну из городских больниц. Возвращался от Макса, ехал по Московскому проспекту, и… потянуло просто. Сел на лавочке в небольшом прогулочном парке. На соседней примостились две женщины — пожилая дама, видимо, с дочерью.

Он взял первый аккорд.

Готовится к операции. Женщина готовится. А дочь проведать пришла.

Страх. Тревога. Надежда. Как превратить это в свет?

Лучи. Робкие, золотистые, пробиваются сквозь густую тучу. Плавно и очень медленно прорезают черноту. Кажется, весь мир превратился в вязкую тучу. В тучу и золотые лучи. И лучей все больше с каждой секундой. Прорываются сквозь темноту, расцветают золотыми звездами.

Он повторял и повторял одну и ту же мелодию, купаясь в золотых лучах. Туч больше не было. Только звезды. Звезды на чистом дневном небе — может ли быть что-то прекрасней?

— Послушайте, — к нему подошла уставшая девушка в белом халате, — здесь все-таки больница, а не подземный переход!

Кирилл кивнул, извиняясь. Что ж, нельзя, значит, нельзя. Но попытаться стоило.

— Подождите! А можно он останется? Пожалуйста? — пожилая женщина спешила к ним, опираясь на руку дочери. — Может, я слишком мнительна, но у меня скоро операция, а я страшно боюсь. А эта его музыка… мне стало спокойней на душе… Он же совсем негромко играл. Пожалуйста!

Две женщины, пожилая и молодая, смотрели на медсестру с надеждой. Кир, глядя куда-то вдаль, молча гладил гитару. Девушка в халате с минуту поколебалась, потом кивнула.

— Только совсем негромко! И недолго. И лучше отойдите в глубь парка.

— Сыграйте еще раз то же самое, — попросила женщина, когда медсестра ушла.

Кирилл улыбнулся. Еще бы не сыграть! Ведь там, в этой игре, свет! Свет, в котором он может искупаться сам и которым может поделиться с другими. Они, конечно, не видят эту красоту, но чувствуют.

На третью репетицию он не пошел. Его ждали в другом месте.

— Кир, ты что здесь делаешь? — «Жигуленок»-такси притормозил у входа в больницу. Максим начал кричать, едва успев вылезти из машины. За ним неуверенно, будто стесняясь, вышла Диана. — Ты что вообще творишь? Неделю на репетициях не появляешься, трубку не берешь! Тебя все ищут! Я совершенно случайно узнал, куда тебя занесло.

— Я не могу, Макс. Не могу больше. Здесь свет. Здесь люди, которым я нужен.

— А там, — Максим потянул его за рукав, — люди, которые платят деньги за твои концерты и диски!

— Здесь боль, которую я могу превратить в золотые лучи. — Кирилл, казалось, совсем не слышал друга. — Как жаль, что ты этого не видишь. Я и сам не всегда… Его невозможно увидеть в зале. Настоящий свет появляется, когда я играю для того, кому действительно нужна помощь. Я играл тогда для Насти…

— Но ведь и Настя была в ЗАЛЕ! — Диана стала перед мужем. — И такие, как она, еще не раз придут на твои концерты! Со сцены тоже можно кому-то помочь!

— Да! — крякнул Максим. — Играй ты в своих больницах, кто мешает. Из твоих волонтерских вылазок можно очень даже хороший пиар-ход сделать.

Кир грустно улыбнулся. Червячок сомнения, выползший на слова Динки, испарился, едва заговорил Макс. Хрустальные облака, золотые лучи, нереально-лазурное небо, взмах черного крыла — все это превратить в банальный пиар-ход?

— Ничего ты не понял, друг. Игра за деньги и игра ради света… Это все равно… все равно что подменять пиво лимонадом! Один раз попробуешь, второй — не захочешь.

— Отлично! А жить ты на что думаешь? — Максим не выдержал, закричал в голос: — Твой свет тебя накормит?! Или за квартиру заплатит?

— Максим, помолчи хоть немного! — Сталь в голосе, сдвинутые брови, Кир еще не видел Диану такой, Макс, привыкший командовать, и тот отшатнулся от жены. — Кирилл, а ты послушай меня. Если тебе так противен… противна игра за деньги, можешь отдавать эти деньги тем же больницам! Шевчук, к примеру, занимается благотворительностью. И другие музыканты. Но при этом не гробят свою жизнь! И… — она запнулась, растерянно заморгала, — и жизнь своих близких.

Кир молча смотрел куда-то вдаль.

— Так. — Максим решил, что он уже достаточно «немного» помолчал. — Или ты, кретин, садишься в такси, или я тебя сейчас в поросячий хвост скручу и в багажник засуну. И в таком виде доставлю на репетицию! Или нет, сначала в наркологический центр заедем, пусть проверят, какой дряни ты нанюхался!

Кир покачал головой:

— Нет. Не скрутишь. И не засунешь. Ты светлее, чем сам думаешь…

— Так! Хватит! Поехали! Диана, скажи ему… что-нибудь!

— Не засунешь ты его никуда! Таксист удрал, мерзавец, — устало проговорила Диана, вновь становясь такой знакомой Динкой. Как же они с Настей похожи!

Макс выматерился.

— Подожди. Вот, послушай… — Кирилл перехватил гитару.

— Да что я, брынканья твоего не слышал? Я…

Хрусталь.

Ударили пальцы по струнам.

Перо. Одинокое. Черное, как смоль. Купается в облаках. Черное на белом. Белое на золотом. И сквозь золотое марево проступает…