От любви с ума не сходят
Шрифт:
КРУ* 6 . На полу, на столе, на тумбочках валялись пузырьки и
коробочки с самыми дефицитными лекарствами – большая
часть из них с просроченными сроками годности! Тут по
театральным законам должна была последовать немая сцена.
Но ее не было, благо все вопили, как сумасшедшие:
Богоявленская –
прибежавший на шум Сучк. вопил безадресно, на всех сразу.
Я вспомнила, что работаю в сумасшедшем доме. Стойкие
бабы-ревизорши из КРУ тоже пытались повысить голос, но
куда им до наших! Я зажала уши руками и убежала к себе в
ординаторскую. Интересно, Виллимовна одна воровала или
на пару с И.Л.? Скорее, второе.
24 (октября). Я опять поссорилась с Г.П. – я ей в глаза
сказала, что ее блатная Антонина П. – не несчастная
страдалица, которая приходит в себя после тяжелой болезни
(у нее был выкидыш), а развратная баба, которая свила
себе гнездышко в мужской палате и пьет с мужиками – их
выбрасывают из стационара одного за другим за
употребление спиртного, а ее трогать не смеют – как же ее
выписать без разрешения професорши? Г.П. нахмурилась и
заявила всем нам, что надо уметь отличать парадоксальную
реакцию на душевную травму от банальной распущенности, а
мое дело – не думать, а выполнять, "а то слишком много
вас, умников развелось". Мне бы смолчать – а я возьми и
ляпни, что в Ленинграде на моей родной кафедре меня учили
именно думать. Дело с Виллимовной замяли – ей вынесли
строгий выговор с занесением "за халатность".
25 о.(окт.1985) Отлилось мне вчерашнее! Г.П. отдала меня на
растерзание И.Л. Сучк. С понедельника я выхожу на работу на
пятый этаж.
30, среда. Как я устала! Я не бросила своих пациентов
из стрессового – мы договорились, что новых я брать не
буду, а старых доведу до конца, до выписки. Сучк. сразу
же мне дал 15 человек – резаные алкоголики, тяжело
больные лежачие шизофреники из Кащенко и молодой человек
из спецбольницы, вор, у которого во время отсидки
появилось хобби – глотать алюминиевые ложки. Сидеть в
спецбольнице (это ведь не заведение "для особо опасных"
душевнобольных, куда сажают диссидентов и убийц) лучше,
чем в тюрьме, но все равно не сахар. Как только пациент
проглатывает инородный предмет и об этом заявляет, его
тут же переводят туда, где его смогут извлечь – а это уже
новые впечатления; к тому же в психосоматических
отделениях режим не такой строгий. После операций он уже
дважды сбегал; так как к нему не приставлен персональный
страж из милиционеров, то не сомневаюсь, что и в нашей
больнице он надолго не задержится. Я лично присматривать
за ним не намерена. Резать его будут завтра.
4 ноя. Пришло приказание сверху – на праздники никого из
психических не выписывать и не отпускать в домашний
отпуск. Как всегда, как в прошлом году. Не дай Бог кто-то
что-то устроит перед Мавзолеем. На третьем, в стрессовом,
как раз сейчас лежит молодой человек Гера,
совершенно разрушенный изнутри шизофреник.
Кажется, он сын давней подруги Г.П.; впрочем, он совсем
безобидный. Он убежден, что симулирует психическую
болезнь, чтобы не идти в армию и вслух высказывать свои
убеждения – они у него антикоммунистические и
антисоветские. Он диссидент, и об этом рассказывает всем
направо и налево. Я как-то раз подслушала один разговор в
курилке: – Ах, как мне хочется умереть! – восклицала Наташа,
хорошенькая истеричка, запутавшаяся в своих мужьях и
любовниках. – Тогда ты иди на Красную площадь, облей себя
бензином и поджигайся, – посоветовал Гера. – Если ты все равно
жить не хочешь, то пусть твоя смерть послужит благой цели.
– Какой такой благой цели? – спрашивает оторопевшая
Наташа, которая на самом деле хочет жить, но не одна, а с
супругом и двумя возлюбленными. – Ну, ты самосожжешься
в знак протеста.– Протеста против чего?
Но на этом вопрос Гера ответа уже не нашел. Что за
сумасшедшая страна, где здравомыслящих диссидентов
сажают в психушки, а настоящие сумасшедшие под них