От магов древности до иллюзионистов наших дней

Причина такой популярности объясняется только новизной и особым характером художественного образа, созданного Беллахини. Актер божьей милостью, он был на эстраде почти тем же, чем и в жизни, — крестьянином, под внешностью простака скрывавшим сметку и хитрость. Он до смешного плохо владел всеми языками, на которых выступал, и изъяснялся такими «живописными» словечками, от которых зрителей-аристократов порой бросало в жар. Но Беллахини создавал этот образ в расчете на другого, ярмарочного зрителя, которому именно такой персонаж был близок и понятен, а его редкостное актерское обаяние превращало все недостатки в достоинства.

Популярность Беллахини была так велика, что он получил доступ и во дворцы, несмотря на то, что ему явно не хватало природного такта. Например, однажды, выступая перед королевской семьей, он спросил: «Может быть, у кого-нибудь из их величеств случайно найдется чистый платок?..» Подобные выходки так гармонировали со всем обликом артиста, что воспринимались как непосредственная шутка.

Баттемар и Беллахини изображали простых людей без издевки, даже с симпатией, но их сатира никогда не поднималась до уровня общественного протеста. Прямым протестом против политической реакции, хотя и в замаскированной форме, были выступления венгерского иллюзиониста Йожефа Ванека (1818–1899), преподавателя физики в Будапеште. Ванек принимал непосредственное участие в буржуазной революции 1848–1849 годов. После того как венгерская революция была подавлена австрийской армией при помощи войск Николая I, Ванек бежал в Турцию. В эмиграции он изучил технику иллюзионного искусства и стал с успехом гастролировать в странах Востока и Европы, используя свои выступления для того, чтобы настойчиво напоминать о зверствах реакционеров в Венгрии.

«Шлягером» Ванека был старинный трюк «обезглавливание». Артист преподносил его по-новому, с ужасающим натурализмом. Если средневековые иллюзионисты довольствовались тем, что показывали «отрубленную» голову у ног «обезглавленного», Ванек высоко поднимал за волосы муляж головы, из шеи которого обильно лилась «кровь»; ставил этот муляж на блюдо и спускался с ним в зрительный зал, предлагая зрителям убедиться в том, что это настоящая человеческая голова. Естественно, никто не испытывал желания дотронуться до мертвой головы, забрызганной кровью. Те, к кому подходил иллюзионист, с ужасом отворачивались. Каждый раз некоторые женщины падали в обморок. Многие зрители были рады, когда голову уносили на сцену.

Номер Йожефа Ванека вызывал политические ассоциации у зрителей, читавших в газетах о казнях участников венгерского революционного движения. Но, разумеется, на ход политических событий его выступления не могли повлиять. Карьера иллюзиониста оказалась лишь эпизодом в жизни Ванека. Впоследствии он вернулся в Будапешт и, отмежевавшись от революционной деятельности, умер владельцем большого кафе.

Как мы видим, боевым, бунтарским тенденциям в творчестве некоторых романтиков не соответствовали сколько-нибудь значительные явления в иллюзионном искусстве. Некоторые иллюзионисты вообще предпочитали уклоняться в своих выступлениях от всего, что могло напоминать об окружающей действительности. И, отнюдь, не случайно обращение иллюзионистов к экзотическим, восточным мотивам.

Интерес к Востоку возник в Европе не только в связи с колониальными захватами, но и благодаря произведениям писателей и композиторов-романтиков. Романтики воспевали жизнь народов Востока или североамериканских индейцев для того, чтобы противопоставить чистоту и благородство их патриархальных нравов корыстному эгоизму и жестокости капиталистического мира. В этом заключался пафос их произведений. Иллюзионисты же, в свою очередь заинтересовавшись «восточной темой», подхватили лишь внешнюю, декоративную сторону экзотики.

И со второй половины XIX века на эстраде появляется множество мнимых китайцев, японцев, индейцев и египтян. Таковы венгерские иллюзионисты братья Гудер: Фердинанд (1842–1878) выступал под псевдонимом «Лин Лук», выдавая себя за китайца, а Луи (1852–1877) называл себя Ямадэва, изображая индийца. Знаменитый «китаец» Чун Лин-су — не кто иной, как американец Элсворт Робинсон (1861–1918); «японец» Иоритомо — француз Анри Морье (1865–1949); «загадка Индии» Махатма на самом деле немец Герман Курц (род. 1873). Подобных примеров можно привести множество.

Древнее иллюзионное искусство Китая, Японии, Индии и Египта о его многовековыми традициями накопило огромный запас разнообразных приемов и трюков, отличающихся большим национальным своеобразием.

Китайские фокусники всегда выступали вместе с группами жонглеров и акробатов. Когда иллюзионист исполнял свой номер, остальные в нужные моменты отвлекали на себя внимание зрителей. Выступление сопровождалось непрерывным диалогом: артисты все время весело поддразнивали друг друга. Кто-нибудь из них подсказывал иллюзионисту, якобы не знающему данного фокуса, что ему следует делать. Тот «механически» исполнял указания, а когда фокус получался, сам был безмерно удивлен. Либо после удачного трюка партнера рассказывал о каком-нибудь совершенно невероятном фокусе знаменитого мастера, о котором он слышал. И иллюзионист показывал этот фокус. Или, наконец, после особенно удачного трюка партнер брался сделать что-нибудь еще более удивительное и тут же делал это. Так с незапамятных времен выступали китайские фокусники: без пауз между трюками, без малейшей нервозности — законченность движений и небрежная элегантность манер.

Лягушки превращались в золотых рыбок, золотые рыбки — в камни, а камни — снова в лягушек. Маленькое деревцо вырастало из пустой чашки. Клочки бумаги, если на них дунуть, соединялись в целый лист. Из маленькой корзинки, поставленной на обычный стол без скатерти, вынимали полный обед на двенадцать человек, вместе с приборами и с большой суповой миской, по размерам почти равной корзинке, и все это снова убирали туда же.

Еще в XIV веке рыцарь Даматус, прибыв с итальянским посольством в Испанию, показывал привезенный им из Китая фокус с большими металлическими кольцами; подброшенные в воздух, они соединялись в цепочку и снова рассыпались по желанию исполнителя. С тех пор отот трюк прочно вошел в репертуар европейских артистов, как и некоторые другие китайские фокусы. Таковы бабочки из тонкой шелковой бумаги, прикрепленные длинным волосом к букету, порхающие и кружащиеся над ним при помахивании веером; многочисленные трюки с лентами, цветами, фонариками, вазами, золотыми рыбками и веерами. Характерный китайский фокус — «удивительная труба». Две широкие картонные трубы, пустые внутри, несколько раз вставляются одна в другую и вынимаются. При этом иллюзионист каждый раз достает из трубы все новые и новые предметы: платки, ленты, гирлянды цветов, зажженные фонарики, вазу, оказывающуюся шире трубы, живых голубей.

Не менее удивительные трюки показывали японские фокусники. В XVII веке Окон Мияко вынимал из пустой бутылки трех живых уток, превращал нарисованную птицу в живую, а картофелину — в угря. Сен Таро Сатакэ сажал мальчика в корзину, откуда тот исчезал и затем появлялся в зрительном зале. Иокосаи Янагава манипулировал бумажными бабочками и веерами. В японских книгах XVIII века объяснялись такие трюки, как сращивание разрезанной веревки, летающие по воздуху свечи, превращение мокрой бумаги в сухое конфетти, трюки с водой и многие другие.

Репертуар мнимых китайцев и японцев XIX столетия не имел почти ничего общего с подлинным иллюзионным искусством восточных народов: этот репертуар составлялся по большей части из тех же традиционных европейских трюков, что и у остальных иллюзионистов. Характерно, что «восточные» фокусники обычно изображали жрецов, военачальников, высших сановников, феодалов, чтобы оправдать использование дорогих, красочных костюмов и роскошного реквизита: настоящего китайского фарфора, пестрых индийских шалей, аравийской «золотой» утвари. Стремясь привлечь к себе симпатии публики, они придавали этим персонажам положительные чопты. И нередко «восточные» иллюзионисты пропагандировали в своих выступлениях антинародную, реакционную, колонизаторскую политику.

Вот как, например, Чун Лин-су преподносил зрителям «неуязвимого» человека — старинный трюк, которым еще Робер-Уден устрашал алжирцев, в свою очередь заимствовав его из арсенала фокусников предыдущего века.

Оркестр исполнял «китайскую» музыку. С последним аккордом раздавался шум многолюдной толпы, и на сцену выходили живописно одетые воины Небесной империи, выстраивавшиеся в два ряда. Торжественно звучали фанфары, и в глубине появлялась процессия. Статисты несли золоченый паланкин, где под пурпурным тентом восседал самодовольно улыбающийся Чун Лин-су.