От межколониальных конфликтов к битве империй: англо-французское соперничество в Северной Америке в XVII-начале XVIII в.
Шрифт:
После 1713 г. Новая Франция была фактически с трех сторон окружена английскими владениями (см. карту 7). С этого момента, как выразился Л. Гру, «Америка повернулась к морю английским фасадом», а Канада «стала сугубо внутренней колонией, находящейся под угрозой удушения, в полной зависимости от своего английского соперника. [1346] Со своей стороны Ф.-К. Гарно считал, что Утрехтский договор разрушил «целостность» (integrite) французских колоний на Североамериканском континенте. [1347]
1346
Groulx L.Histoire du Canada francais depuis la decouverte: 2 t. T. I: Le Regime francais. Montreal, 1963. P. 151.
1347
GameauF.-X.Op. cit. P. 484.
На основании этого многие авторы, как англо-саксонские, так и франкоязычные, утверждают, что в 1713 г. уже был предопределен окончательный результат англо-французского соперничества в Северной Америке. Например, тот же Л. Гру считал, что «Утрехтский договор был лишь прелюдией к Парижскому договору 1763 г.». [1348] Дж. М. Тревельян полагал, что после Утрехтского мира в «борьбе за будущий доминион Канада <…> перелом уже был достигнут». [1349] По мнению X. И. Пристли, зафиксированная в Утрехтском договоре «уступка территорий, господствоваших над рекой и заливом Св. Лаврентия, означала, что Северная Америка не может не стать британской». [1350]
1348
Groulx L.Op. cit. T. I. P. 151.
1349
Trevelyan J. M.Op. cit. Vol. III. P. 185.
1350
Priestley H. I.France Overseas through the Old Regime: A Study of EuropeanExpansion. New York; London, 1939. P. 156.
Значение Утрехтского договора для истории Северной Америки безусловно очень велико, однако говорить о том, что в 1713 г. исход борьбы Англии и Франции за этот континент был уже ясен, на наш взгляд, не совсем корректно как с точки зрения дальнейшего развития событий, когда за четвертьвековым периодом войн последовала мирная передышка, продолжавшаяся более трех десятилетий, так и с точки зрения того, что Франция сохранила достаточно прочные позиции в Северной Америке (в данном случае не важно, какими соображениями она при этом руководствовалась), а самое главное — осталась ведущим игроком в Европе.
Безусловно, все изменения, произошедшие в колониях в результате Войны за испанское наследство, ставили перед французами, не собиравшимися сдавать своих позиций в Северной Америке (равно как и перед англичанами, имевшими свои виды на этот континент), новые стратегические и тактические задачи, достижение которых грозило новыми конфликтами. Будущему спокойствию, конечно же, не способствовало то, что Утрехтский договор, оставил множество неразрешенных проблем. Если границы между владениями Компании Гудзонова залива и Новой Францией должны были быть установлены Комиссией уполномоченных, то о границах между Канадой, Нью-Йорком и ирокезами не упоминалось вообще. Многозначительное упоминание о «старинных пределах» Акадии открывало широчайший простор для самых различных трактовок данного сюжета обеими сторонами.
Утрехтский мир и переговоры, предшествовавшие его подписанию, явились отражением реальной расстановки сил в Европе и за ее пределами и в то же время отражением позиции и подходов английского и французского правительств к ключевым проблемам внешней и колониальной политики. Не стоит удивляться, что ради сохранения испанского престола за своим внуком Людовик XIV сделал англичанам значительные уступки в колониях (кстати, гораздо большие, чем сам Филипп V). В результате позиции Франции в Новом Свете пострадали сильнее, чем позиции Испании. Впоследствии многие французские и франко-канадские историки сетовали на то, что Людовик XIV легко отдал англичанам Акадию, переселенческую колонию, [1351] где (в отличие от побережья Гудзонова залива и Ньюфаундленда) в то время уже имелось небольшое, но достаточно консолидированное население, в дальнейшем сложившееся в своеобразную этническую группу. Однако такой шаг был вполне закономерен для того времени, когда целые народы и государства в самой Европе и тем более за ее пределами легко приносились в жертву политическим, династическим, религиозным интересам и амбициям монархов, зачастую мысливших такими категориями, как «слава», «величие», «престиж», которые в их представлениях и составляли (или заменяли) национальные интересы.
1351
См. напр.: Генен Е.Новая Франция. М., 1901. С. 316.
Хотя англичане на заключительном этапе Войны за испанское наследство перебросили в Северную Америку значительные воинские контингенты и сделали попытку (правда, неудачную) изгнать французов с континента, следует помнить, что организация экспедиции 1711 г. была продиктована в первую очередь сугубо европейскими причинами. В то же время на мирных переговорах представители королевы Анны уделили значительное (по крайней мере, более значительное, чем раньше) внимание колониальным сюжетам и приложили определенные усилия, чтобы заставить своих соперников уступить территории, уже давно облюбованные Лондоном. Как мы видели, уступка Ньюфаундленда и побережья Гудзонова залива изначально рассматривалась и вигами, и тори как непременное условие мира с Францией.
Мы позволим себе не полностью согласиться с Дж. С. Грэхемом, утверждавшим, что Война за испанское наследство была «в определенном смысле войной бизнесмена», а завершивший ее мир был «миром бизнесмена». [1352] О «бизнес-характере» этой войны и завершившего ее мирного договора, на наш взгляд, можно говорить только применительно к Великобритании и то только помня о том, что наряду с «бизнес-задачами» правительство королевы Анны в ходе этой войны решало также многообразные военные и политические задачи. Что же касается Людовика XIV, то в его политике «бизнес» всегда играл роль сугубо второстепенную, а главное подчиненную по отношению к «славе» и «престижу» Франции, династии Бурбонов и его лично.
1352
Graham G. S.Empire of the North Atlantic. P. 103.
Другое дело, что в ходе Войны за испанское наследство и особенно на последовавших за ней переговорах, пожалуй, впервые в европейской и мировой
истории традиционный (феодально-абсолютистский) подход к международным отношениям, где основную роль играли тесно связанные друг с другом династические и политические интересы монархии, столкнулся с подходом нового времени (буржуазным, конституционным) — гораздо более разносторонним, сочетающем в себе (конечно, еще отнюдь не столь органично, как в дальнейшем) разноплановые интересы правительства и верхушки господствующих классов. Утрехтский договор представлял собой соглашение между этими двумя подходами, причем каждая сторона считала себя в той или иной степени выигравшей. Людовик XIV ценой ряда уступок решил свою главную задачу — сохранил испанский престол за династией Бурбонов, еще раз продемонстрировав всей Европе, что военная мощь Франции отнюдь не подорвана. Англия значительно усилила свои позиции на международной арене, укрепила «европейское равновесие», а также получила ряд заморских территорий и коммерческих привилегий.Чей выигрыш в итоге оказался реальным, а чей — эфемерным? Если подходить к этому вопросу с позиций историзма, то дать на него однозначный ответ достаточно сложно. Как заметил по поводу ситуации, сложившейся в Европе и во всем мире после Утрехта, П. Шоню, «хотя за Англией было будущее, Франции принадлежало прекрасное настоящее. [1353] Это замечание выдающегося историка можно отнести и в целом к той эпохе, носившей ярко выраженный переходный характер, и непосредственно к той ситуации, которая складывалась на международной арене после завершения серии общеевропейских войн конца XVII — начала XVIII в. Новые тенденции и в политическом, и в общественном развитии еще только начинали проявляться, не всегда были заметны современникам, а самое главное на их пути стояло множество препятствий, которые было не так-то просто преодолеть. Это впоследствии англо-саксонские историки могли ставить в заслугу Харли и Болинброку, что при заключении мира с Францией они предпочли добиваться «материальных выгод», а не «унижения старого тирана [Людовика XIV. — Ю.Л.]». [1354] Полемика, развернувшаяся в Британии вокруг Утрехтского мира (а также дальнейшая судьба самих торийских лидеров), свидетельствует о том, что, хотя большинство «политической нации» стремилось к миру, далеко не все разделяли взгляды Оксфорда и Болинброка на то, какими должны были быть его условия и то каким образом он должен был быть заключен. [1355]
1353
Chaunu P.La civilisation de l'Europe classique. Paris, 1984. P. 126.
1354
См.: Jones J. R.Britain and the World, 1649-1815. London, 1980. P. 171.
1355
Можно вспомнить фразу Маколея: «Мы за Утрехтский мир. Но мы никак не почитаем государственных людей, которые заключили этот мир» (Маколей Т.Б.Полн. собр. соч. Т. 2. СПб.; М., 1866. С. 161).
Существуют различные оценки Утрехтского мира в целом, однако большинство авторов сходится на том, что он положил предел гегемонистским притязаниям Людовика XIV и объективно свидетельствовал об относительном ослаблении Франции (хотя ее силы отнюдь не были подорваны и по-прежнему значительно превосходили силы ее соседей), и в то же время ознаменовал превращение Британии, с одной стороны, в одну из ведущих европейских держав, а с другой — в лидера на морях и в колониях. Правда, степень и того и другого оценивается по-разному. [1356] Не вдаваясь в полемику по данному вопросу, отметим, что Утрехтский договор зафиксировал определенное равновесие, установившееся между Англией и Францией как крупнейшими игроками Старого Света.
1356
Ср., напр.: Rain P.Op. cit. P. 129; Wakeman H. О.The Ascendancy of France, 1598-1715. London, 1955. P. 368; Ashley M.Louis XIV and the Greatness of France. London, 1946. P. 229.
Как отметил английский историк Ч. Петри, «Величайшей заслугой этого [Утрехтского. — Ю. А.]договора было то, что он признал реально существующие факты. Франция была первой державой в Европе, Филипп был монархом, которого хотела Испания, Великобритания строила колониальную империю <…> Все эти неопровержимые реалии были признаны в Утрехте». [1357]
Отмеченное нами различие в целях, ставившихся англичанами и французами в ходе Войны за испанское наследство, в то же время не означало различия в способах их достижения. Поэтому, возвращаясь к предмету нашего исследования, необходимо подчеркнуть, что подходы Лондона и Парижа непосредственно к решению проблем, связанных с Североамериканским континентом, отличались не столь существенно. Самое главное состояло в том, что независимо от того, где в то время находились основные интересы Англии, судьба всех компонентов испанского наследства решалась все-таки на полях сражений в Европе. Именно победы, одержанные Мальборо, позволили английским дипломатам в ходе мирных переговоров выдвинуть требования уступок в колониях (а также в колониальной торговле). Сам по себе исход борьбы в самой Северной Америке повлиял на позицию, занятую державами, не слишком значительно. На Ньюфаундленде и на побережье Гудзонова залива (уступки которых англичане добивались с самого начала) им не удалось достичь крупных военных успехов. Более того, если на севере сохранялось хотя бы определенное равновесие, то практически весь Ньюфаундленд к концу войны находился в руках французов. Однако именно эти территории, с точки зрения Лондона, представляли наибольшую ценность, что было связано с тем, что в них были заинтересованы в первую очередь коммерсанты и судовладельцы самой Англии. В этом смысле присоединение к английским владениям Акадии было более случайным. Точнее, оно было вызвано не только заинтересованностью метрополии (хотя она тоже, несомненно, была), но прежде всего давним стремлением Массачусетса обезопасить свои границы и получить доступ к природным ресурсам соседней французской колонии, ради чего бостонцы были готовы пойти на крупные затраты и значительные усилия. Можно сказать, что захват Пор-Руайяля явился первым совместным англо-американским предприятием, в котором метрополия и колонии сыграли разные, но дополняющие друг друга и взаимосвязанные друг с другом роли.
1357
Petrie Ch.Diplomatic History: 1713-1933. London, 1946. P. 14.