От мира сего

Мы шли и опять говорили про все. Про весь мир.

— Как я тебя люблю!

— А я!

— И ты?

— Ох, просто сил нет!

— Господи, какое счастье!

Да, за счастье надо платить. Только бы не забывать о собственной греховности. За все всегда приходится платить. Но за счастье — любая цена не цена. Впрочем?.. А там будь что будет. Я хочу счастья и помню, что возмездия никогда не избежать.

А кто из нас что говорил… Разве можно?

А ведь нам уже немало лет. А мы всё проблемы решаем.

Расставаться не хотелось.

А работа?

Мы стали у дерева и всё решали проблемы.

Подошла пьяная женщина. И стала говорить что-то, а что — я не помню точно. Она говорила, кажется, что жизнь вещь тяжелая и главное в жизни — не мешать другим, а себе надо доставлять удовольствие. Она говорила хорошо — помню. А мы хотели побыть одни — это тоже помню, — но она не мешала, она была добрая.

Она говорила долго. О чем?

Я видел тебя. Я смотрел только на тебя.

Небо серое. Все серое. И светло.

А мне уж надо было идти…

Было светло, тепло…

Какая работа…

Впереди еще долгая работа. Лишь вечером я увижу ее. После работы.)

И опять они тихо лежат. Жарко.

— Люсенька, я так хочу, чтобы у нас были дети.

— Ты-то что! А я этого захотела впервые. Твои дети у меня. Я только этим и живу. Я так рада, что ты это первый сказал. А хочешь двойню?

— Хочу. А ты?

— И я.

— А ты хочешь одинаковых, похожих или разных, одного пола или мальчика и девочку?

— Я хочу и мальчика и девочку. А ты что хочешь?

— Я тоже. Но знаешь, сейчас, сию минуту, я больше всего…

— Милый. Как я тебя люблю…

А потом опять:

— А ты знаешь, мне кажется, что я уже беременна. — Он засмеялся:

— Может быть. Господи, а хорошо бы.

— Приедем домой и будем работать. Да? А то мы совсем распустились. Только любовь. А я боюсь. Работа и любовь, да? Я боюсь, что, если я перестану заниматься душой, своим делом, ты меня бросишь. Я знаю, что без своих знаний, без работы — я ничто. Во всяком случае, для тебя буду ничто. И ты меня бросишь. А потом будешь искать причину греха во мне, но мне ж от этого будет не легче.

— Не городи, родная. Хотя, когда у человека за душой нет Дела, он никнет.

— А ведь кому что дело.

— Конечно. Кому детей дома воспитывать, кому больных лечить, кому науку двигать. Кому пол подметать. Но чтоб там был кусок души.

— Я ж говорю — бросишь, если не будет дела.

— Не морочь голову. Будем держаться за то, что обрели.Действительно, приедем, будем работать.

— А давай заведем собаку. Ребенка и собаку.

— Не управишься. Я-то сволочь. А ты замучаешься.

— Милый. Родной мой. Как я тебя люблю.

— А зимой поедем на Памир?

— Почему зимой?

— Так лето-то кончилось.

— Ну, тогда поедем. Мы повсюду с тобой поедем.

— Торопиться надо, а то вдруг ребенок будет.

— Был бы ребенок.

— Конечно, разговоры уж слишком абстрактны. Подождем, не будем загадывать.

— Как я буду без тебя?

— А кто тебя заставляет быть без меня?

— Завтра приедем, а послезавтра на работу.

— А неохота. Неохота, потому что расставаться надо на полдня.

— Чегой-то ты зафальшивил, милый.

— Наверное, перерасслабился.

— Давай сосредоточивайся.

А потом они опять лежали молча, и она стала вспоминать «их первые дни», и вспоминала она то же самое, все тот же их прекрасный день, когда они были еще с тем миром, когда они не были еще в обнимку только со своим, только с их миром.

( — Тебя к телефону.

Сегодня суббота. В субботу обычно все отменяется. Собственно, почему обычно? До этого в нашей жизни была только одна суббота. Но опыт нормальных, здравомыслящих людей позволял экстраполировать. Тогда я еще не знала, что нормальный опыт нормальных людей к нам никакого отношения иметь не будет. К сожалению? К счастью?

— Я в двенадцать должен быть опять на работе. Встретиться бы ненадолго, а? Могла бы?

Какая-то стирка недостиранная. Какой-то обед недоваренный. И чья-то квартира (моя!) недоубранная… Конечно. Сейчас…

— Подъехать к дому или как обычно?

— Лучше как всегда.

А всегда — всего раз или два.

На улице дождь. Надеваю брюки, куртку.

На перекрестке стоять холодно. Ветер. Не очень уверенно ругаю себя: «Вот дура-то, на старости лет». А на самом деле распирают чертики. Кажется, распирать должен смех или радость. А чертики должны быть в глазах и зеленые. Впрочем, зеленые — это у алкоголиков. Но меня распирают чертики. Посмотрим, что это означает.

Такси. Господи, да что же это такое!

Мы идем взявшись за руки. Мы не такие! Мы ненормальные! А сами идем вполне традиционно. Как и миллионы таких же ненормальных. Для нас-то, для себя — мы единственные, мы неповторимые. Мы всё сами за себя решаем. И неповторимость свою за себя решаем. И плевать на нормальность остальных. Мы самые нормальные. Мы единственные нормальные. У нас свой мир. Мы в царстве любви, где мы центр. Никому не разрушить наш центр, наше царство. Плевать на все. В омут. В омут. Мы, я готова платить полностью за свой грех. Грех ли? И все-таки грех.

— Выпьем сухого? У меня есть деньги. — Хотя еще на работу, правда не к больным.

— Что ж молчала? Мы б такси не отпускали, а прямо на нем бы поехали.

— Ничего, здесь есть шашлычная. (Шашлычная, конечно, закрыта. Кафе тоже.)

Зато в магазине есть вино — «Столовое».

Берем бутылку и идем в лесок, или, как его, когда он в городе, называют, — парк.

Дождь все сильнее. О чем мы говорили, что вообще было в то утро, я толком не помню. Помню ощущение чего-то, чего, как уже давно казалось, не бывает, а если и бывает, то не в нашей жизни, а в литературе, и даже не в очень хорошей.

И еще помнятся какие-то очень ненужные, ничего и ни о чем не говорящие детали. Как будто может быть что-то, что ни о чем не говорит. Помню, как ты выходишь из такси, какими дорожками мы шли, мокрые деревья, круги с пузырями в зеленой воде от брошенной зеленой бутылки. А потом мы стоим под деревом, докуриваем напоследок (посошок). А потом подошла женщина, наверное немного пьяная, с добрыми-добрыми глазами, в старых туфлях на босу ногу (а холодно). Лицо в морщинах. У глаз морщины лучиками. Морщины лучиками — банально. Потому что часто. Все, что часто, — банально. Лучиками. Может, от этого лицо такое доброе. Впрочем, морщины у глаз у всех, так ведь банально.