От первого лица

— Это что? — поморщившись, спросил главный. Он был мужчиной средних лет. С бородой. В очках. Толстый и, видимо, уверенный в себе. Одет он был с иголочки.

— Это «Прометей», Валентин Эдуардович,— ласково произнесла Морошкина.

— Даров читал? — спросил главный.

— Нет,— пролепетала Морошкина, бледнея.

— Впредь. Чтобы. Сначала. Читал. Даров,— сказал Валентин Эдуардович так мягко, что Морошкина чуть не упала в обморок. Потом главный углубился в сценарий. Он читал профессионально — сверху вниз и наискосок. Лицо его при этом ничего не выражало.

— Ну, ничего, ничего... Принципиальных возражений нет,— сказал он, прочитав.— Дарову.

Морошкина опять сгребла сценарий, и мы вышли, пятясь. За дверью Людмила Сергеевна улыбнулась.

— Невероятно! Вы что, счастливчик? Обычно первый вариант действует на него, как красная тряпка на быка.

— Значит, я тореадор,— опять пошутил я. Никак я не мог понять, что здесь не все имеют право шутить.

Морошкина сразу стала серьезной. Даже грустной.

— Желаю вам сохранить ваш оптимизм,— сказала она.

Мы нашли Дарова в студии. Шел тракт. Тракт — это по-телевизионному репетиция передачи. Даров сидел в аппаратной перед восемью экранами, расположенными в два ряда друг над другом. На всех экранах показывали куриное яйцо крупным планом. На яйце был виден штемпель.

— Уберите штемпель,— сказал Даров в микрофон.

В кадр влезла чья-то волосатая рука и повернула яйцо другим боком. На мой взгляд, принципиально ничего не изменилось. Но Даров остался доволен.

— Так! — сказал он.— Что же дальше? Давайте, давайте!

На экране появилась та же самая рука, но теперь уже вооруженная молотком. Я вдруг понял, что сейчас произойдет что-то страшное. И действительно, рука сделала замах и что есть силы ударила молотком по яйцу. Яйцо вдребезги разлетелось.

— Плохо! — резюмировал Даров.— Никуда не годится! Это вам не гвозди забивать. Зритель в этом месте должен вздрогнуть. Давайте еще раз!

— Андрей Андреевич, осталось одно яйцо,— донесся из динамика жалобный голос.

— Нет, я не могу так работать! — вскипел Даров.— Сколько вы приобрели яиц?

— Десяток,— сказал тот же унылый голос.

— Вы, голубчик, домой покупайте десяток. Для яичницы,— саркастически сказал Даров.— А у нас все-таки производство. Кончайте с последним! Больше экспрессии!

Рука восстановила статус кво, а потом с такой злостью долбанула по яйцу, что даже скорлупы не осталось.

— Ну вот,— добродушно сказал Даров.— Вас, оказывается, нужно разозлить.

Потом старик повернулся к нам, поздоровался и принялся читать мой сценарий. Вскоре ему стало тесно, потому что Дарову нужно было двигаться. Мы перебежали рысцой в коридор, где Даров стал прыгать со сценарием в руках. У него было удивительно много энергии. Он вспотел, как бегун на длинную дистанцию.

— Молодец Грудзь! — воскликнул Даров.— Никак от него не ожидал. А где он сам, кстати?

— В Иркутске,— сказал я.

— Позвольте,— сказал Даров.— Что за фокусы?

— А кто это писал? — спросила Морошкина.

— Я писал,— сознался я.

— В общем, сыровато...— после паузы сказал Даров.— Но кое-что есть. Вы когда-нибудь писали раньше?

Я сказал, что пишу с шести лет. В школе очень много писал. Сочинения, контрольные работы, планы работы пионерского звена, а потом комсомольского бюро. Затем писал в институте. Даров сказал, что эго не те жанры.

Мой сценарий приняли в работу. Относительно договора никто не заикнулся. Морошкина предложила мне начинать второй сценарий и подготовить выступающего к сентябрю. То есть подготовить шефа.

Мы еще немного поговорили о сценарии. Про деньги ни гугу. Потом Даров с Морошкиной принялись горячо что-то обсуждать. Я ничего не понимал в разговоре. Он касался монстра Валентина Эдуардовича Севро, главного редактора. Судя по их высказываниям, он был лихой рубака. Он только и делал, что рубил сценарии и передачи.

— Слушайте, юноша, это вам пригодится,— предупредил меня Даров.

И я покорно слушал, как монстр зарубил какого-то Фонарского за то, что Фонарский использовал в сценарии цитату какого-то Мызина, а нужно было вставить туда цитату из сочинений какого-то Богдановича. Эти фамилии мне ничего не говорили. Еще у несчастного Фонарского не был выстроен изобразительный ряд, как они выражались. Но этого Севро почему-то не разглядел, чем лишний раз подтвердил свою профессиональную непригодность.

Как-то потихоньку складывалось впечатление, что монстр — бездарь, да и Фонарский тоже бездарь. Как я потом заметил, это характерно для некоторых творческих работников. Нет, не бездарность. Я говорю об этике отношений.

Как правило, если человек отсутствует — ну, например, уехал в командировку, вышел в туалет, сидит дома и работает, просто сидит в другой комнате или даже умер позавчера,— а о нем зашла речь, то он непременно почему-то оказывается бездарью. Хорошо, если не карьеристом и проходимцем.

Людмила Сергеевна назначила мне срок сдачи второго сценария и выразила надежду на скорое возвращение Симановского. Следующий сценарий нужно было принести в начале сентября.

Я ехал в трамвае и напевал бессмысленное слово «ницоцо». На мотив песенки об отважном капитане. Немного омрачал настроение предстоящий разговор с шефом по поводу его выступления.

4. ОТДАВАНИЕ СЕБЯ

Симановский продолжал бомбардировать меня телеграммами.

«ЕДУ БРАТСК СИМАКОВСКИЙ». «ОТПЛЫЛ ИГАРКУ ТЕПЛОХОДОМ ПРИВЕТ СИМАКОВСКИЙ». «ВЫЛЕТАЮ МАГАДАН СРОЧНЫМ ЗАДАНИЕМ КАЗАХСКОЙ ФИЛАРМОНИИ ГРУДЗЬ».

Может быть, он решил, что я буду переставлять флажок на карте?

Я никак на телеграммы не реагировал, а собирал материал для следующего сценария. Тема была «Ядерная физика».

Подошел сентябрь. Симановский был в Ашхабаде. Шеф был в отпуске. Я был в тоске. Никак не мог подобрать кандидатуру на роль Прометея по ядерной физике.

Вдруг мне позвонила Морошкина.

— Срочно на студию,— замогильным голосом сказала она.— Приготовьтесь к неприятностям.

Я к неприятностям всегда готов. Неприятностями меня трудно удивить. Поэтому я, не моргнув глазом, отправился на студию. Морошкина встретила меня и молча повела к главному. На этот раз он решил со мной познакомиться. Он назвал свое имя, а я свое.