От первого лица

Я разозлился. Она попала в самую точку.

— Почему же вы тогда ставили мне палки в колеса? Почему не давали делать то, что мне хотелось? Почему запрещали сюжеты? — закричал я, вскакивая.

— Дурашка... — улыбнулась она. — Тебя нужно разозлить. Все правильно... Я тридцать лет отдала искусству,—значительно произнесла Регина,— и понимаю, что хорошо и что плохо.

Еще бы, конечно! Но она явно недоговаривала. Она знала не только это, а и механику успеха, кулуарные сплетни, интриги, мнения и веяния. Она брала на себя смелость определять — что нужно и что не нужно зрителю, что он поймет, а что нет.

Я вдруг увидел ее вблизи, как тогда в кабинете, увидел за внешней привлекательностью ее слов цинизм и опустошенность. Я не хотел более ей подчиняться.

Она рассказала, что Петров с Яной нашли себе нового партнера, из молодых. Он основательно изучил мою методику, его сны эффектны и прекрасно выстроены. Они показывают программу, посвященную спорту.

— Это красиво, но...— Регина пошевелила пальцами и скривила губы.— Если хочешь, я дам тебе несколько студий, будешь учить молодежь, ставить с ними коллективные сны...

— Не знаю...— пожал плечами я.

— Ну, как хочешь! — снова рассердилась Регина.— Я сказала все. Вот, возьми...

С этими словами она вынула из сумочки пакет и положила на стол. Затем сухо кивнула мне и вышла из комнаты. Я слышал, как она обменялась двумя словами с хозяином квартиры, потом хлопнула дверь.

В пакете оказалась ее брошюра обо мне, изданная в серии «В помощь художественной самодеятельности», с дарственной надписью на титульном листе: «Герою от автора. Презираю!!!» — а также письмо в областную филармонию.

В конверте я нашел два листка. На бланке кондитерской фабрики с круглой печатью, за подписью директора, секретаря парткома и председателя месткома, было напечатано:

«Уважаемые товарищи!

Руководство предприятия внимательно ознакомилось с критическим материалом, содержавшимся в выступлении артиста тов. Снюсь. Критика признана правильной. Тов. Мартынюк О. С. обеспечена материальной помощью из директорского фонда, ей предоставлена отдельная жилплощадь. Комсомольско-молодежная бригада шоколадного цеха взяла шефство над пенсионеркой тов. Мартынюк О. С.».

— Бред какой-то...— пробормотал я.

На втором листке, вырванном из ученической тетради, крупным дрожащим почерком было написано несколько слов: «Сыночку артист спасибо тоби за комнату справна светла дай бог тоби здоровья и дитяткам твоим. Оксана Сидоровна Мартынюк».

И тут я вспомнил.

Собственно, эта записка с корявыми буквами и была тем толчком, который вывел меня из оцепенения. Через день я уже летел домой в вагоне скорого поезда. Четкого плана у меня не было, но решимость начать новый этап профессиональной деятельности» злость на себя — этакая плодотворная сухая злость — подстегивали мое воображение, рисуя студию, мою студию, где я мог бы не только учить технике, но и делиться опытом — печальным и предостерегающим.

Предстояло начать все сначала.

Никакого умиления по поводу того, что старушка уборщица с кондитерской фабрики получила комнату благодаря моему сну, я не испытывал. Это чистая случайность, что сон дал эффект фельетона в газете. Я понимал, что исправление отдельных недостатков не может быть целью моего существования. И все же сознание того, что эфемерная, в сущности, вещь, мимолетное наблюдение, облаченное в форму сна, мои жалость и сострадание — превратились в несколько квадратных метров жилплощади для несчастной старушки...— нет, в этом что-то было!

Я ехал домой, и весенний ветер, гуляющий по коридору вагона, выдувал из меня последние остатки снобизма.

Каждый должен пройти путь, который ему назначен. На этом пути неизбежны потери. Может показаться, что я потерял слишком много, а приобрел маловато. Но лишь тот, кто когда-нибудь — пускай слабо и случайно — испытал удивительное чувство доверия, которое возникает в общем сне с другим человеком,— может понять меня.

В моем купе ехали полковник, девушка-студентка и бородатый дед с бензопилой, замотанной в старое, перевязанное веревками одеяло. Запах бензина приятно щекотал ноздри. Я дождался, когда мои попутчики улягутся и заснут, потом взобрался на верхнюю полку и, улыбаясь, прикрыл глаза, предвкушая сюрприз для трех незнакомых людей, которых свела вместе дорога, как всех сводит и разводит жизнь, и которые никогда не узнали бы друг друга, если бы не тот сон, где мы вчетвером летали на бензопиле по небу, производя дым и грохот, а столпившиеся внизу люди, задрав головы, повторяли с укоризненным одобрением:

— Ишь, куды их занесло! Озорники известные...

И звездочки на погонах полковника сияли, как два равноправных созвездия.

ЛЕСТНИЦА

Глава 1. ЭТАЖИ

В тот день белая луна стояла в небе, с утра наконец-то ударил морозец, и деревья оделись хрупким инеем. Слава богу, кажется, наступила зима.

Впрочем, начнем с того, что молодой человек вышел из квартиры на лестницу, где было темно. Касаясь пальцами стены, он спустился вниз, на площадку четвертого этажа. Споткнулся о цинковый бак и выругался. Ему не понравился этот бак и запах гнили; вообще лестница ему тоже не понравилась, поскольку была старая, деревянные накладки на перилах делись бог знает куда, а главное, молодой человек никак не мог приспособиться к длине пролетов. Когда ему казалось, что ступенька последняя, он делал шаг на плоскость, но нога проваливалась, а сердце замирало.

Он спустился еще ниже. Где-то внизу засветилась электрическая лампочка, но когда он, перегнувшись через перила, попытался увидеть площадку первого этажа, оказалось, что до нее еще далеко, а лампочка высвечивает лишь несколько ближайших пролетов. На стене мелом был нарисован корабль с тремя мачтами, но без парусов; потянуло откуда-то сквозняком — влажным, с мелкими каплями дождя — как они сюда прилетели?.. Молодой человек опустил руку в карман пальто и нашел там сигареты, причем пачка оказалась нераспечатанной. Спичек, однако, ни в одном из карманов не было, и он сунул сигарету в рот, надеясь прикурить у какого-нибудь встречного.

Молодой человек впервые вышел из незнакомой квартиры и опять-таки впервые спускался по этой темной лестнице.

Как он попал сюда — а он попал сюда не далее как вчера вечером,— мы еще узнаем, а теперь, пока молодой человек спускается, у нас есть время с ним познакомиться.

Звали его Владимир Пирошников. На вид ему было лет двадцать шесть — двадцать семь, не больше. Говорили, что он работает осветителем в каком-то не то театре, не то Дворце культуры, но говорили это давно, а за тот срок, что прошел с тех пор, он, вполне возможно, успел переменить несколько мест службы. Об этом можно судить по тому, что до того как поступить осветителем, он был последовательно студентом, солдатом, вахтером, снова студентом и, наконец, продавцом книг с лотка в подземном переходе у Гостиного двора.

Он был начитан, имел аналитический ум, который позволял ему трезво оценивать свое положение в обществе и не питать на этот счет никаких иллюзий. Он твердо знал, что та незначительная и, по правде сказать, случайная деятельность, которой он занимался,— явление временное и преходящее, что в будущем образуется другая, более устойчивая и плавная жизнь, но как именно она образуется — ясного отчета он себе не отдавал.

Впрочем, довольно скоро он осознал, что вообще все временно и преходяще, и это позволило ему спокойней смотреть на свой порядком изломанный жизненный путь. Иногда он даже приходил к мысли, что не будет никакой особенной беды, если он не достигнет сколько-нибудь заметного положения в обществе и вообще не достигнет того, что при тщательном рассмотрении можно было бы выдать за цель его существо­вания.