От первого лица

— Конечно, не твой! — радостно закричала она.— Папа, это же я снилась! Это я тебе снилась специально! Мы когда были в Крыму...— затараторила она.

— Погоди, погоди... Это сделала ты?!

— Ну да! Что тут такого! В конце концов, есть во мне твои гены или нет?.. Летом я научилась сниться. Сначала Витьке, потом маме, а вчера решила показать тебе. Мы в этой пещере часто собирались, это вся наша компания. Я думала, тебе будет интересно.

— Еще бы! А дальше, когда круг расширялся?

— Это я немного фантазировала,— смутилась она.— А что, плохо?

«Господи, этого только не хватало! — подумал я.— За что ей такое наказание?» Она стояла восторженная, глаза сияли, она даже подпрыгивала на носочках, не в силах скрыть возбуждения.

Ее сон оказался сильнее моего. А я был, так сказать, ретранслятором для Регины и членов худсовета. Через полчаса худсовет обсудит творчество моей дочери и вынесет приговор.

«Совсем недурно, сизый нос!»—как сказала бы Регина.

— Спасибо,— сказал я и поцеловал ее в щеку.— Только не увлекайся этим. Тебе надо учиться.

— Вот еще! — дернула она плечиком.— Я сама знаю. Это я так, между делом.

— Ну вот и хорошо. Мама рада?

— Не очень.

— Вот и правильно. Она умная женщина,— сказал я, и вдруг губы у меня запрыгали, кровь ударила в голову, я совершенно потерял контроль над собой.

— Эта фигня! Эта чертовня! Эта хреновина! — кричал я.— Она уже разлучила нас с нею! Теперь она потеряет и тебя!

— Что ты? Что ты? — испугалась она. На глазах появились слезы.— Какой ты нервный стал, папа...

Как я и предполагал, худсовет не принял сна моей дочери. Сделано это было в очень вежливой, прямо-таки доброжелательной манере. Много говорили о поисках, трудностях, инерции зрительского мышления и кассовости. Регина предложила считать сон внеплановой работой. Его разрешили демонстрировать на студенческих вечерах.

Кому разрешили?..

Кончилось тем, что худсовет предложил мне в соавторы сценариста. Это был профессиональный эстрадный драматург по фамилии Рытиков. Оказалось, что у него уже готов план сценария. У Рытикова был костюм со множеством карманов. В каждом из них лежало по сценарию, скетчу, репризе или тексту песенки. Рытиков напоминал человекообразную обезьянку. Когда искал сценарий в карманах, было похоже, что он чешется.

В сценарии у него все что-то строили и пели.

После худсовета Регина повела меня к себе в кабинет. Она шла впереди по коридору, сухо кивая встречным артистам и режиссерам. Я понуро плелся за нею. Проходя мимо, встречные изображали на лице сочувственную улыбку, в которой сквозило заметное удовлетворение. Решение худсовета уже разнеслось по этажам.

Регина вошла в кабинет, пропустила меня и заперла дверь на ключ.

— Ты должен согласиться,— сказала она тоном, не допускающим возражений.— Звание лауреата у тебя в кармане. Год будешь катать программу, потом получишь заслуженного. Пойми, что тебе нужно добиться положения, чтобы сниться так, как ты хочешь!

— Да-да,— сказал я.— У меня была такая иллюзия. Только я уже снился, как хочу и кому хочу, семь лет назад. .

— Ну зачем я с тобой вожусь? Зачем? — прошептала она, прикрывая лицо ладонями.

— Я не прошу,— сказал я.

— Как же! Мы гордые! — обозлилась она.— Ты хочешь пополнить толпу непризнанных гениев? Ненавижу!.. Ходят, кривят губы, устало улыбаются, ни черта не де-ла-ют! Ненавижу!

— Хорошо. Я скажу... Худсовет видел сон моей дочери. Я ничего не смог. По-видимому, у меня это прошло.

— Что? Что? — спросила она, округляя глаза.

— Это. Как болезнь проходит...

— Господи! — выдохнула она.— Прости, я не знала. Как же это я не почувствовала?.. Тогда немедленно отдыхать, лечиться, немедленно! Это временно, я уверена, так бывает. Я все организую.

— Не надо,— сказал я.

Регина засуетилась, раскрывая и листая записные книжки, шаря в ящиках письменного стола. Она вдруг стала похожа на старушку. Нашла телефон какого-то врача, стала звонить...

Я вышел из кабинета.

У подъезда меня поджидала Яна.

— Поговорим? — сказала она.

— Поговорим,— пожал я плечами.

Мы молча пошли рядом. Яна зябко куталась в воротник шубки. Еще не было сказано ни слова, а я ощущал себя виноватым. Она всегда умела сделать так, что я ощущал вину.

— Это ведь не ты сделал? — наконец спросила она.

— Что?

— Сегодня ночью.

— Не я.

— А кто?

— Дочь.

Яна, усмехнувшись, выглянула из-за высокого воротника.

— Не стыдно? — спросила она.

Я снова пожал плечами.

— Я ведь чувствовала,— покачала головою она.— Зачем ты так?

— Я не хотел.

— Врешь,— холодно сказала она.

— Я! Я! Я!.. Я это сделал! — закричал я.— От начала и до конца! Придумал, исполнил и передал!

Она внимательно посмотрела мне в глаза.

— Врешь... А жаль.

В тот же вечер, не сказав никому ни слова, я уехал в Москву.

Я малодушно сбежал. Мне надоело все: сны, концерты, филармония, Регина и раздирающие душу сомнения. Я хотел побыть в одиночестве.

Где можно быть более одиноким, чем в огромном городе, в котором ты никому не нужен?

Я устроился у старого приятеля, с которым когда-то вместе учился в институте. У него была двухкомнатная квартира. В пору нашей молодости он тянулся ко мне, мы почти дружили. Потом он уехал работать в Москву, и наше общение прекратилось. Он встретил меня так, будто мы расстались вчера. Я туманно объяснил, что мне необходимо развеяться после жизненных невзгод. Он тактично ни о чем не расспрашивал.

Денег у меня было примерно на год разумной жизни.

Приятель ничего не знал о моих сновидениях. После того как он убедился, что я потерял связь с бывшими однокашниками и ничего не могу о них сообщить, он стал рассказывать о себе.

Он был убежденным холостяком и жил в свое удовольствие. Пять лет назад он получил двухкомнатную квартиру, для чего ему пришлось временно фиктивно жениться. Теперь он возглавлял большой отдел в научно-исследовательском институте. Нечего и говорить, что у него было все, что необходимо холостяку примерно сорока лет для счастливой жизни: машина, мебель, горные лыжи, японский магнитофон, бар, книги и пишущая машинка.