От пращуров моих (Часть 1)

тери моей), Ольги (Неклюдовой - жены моего отца в это время)

Как следует из следующего письма Баум ей ответов не писала.

9 12 41 г.
– Письмо М.Т. к дочери Марии (упомянуто)

15 12 41 г.- Телеграмма М.Т. к дочери Марии (упомянуто)

1942 г.

Момент встречи этого нового года я не помню, но именно с

этим временем у меня связано следующее воспоминание. Я у баб

ушки на ул.Фрунзе. Жили мы вдвоем в доме бобыля, ушедшего на

фронт, а хозяйкой дома считалась его дальняя родственница. О

ней и пишет бабушка как о нашей хозяйке в своих письмах моей

матери. Дом - избушка в одну комнату - с огромной русской пе

чью. Сбоку от печи узкий проход с дверью на узкий мост за ней.

В проходе окно, из которого видно крыльцо нашего дома и сос

едний, хозяйкин, дом. Оба дома стояли рядом поперек и посере

дине широкой улицы, спускавшейся вниз и далее круто-заворачи

вающая направо. Перед домом небольшая полянка перед горкой с

которой на санках съезжала вся окружающая малышня. В это вре

мя я в интернате читал "Тиля Уленшпигеля" и дома эти увяза

лись в моем зрительном воображении с родными домами Тиля и

Нелле.

В передней части комнаты, куда выходит большой зев печи,

у окна стоит чисто выскобленный стол, по левую сторону широ

кая кровать, на которой мы обычно спим валетом. По другую под

образами широкая лавка, на которой спала бабушка, когда я в

очередной раз болел или у меня был притуп малярии. Но чаще я

был в интернате и бабушка жила здесь одна.

И вот ночь под новый год и у меня начинается приступ ма

лярии. Я лежу на кровати поближе к столу,стараясь поймать на

гревающимся лбом прохладные струйки от низкого окна и над за

навеской вижу снежную круговерть в темноте улицы. Баум сидит

напротив и при свете лампы что-то штопает и иногда с тревогой

на милом точеном худобой лице взглядывает на меня. Когда она

временами встречается со мной взглядом, то улыбается мне при

ветливо и ободряюще. Так она и будет сидеть пока приступ у не

пойдет на спад. Тихо, лишь слышно подвывание ветра в трубе,

потрескивание фитиля в лампе, да какие-то постоянные потреск

ивания, поскрипывания - такие постоянные и привычные в любом

деревянном доме.

586

Мне видна часть окна в проходе у печки. И вот я вижу как

у двери на крыльце возникает какая-то темная масса. И почти

сразу слышно несмелое постукивание в окно. Бабушка выходит на

мост, что-то спрашивает, потом гремит засовом и через некото

рое время в дверь входит она, а за ней две закутанные женские

фигуры, слышен плач ребенка.

Как потом вспоминала бабушка:- Вышла я в коридор и спра

шиваю: - Кто там?
– а из-за двери высокий такой жалобный жен

ский голос: - Пусти, хозяйка, цыгане мы... Двое нас и ребенок

грудной... Весь город прошли - никто не пустил- замерзаем со

всем...

Сначала мне жутковато стало, а потом думаю - ну что они

нам сделают нищим в голой избе? Пущу - ведь потом - совесть

загрызет - живые ведь люди. А что никто не пустил, так ведь

в ночь под новый год - по примете в свой дом никто чужого не

пустит - плохая примета. А мы сами как цыгане и дом ничей и

мы неизвестно еще нужны ли еще кому-нибудь...Может спасет нас

Бог, охранит в своей благости.

И пустила...

Цыганки повозились в проходе у печки,устраиваясь на по

лу и лежанке около теплой еще печки.А бабушка опять прошла на

свое место и привычнвм движением взяла шитье и продолжала ла

тать какую- то мою износившуюся одежку.

Одна из цыганок встала, подошла к столу и спросила:

– Что, хозяйка, не спишь, нас боишься?

– Да нет - если бы боялась- не пустила бы. А так что вы,

что мы - бездомные и чужом доме гостим...

– Так вы - выковыренные?

– Да.... именно...

– Так, почему не ложишься?

– Да у внука приступ малярийный начинается, а он при вы

сокой температуре беспокойный - разбрасывается. Вот я и стор

ожу: и накрыть, и попить дать и чтоб с кровати не упал... Мо

жет поможешь чем - вы ведь ворожевать умеете?

Цыганка подошла ко мне поближе, села на табурет и взгля

нула своими черными огромными глазами, казалось, мне в душу.

Потом ее сухая теплая рука легла мне на лоб и ее полные крас

ные губы на красивом южном лице зашептали что-то непонятное и

успокаивающее...

– Ну, вот, даст бог и немного погодя ему и получше буд

ет... А пока суть да дело давай я тебе погадаю...и она из недр

яркой черно-красной шали достала колоду необычных карт.

– Так мне тебе и заплатить-то нечем, - сказала Баум.

– Так ты уж заплатила - нас от лютой смерти спасла... и

она легким движением рассыпала карты по столу.

– На тебя я гадать не буду - с тобой и так ясно - муж и

дети на фронте - не бойся все твои близко-родные живые остан

утся и долго жить будут так, какую себе судьбу выбрали до во

йны... А вот на него погадаю, - и она кивнула на меня.

587

– Как звать то?

– Мишей...

– Михаил, значит... Крещен?

– Нет...

– Тогда мое врачевание может поможет, а может и нет. Но

легче ему все равно будет...Крещен, некрещен- он еще дите ма

лое и грехов у него собственных считай нету- так говорила она,

а руки ее порхали над картами вроде и не касаясь их, но карты

так и перелетали с места на место. И на столе оживали вереницы

людей, животных, развертывались картины южной жизни, как на

гравюрах-иллюстрациях в толстой бабушкиной Библии. Потом она

положила руки по обе стороны гадания и сказала, глядя на бабу