От Советского Информбюро - 1941-1945 (Сборник)

Люди падали, лишь сраженные пулей или осколком, истекая кровью.

В эту ночь капитан Косухин остановился только потому, что предстоял упорный бой, а нужно было осмотреться, прощупать вражеские позиции, обдумать все до мельчайших деталей.

Еще днем Косухин послал трех саперов разминировать кустарник и лес, по которым должен был пройти батальон. Тимофей Ковальчук, Николай Марченко и Василий Дрозд ушли, спрятав банки с мясными консервами.

– Вернемся - будет закуска, - улыбнулся Дрозд и взглянул на Косухина, как бы определяя, понял ли капитан его намек.

– Ладно, там видно будет, - ответил Косухин.

Они ушли с деловитой неторопливостью знающих свое дело людей. Вернее, не ушли, а поползли. Немцы держали под минометным и пулеметным обстрелом дорогу и поляны - надо было пробиться сквозь завесу огня. Может быть, в те дни, когда они только становились воинами, тоскливый и смертный вой приближающихся мин задержал бы их. Теперь же саперы знали, где прятаться от осколков, когда зарыться в снег, как обмануть смерть. Они вернулись к вечеру, но Дрозд лежал на спине Ковальчука ничком, свесив руки, а ног у него не было.

– Как его?
– тихо спросил Косухин.

– Не уберегся, товарищ капитан, - ответил Марченко почему-то виноватым тоном, - на мину наткнулся... Теперь к лесу можно идти...

Повар принес ему котелок с кашей, но Марченко неохотно потянулся за ней. Он прилег на снег, наблюдая за врачом, который склонился над смертельно раненным Дроздом. Косухин открыл свою флягу и предложил Марченко:

– Хочешь?

Марченко покачал головой и ответил:

– Теперь бы, товарищ капитан, куда-нибудь на пол... И ночи на три...

Но изба, пол, три ночи - это казалось несбыточной мечтой. А все-таки людям надо отдохнуть, и Косухин уложил всех в снежных траншеях у занавешенных палатками костров. После ужина бойцы заснули сидя, прижавшись друг к другу. Лечь нельзя было, потому что оттаявший снег образовал в траншее лужи. Усталые люди спали крепким солдатским сном, забыв о нестихающем минометном обстреле, о промокших шинелях, о холоде и даже о тех трех километрах, которые им утром надо преодолеть, чтобы выбить врага из деревни Силки. Не мог о них забыть только капитан Косухин. Он сидел на патронном ящике в снежном окопе, сняв сапоги и спрятав окоченевшие ноги под шинель.

Уже восьмой десяток километров шел он со своим батальоном по смоленской земле. В те дни, когда немцы поспешно отступали под ударами наших войск, бросая насиженные гнезда под Гжатском и Сычевкой, Косухин должен был не отрываясь преследовать их. Теперь они усиливали сопротивление и, подтянув танки, пехоту и артиллерию, переходили в контратаки. Вновь гул ожесточенных сражений сотрясал Смоленщину. Каждый километр советской земли приходилось отбивать. Вот теперь враг укрепился в Силках. Еще утром полковник напомнил Косухину:

– Не забывайте, что Силки - опорный пункт. Но деревню надо взять...

Может быть, в деревне этой уже не осталось ни одного дома, но драться за нее нужно, - там, в лесу или в пещерах, вырытых в горе, таятся люди, полуголодные и исстрадавшиеся, - они ждут его, Косухина. Он с начала наступления ощущал невидимую связь с ними, чувствовал на себе их полный надежды взгляд.

Усмехнувшись, Косухин отложил карту и потянулся за котелком с остывшей кашей.

– Вернусь домой, меня спросят, где ты, Вася, воевал -под Сталинградом или под Харьковом... А я скажу: под Силками... Да, деревню надо взять...

Но хотя Косухин понимал, что Силки - это не Сталинград, не Харьков и даже не Дорогобуж, путь к которому идет через Силки, в ту знаменательную ночь деревня эта представлялась ему важным центром, а три километра, отделившие его от опорного пункта, - целью жизни. Больше ни о чем он не мог думать. Не успев задремать, он уже просыпался, надевал сапоги и поднимался по крутой тропе из снежного окопа в лес. Косухин был еще молодым человеком, но уже испытал всю горечь войны. Здесь вот, на Днепре, а потом и на Угре, он начинал драться с врагом в 1941 году. Тогда он еще был лейтенантом, только вступающим на суровый путь воина. Может быть, именно в этом лесу бомбили его немцы, а он лежал в смертной тоске. Он уже хотел встать, но кто-то прошептал: "Вот, вот на нас!" И Косухин вновь припал к земле. Он прижимался к влажной траве, и мир в то мгновение был мал и охвачен пламенем. Но потом, устыдившись своей слабости, он вскочил. Вдали уже стоял, прислонившись к ели, молодой старшина - Костя Воронов. Он целился в самолет, хотя был ранен. Кровь стекала по лицу Воронова, но он не замечал ее. А когда стих гул бомбардировщиков, он бессильно сполз к земле, цепляясь ремнями за сучья. Косухин нес Воронова весь день и всю ночь. "Мы еще вернемся сюда, верно. Костя?" - спрашивал Косухин, а Воронов только отвечал: "Конечно!" Должно быть, они шли правильным путем все эти восемнадцать месяцев войны, если встретились в дни возвращения на запад. Воронов уже стал лейтенантом и вел за собой вторую роту, или, как ее называли, косухинскую. Воронов гордился ее традициями и не уставал повторять бойцам излюбленную истину Косухина: "Спать, есть, ходить и отдыхать вас научила мать родная, а я вас должен научить не спать, не есть сутками, не отдыхать неделями, ползать, стрелять, бить врага..." Это была простая солдатская мудрость, подсказанная жизнью и опытом. Теперь и Косухин, и Воронов, и те люди, которых они вели в наступление, были уже более выносливыми, крепкими и умелыми воинами. Косухин не стал бы прятаться от бомбардировщиков, не поддался бы даже временно гнетущему чувству страха... Он уже понял, что в наступательном бою нужны не только храбрость, но и ум, и тактические знания... И теперь, обдумав весь ход предстоящей операции, он с внутренним спокойствием ждал рассвета.

Тем временем к опушке леса подтягивались наша артиллерия и танки. Они должны будут подавить укрепления на холмах у деревни Силки. В глубоком снегу прокладывали себе дорогу ездовые. Им приходилось самим впрягаться и тащить за собой застревавшие пушки, санки-лодочки со снарядами. Всю ночь не прекращался кропотливый, напряженный, неутомимый труд войны.

В четыре часа утра проснулись пехотинцы. Они вздрагивали от холода и талой воды, проникшей за ворот, под шинели и полушубки. Они снимали ботинки, согревали портянки у тлеющего огня и вновь завертывали их, потом мяли и скручивали шинели, влажные с ночи, а теперь затвердевшие от предутреннего холодка. С иронической усмешкой относились они ко всем тяготам войны - это было их жизнью, бытом, и они свыклись с ним. Все-таки им удалось отдохнуть и поспать. Теперь и ноги сами пойдут, и в плечах не такая усталость. Да, хорошо вздремнули, хоть в снегу, на ветках, сквозь которые просачивалась вода, но все же это сон, а не поход. Может быть, как о несбыточной мечте они думают теперь о сухой избе, кровати или даже о теплом блиндаже. Вот появился повар с термосами, и люди застывшими и непослушными пальцами вытаскивают котелки и ложки. Теперь можно согреться и подкрепиться. Где-то в лесу, взвизгивая, рвутся мины и снаряды. Никто не обращает на это внимания, - люди удивились бы даже, если бы вдруг наступила тишина, - на фронте ее труднее и нервознее переносят, чем самый яростный гул орудий.

На рассвете батальон Косухина начал наступать на деревню Силки, с боем отвоевывал те три километра, которые отделяли его от деревни.

Опушка леса, накануне разминированная Ковальчуком, Марченко и Дроздом, была исходной позицией для наступления. Воронова с его бойцами Косухин послал к лощине; они должны были подобраться к реке, пройти по льду или вброд и ударить во фланг немцам. Лейтенант Токарев с автоматчиками тоже ушел в обход по узкой проселочной дороге. Сам же Косухин готовился к штурму с фронта. Немцы сосредоточат силы на флангах против Воронова и Токарева, и тогда Косухин с артиллерией и пулеметами подавит врага огнем и стремительностью атаки.

Пока Воронов и Токарев двигались, Косухин лежал в мокром снегу. Вот они, эти шесть сантиметров на карте, три километра на местности: их измерил шагами разведчик Сергей Щукин. Он утверждал - до лесочка тысяча шагов, не больше, до берега - еще восемьсот. Но это по прямой, а сейчас на дороге и в лощине люди не шагают, а ползут, они только подталкивают свое непослушное и отяжелевшее тело - путь теперь измеряется локтями. Щукин видит, как Марченко ощупывает провод, взрыватель, вытаскивает мину за миной... Вслед за ним ползут люди в белых халатах, цепляясь за затвердевшую с утра колею, за снежные сугробы, за примерзшую дощечку, кем-то брошенную на дороге. На широкой и привольной смоленской земле люди могут двигаться только по узкому следу, проложенному саперами. Вот кто-то соскользнул в кювет и взорвался на мине, но нельзя задерживаться... Вот у дороги, там, вдали, уже падают вражеские мины и снаряды. Они поднимают снег, смешанный с землей. Но надо двигаться вперед. Люди задыхаются, глотают снег, на мгновение припадая к сугробу. Небольшой вещевой мешок кажется в этот час самой тяжелой ношей в мире, винтовка, к которой пехотинцы настолько привыкли, что она порой кажется естественным продолжением руки, теперь давит на спину... На дороге брошен котелок, какой-то измятый картуз, кнутовище, противогаз. Токарев передает по цепи: "Ничего не трогать, ничего не трогать!" Может быть, за ними таится смерть.

Вот они какие длинные и трудные, тысяча шагов Щукина! До кустов и редкого леска еще далеко, а время идет, и пальцы сводит в суставах. Наша артиллерия уже открыла сильный огонь по немецким укреплениям. Теперь надо торопиться. Токарев поднимает своих бойцов, они бегут по полю, проваливаясь в снег, с трудом вытаскивая ноги, туда, к лесу. Группа немецких автоматчиков, отстреливаясь, отходит к реке. Токарев идет за ними по пятам. На левом фланге слышен пулеметный огонь - это, должно быть, Воронов уже приблизился к реке. Токарев обходит лес вдоль опушки. Бойцы едва поспевают за длинноногим и проворным лейтенантом. Немецкие автоматчики бегут к реке, но падают под нашим пулеметным огнем. Токарев пробирается к камышам. Здесь надо будет перейти на тот берег.