От Советского Информбюро - 1941-1945 (Сборник)

Нет описания ада, которое могло бы сравниться с жизнью похищенной немцами Европы. Терцины Данте кажутся идиллией. Разрушены города, вытоптаны виноградники, сожжены книги, развращены и заражены девушки, миллионы задушены голодом. Мы пригляделись к немецким зверствам. Но нельзя цифрами, статистикой передать глубину человеческого страдания. Мы говорим или читаем: "тысячи", "миллионы", и мы не можем себе представить, что каждый в этих замученных немцами миллионах был ребенком, с которым нянчилась мать, что он рос, играл, влюблялся, шептал нежные слова, работал, мечтал о счастье. "Зона пустыни" -так немцы называют уничтоженную ими Смоленщину. Но зона пустыни куда больше: это вся захваченная немцами Европа. Зона пустыни охватывает не только территорию -сердца: люди опустошены годами рабства, они растеряли память, нормы морали, человеческие чувства. Бедная Прозерпина, дитя Эллады, парижская искусница, она теперь стирает белье господина фельдфебеля!..

Вот уже тысячу дней и ночей, как пленная Прозерпина-Европа пытается вырваться из мира тьмы. Никогда борьба не была такой напряженной, как в эти предвесенние дни. Из Белоруссии ветер занес искры в Савойю. Отчаянно дерутся партизаны Югославии. Каждый день то в Голландии, то в Чехии, то в Греции, то в Польше мужественные люди убивают тюремщиков. Немцев еще много, их слишком много - от Атлантики до Кубани, от Петсамо до Бизерты. Но с каким вдохновением встречает Европа смерть каждого из них, даже самого маленького, ничтожного фрица, заблудившегося среди гор Эпира или уснувшего в украинской хате. Европа хочет жить, а путь к жизни идет по немецким трупам. Прежде Европа открывала звездные туманности, писала октавы, выращивала орхидеи. Теперь Европа воодушевлена одним: умерщвлением немцев. Равны подвиги сурового русского солдата, в разведке убившего врага, и маленькой мастерицы из Страсбурга, казненной немцами за то, что она кухонным ножом зарезала, как борова, непрошенного поклонника в чине фельдфебеля.

Первое Мая - праздник братства. Горькими кажутся эти слова, когда видишь мир, по воле отвратительного маньяка залитый кровью, когда слово "уничтожены" или "истреблены" ласкает слух каждого честного человека как прекраснейшее из всех слов. Все же мы можем сказать, что братство народов живо, оно стало горше, горше и глубже: в нем теперь такая общность судьбы, такая связанность чувств, что без переводчика понимают друг друга летчик-француз из эскадрильи "Нормандия" и водитель-украинец. Народы объединились в ненависти к Германии, в привязанности к родному клочку земли и к общей родине, Европе. Корни этого братства уходят глубоко в ночь, в преисподнюю, где томится Прозерпина. Общее горе всегда сближает. Для солдата, сражающегося в суровой Карелии, понятна жизнь француза или англичанина, который идет на штурм Туниса. Мы всегда любили и почитали древнюю Прагу. Кровь чехов, пролившаяся на украинской земле, еще сильнее скрепила наше братство. Сегодня с особенной гордостью мы говорим о мужестве польских партизан, которые отстаивают свою родину от захватчиков.

Прозерпина чувствует, что ее похититель теряет голову. Нерадостной кажется эта весна Германии. О, конечно, у Гитлера еще и огромная территория, и снаряжение, и сильная армия. У него нет одного: перспектив. Он еще может наступать, но теперь даже самые доверчивые немцы шушукаются: что им даст такое наступление, кроме крестов - сначала железных, а потом деревянных?

Долго немцы думали, что война - это нечто экспортное, что воюют они, немцы, но воюют далеко от родных мест. Четырехтонные бомбы крошат немецкие города. Немки теперь увидели воочию, что война летает. Африканский вариант войны близится к концу. Юг Европы всполошился. Вполне возможно, что немкам вскоре предстоит еще одно открытие: война не только летает, она и плавает. Она даже ходит пешком, и впереди тот неизбежный день, когда война, рожденная Германией, придет к своей матери - на немецкие поля.

Будущий историк разделит историю гитлеровской Германии на два периода: до и после Сталинграда. Конец шестой армии заставил даже бесноватого фюрера призадуматься. Можно воевать без идеалов, нельзя воевать без людей. После Сталинграда германская армия поредела. Лакеи Гитлера под благовидными или неблаговидными предлогами спешат убраться восвояси. Мало кому хочется разделить судьбу румынских кавалеристов в Сталинграде. Гитлер прячет на минуту кнут и показывает пряник. Конечно, это заменитель пряника - меда у Гитлера нет. Зато фюрер способен извлекать из себя медоточивые речи. Он больше не настаивает на "жизненном пространстве". Он даже забыл о почтенных трудах Розенберга. Гитлер теперь говорит о "равноценности наций", о "единстве Европы". Он прикидывается другом и защитником злосчастной Прозерпины. Тюрьма переименована в крепость. Немецкие доты на берегах поруганной Франции называются "европейским валом". Волк защищает овчарню. Хорек ратует за неприкосновенность курятника. Люди, убившие писателя Ванчуру, уничтожившие памятник Мицкевичу, разгромившие Сорбонну, прикидываются хранителями европейской культуры.

Однако Европа слишком стара, чтоб ее можно было заговорить, как деревенскую дурочку. Когда Гитлер до Сталинграда рычал, многие его пугались. Когда Гитлер после Сталинграда стал сюсюкать, над ним все смеются. Кто поверит в "равноценность наций" Гитлера? Тысячу дней и тысячу ночей немцы грабили, оскорбляли, опустошали Европу. О каком "единстве" может говорить палач? О единстве веревки и повешенного? О единстве Штюльпнагеля и заложников? Да и трудно немцам перемениться хотя бы на час, хотя бы по приказу фюрера. Недавно англичане взяли в плен итальянского генерала Маннерини, который заявил, что ему пришлось сдаться, так как немцы, удирая, отказались предоставить итальянскому генералу место в машине. Такова практика "равноценности наций".

Прозерпина не согласилась признать в тюремщике супруга. Если есть в Европе люди, которые верят или делают вид, что верят речам Гитлера, мы вправе к ним относиться не как к обманутым, но как к обманщикам: все это те же "бургомистры" и "старосты". Пушечное мясо Гитлеру пришлось набирать силой. Он мобилизовал эльзасцев и лотарингцев - может быть, самых самоотверженных сынов Франции. Он заменил старых немецких рабочих украинскими, французскими, норвежскими рабами. Он наскреб новые дивизии. После похода за пушечным мясом он мечтает о новом походе - пушечного мяса.

Ярость немецкого контрнаступления в марте, ожесточенность, с которой Роммель защищает последний огрызок Африки, показывает, что силы Гитлера не исчерпаны. Безнадежность не способна остановить немецких тупиц. Нам предстоят суровые битвы. Большие ратные дела предстоят и нашим союзникам. Прозерпина знает, что еще не одна рана будет нанесена ей владыкой Аида. Для нее еще не пришла весна, и трагически звучат трели птиц в Булонском лесу Парижа, трагически выглядят цветы на пепелище Лидице.

Эта весна, столь ранняя, столь яркая, нам не в весну, май нам не в май: мы чувствуем всю полноту человеческого горя, принесенного на нашу землю немцами. Думая о близких, мы смотрим на запад: путь к родному гнезду для сибиряка или для волжанина идет через Смоленск, через Новгород, через Киев. Глядя на хлеба, которые всходят, мы думаем: кто будет убирать? Мы или немцы? Кто будет есть хлеб Украины? Наши жены или ненасытные немки? Кто будет жить: Прозерпина или ее похититель?

Настанет день, когда Прозерпина подымется на землю из царства ночи. Богиня весны, она выйдет не с цветами, но с винтовкой: она тоже сражается ночью на темных улицах европейских городов, в лесах, в горах, на заводах. Прозерпину никто не выпустит добровольно. Она сама себя освободит - не мольбой, не молчанием - оружием.

1 мая 1943 года

Михаил Шолохов

Письмо американским друзьям

Вот скоро уже два года, как мы ведем войну - войну жестокую и тяжелую. О том, что нам удалось остановить и отбросить врага, вы знаете. Вы, может быть, недостаточно знаете, с какими трудностями для каждого из нас связана эта война. А мне хотелось бы, чтобы наши друзья знали об этом.

В качестве военного корреспондента я был на Южном, Юго-Западном и Западном фронтах. Сейчас я пишу роман "Они сражались за Родину". В нем я хочу показать тяжесть борьбы людей за свою свободу. Пока же роман недописан, я хочу обратиться к вам не как писатель, а просто как гражданин союзной вам страны.

В судьбу каждого из нас война вошла всей тяжестью, какую несет с собой попытка одной нации начисто уничтожить, поглотить другую. События фронта, события тотальной войны в жизни каждого из нас уже оставили свой нестираемый след. Я потерял свою семидесятилетнюю мать, убитую бомбой, брошенной с немецкого самолета, когда немцы бомбили станицу, не имевшую никакого стратегического значения, осуществляя свой разбойничий расчет: они попросту хотели разогнать население, чтобы люди не могли увести в степи скот от надвигавшейся немецкой армии. Мой дом, библиотека сожжены немецкими минами. Я потерял уже многих друзей - и по профессии, и моих земляков -на фронте. Долгое время я был в разлуке с семьей. Мой сын тяжело заболел за это время, и я не имел возможности помочь семье. Но ведь в конце концов это личные беды, личное горе каждого из нас. Из этих тяжестей складывается всенародное, общее бедствие, которое терпят люди с приходом в их жизнь войны. Личное наше горе не может заслонить от нас мучений нашего народа, о которых ни один писатель, ни один художник не сумели еще рассказать миру.

Ведь надо помнить, что огромные пространства нашей земли, сотни тысяч жизней наших людей захвачены врагом, самым жестоким из тех, что знала история. Предания древности рассказывали нам о кровопролитных нашествиях гуннов, монголов и других диких племен. Все это бледнеет перед тем, что творят немецкие фашисты в войне с нами. Я видел своими глазами дочиста сожженные станции, хутора моих земляков - героев моих книг, видел сирот, видел людей, лишенных крова и счастья, страшно изуродованные трупы, тысячи искалеченных жизней. Все это принесли в нашу страну гитлеровцы по приказу своего одержимого манией крови вождя.