От Я до А

Безусловно, к таковым не относились игры на пробки, на этикетки от спичечных коробков, а позже и на вкладыши от красивых, пахучих до умопомрачения заморских жвачек. Игры на пробки делились на три категории: «в биток», «в чиру» и «в крученку». У пробок же существовала своя собственная градация, так сказать разбивка по очкам, и скручивались они в основном с флакончиков от доморощенной советской парфюмерии. Определенные белые пробки могли цениться в один, два, три, пять очей, а их цветные аналоги соответственно стоил вдвое дороже. Были так называемые «жабы» – пробки, которые не игрались и ничего не стоили. Черт его знает, по какому критерию шел отбор, но, полагаю, по внешнему виду и износостойкости пластика, из которого они были отлиты. Мягкие пробки всегда прозябали в постыдном звании «жаб». Существовала одна легендарная пробка под названием «чарли чаплин», названной так по ни кому теперь не ведомой причине. Она была серебристого цвета, граненой, как легендарный стакан и имела скошенную верхушку. Стоила такая пробка невероятные тысячу очей. Однажды мы с Колькой Лядовым шарахались по знаменитой лесной помойке и нашли там несколько «чарли чаплинов», почувствовав себя богаче всяческих нынешних билловматьихгейтсов.

Первые две игры были малоинтересными и откровенно туповатыми. В «битке» на земле чертился квадрат, который делился еще на четыре квадрата, в которые с заранее отмеренного расстояния кидались специально для таких целей отлитые свинцовые круглые и плоские битки. Выигрывал тот, кто ловчее попадал в один из более важных квадратов, забирая выигранные пробки по договоренному количеству очей. А в «чире» надо было начертить линию, с которой пробки пинками загонялись в узкое продолговатое отверстие в земле. Своего рода гольф для малоимущих. Естественно, побеждал тот, кто загонял в отверстие больше пробок, нежели его оппонент.

Третья же игра была более увлекательная, динамичная и азартная. Играемая пробка обхватывалась большим и указательным пальцами левой руки по поясу, обязательно отверстием кверху; а подушечками большого и указательного пальцев правой руки прихватывалась сверху и снизу и закручивалась со сбрасыванием на пол. У кого из двух участвующих игроков пробка вставала на попа отверстием кверху, тот получал преимущественное право первого пинка своей пробкой по пробке противника. Если первый игрок не промахивался, он выигрывал и забирал выигранную пробку. Если же он не попадал, то ждал своей участи во время удара противоборствующей стороны. Для того, чтобы пробка чаще становилась так, как нужно ее владельцу, в нее закладывался кусочек пластилина, который утяжелял дно, тем самым способствуя почти безотказному ее «вставанию».

Пацаны рубились в эту игру не только во дворе, но и в школах, на переменах, таская в портфелях неисчислимое множество самых разнообразных пробок. Самые неудачливые игроки, которые постоянно проигрывали, коршунами носились по всем местным помойкам и полузлачным местам, в поисках заветных пробок.

Но собирали мы не только пробки от одеколонов, лосьонов и прочих всяких туалетных вод и духов. Чаще всего с Лядычем после школы мы рыскали около пивнухи, которая располагалась с торца здания «Гастронома». Вся земля около нее была усеяна жестяными пивными кронен-пробками, среди которых время от времени попадались пробки от газировки «Байкал». В то время название на ней почему-то печаталось на внутренней стороне, и было спрятано под белую прокладку из какого-то пористого материала типа силикона. Перебирая груды исковерканных и деформированных жестянок, мы с Коляном, затаив дыхание, ногтем сдирали прокладку с криком:

– Даю гарантию – Байкал!

Откуда вообще взялись эти дурацкие гарантии, история умалчивает. Время от времени нам везло, и под прокладкой великолепным голубым сиянием внезапно вспыхивала краска фирменного обозначения марки с белыми наклонными буквами «Байкал». Однажды на помойке за группой самовольно поставленных гаражей мы с ним обнаружили пробку из-под иностранного пива. Красивую, с непонятными разноцветными надписями. Это была всем находкам находка. Но нарисовалась проблема в том, что пробка наполовину погрузила свое великолепное буржуйское тело в кучу говна. Как ее оттуда достать, преодолев тошноту, отвращение и омерзение? В конце концов, желание Лядыча обладать сокровищем пересилило все вонючие сомнения, и он выхватил пробку из душистой коричнево-зеленоватой массы.

– Дома отмою! – с воодушевлением возвестил он мне. Едва не проблевавшись, я молча кивнул ему и поскакал домой, не желая знать, как именно он будет отмывать находку и избавляться от запаха.

Позже мы поуничтожали все свои кронен-пробки варварским и довольно экзотическим способом, раскладывая рядами на рельсах перед приближающимся поездом. При этом сбегали с железнодорожной насыпи и прятались за гаражами от машинистов. Бытовало мнение, что они могут сфотографировать нас и отдать фотографии в холодные руки доблестных органов правопорядка. После того, как поезд проезжал, мы взбирались обратно на насыпь к путям и собирали сплющенные кружочки бывших пробок. Какое-то время они еще хранились у меня дома, пока мама их не выбросила, как ненужный хлам. Помимо пробок на рельсы попадали монеты, гвозди и другие небольшие металлические предметы, которые могли красиво и неумолимо расплющиться под многотонным весом железнодорожных вагонов.

А с Лядычем мы продолжили шляться по помойкам и обочинам дорог в поисках уже собственно самих бутылок, по большей части «чебурашек», потому что только их и принимали в пунктах приема стеклотары. Наступили голоднючие позднесоветские времена, продукты в магазинах как метлой смахнуло, а очереди за остатками былой роскоши стали километровыми. Мы брали сумки либо рюкзаки и снаряжались в путь для поиска бутылок. Само занятие чем-то напоминало тихую охоту на грибы, за исключением того, что наши маршруты пролегали не по прекрасным сосновым борам и тихим березовым рощам, а по замусоренным местам и апокалиптического вида трущобам Комсомольского, которые после Великой войны строили еще пленные немцы. Честно говоря, сейчас мне это напоминает книгу и фильм «Дорога», где по разрушающемуся и распадающемуся миру бредут два чумазых главных героя. Советский полюс нашего мира тоже стремительно рушился, унося за собой в бездну последние крупицы продуктов и товарно-материальных ценностей.

На рынках и в кооперативных ларьках появилось много импортного товара, который стоил запредельные деньги. Но мы-то были дети, и нам хотелось тех же сладостей, игрушек и развлечений, что и всем остальным. Поэтому мы и зарабатывали на это таким вот нехитрым способом, собирая бутылки, отмывая их дома и сдавая за копейки.

На Центральном рынке цыгане начали торговать турецкими жвачками «Дональд» и «Турбо», вкладыши от которых естественным образом стали новым фетишем всех советских мальчишек. Вполне резонно, что наша общага не осталась в стороне от этого пагубного влияния Запада. Вкладыши собирались, покупались, обменивались и, конечно же, игрались. Игра на вкладыши представляла собой трансформацию ранней игры на этикетки от спичечных коробков – еще одного предмета собирательства и накопительства. Но прежний фаворит тут же угодил в опалу под напором ярких и цветастых забугорных пришельцев.

Принцип игры был следующий. Вкладыш картинкой книзу клался на большой палец руки, который в некоем подобии полуфиги немного подсовывался под указательный палец, затем щелчком подбрасывался вверх с таким намерением, чтобы он перевернулся в воздухе и упал на пол картинкой кверху. У кого из двоих это получалось, тот и имел право первого, чтобы ударом ладони плашмя перевернуть вкладыши, уложенные стопкой картинками книзу на плоской поверхности, чаще всего подоконнике. Со временем все эти манипуляции обросли ухищрениями. Чтобы вкладыш при щелчке падал изображением к верху как можно чаще, его сгибали поперек, картинкой внутрь. В результате чего он приобретал устойчивость при полете к полу, заимствуя принцип бутерброда, который известно, чем всегда падает вниз. А чтобы верней перевернуть стопку вкладышей, ладонь стукалась на левый край этой стопки и, при отрыве от поверхности, заворачивалась в правую. Вкладыши под действием этого завихрения весьма нередко переворачивались.

Леха Шаманов и Юрка Лучников с шестого этажа считались лучшими игроками не только у нас в общаге, но и вообще в микрорайоне. Они могли играть сразу по пятьдесят штук вкладышей, пытаясь перевернуть эти чудовищно толстые пачки. Когда же никто из них в многодневной битве друг с другом не смог одержать победу, они объединились и стали играть «на один карман», в буквальном смысле раздевая всех подчистую.

Накопительство и игры пошли веселее, когда ассортимент жвачек увеличился. В глазах запестрело от цветастых этикеток «Финалов», «Лазеров», «БомБиБомов», «Дани», «Махи», «ЧинЧинов», «Супер ЧинЧинов» и «ТипиТипов». Изголодавшиеся по оригинальному не самодельному мерчу, советские мальчишки набросились на этот разверзшийся бесконечный поток, щедро черпая из него всеми доступными средствами и материалами.

Лядыч внезапно разузнал, что появились точки продажи жвачек на площади перед железнодорожным вокзалом. Он ездил на тренировки на электричке, а вокзал был его пересадочным пунктом на другие виды транспорта. В одну из этих поездок он и подметил, как ушлые пацаны выпрашивают вкладыши у взрослых, которые только что приобрели парочку жвачек. Некоторые соглашались тут же распечатать упаковку и безвозмездно поделиться сладко пахнущей лощеной бумажкой с перегородившим дорогу юным попрошайкой. Одному было боязно там промышлять среди компаний конкурентов, поэтому Колян позвал меня и Серегу Каретина – нашего одноклассника, двоюродного брата Сани Шилова и еще одного обитателя нашего резинового дома.