От заката до рассвета

Еще поговаривали, что к югу снова видели троицу прекрасных ведьм, глядеть на которых если и дозволяется Священным Писанием, то лишь через левую подмышку, и что одна из них, якобы сговорившись с самим чертом, третьего дня похитила с неба месяц. Темень упала такая, что несчастный пан Чубец вместо своей хаты сослепу завернул на порог к панне Перепелихе, провел с ней целую ночь и ушел в весьма благостном расположении духа. А была та панна самая что ни на есть всамделишная Духобаба, но об этом предпочитали много не болтать.

Прошлым вечером снова слышался таинственный колокольный бой, временами раздающийся со стороны старой заброшенной церквы, по слухам, заложенной и немедленно проклятой самим святым Енеем. Церкву ту оставили еще до закладки воеводиного острога, но пойти туда совсем невозможно, ибо путь к ней давно зарос бурьяном и мор-травой, и никто не найдет впредь туда дороги. Разве что непутевый панич Щербак как-то с пьяных глаз заплутал в Рыжем лесу, посреди которого и стоит та церква. К полуночи он таки добрел до ее сгнивших стен, да и бежать бы ему со всех ног, но ударил, видать, зеленый змий ему в темечко, он и сунул нос в раскрытое оконце. Сеншес ведает, что он там увидал, но вернулся панич как лунь седой и окромя слова “селедка!”, которое он не уставал повторять в ответ на любой вопрос, ничего от него более и не слыхивали.

Ну и конечно обсуждали негаданно вспыхнувшую войну Фебора с Пхеи, наперебой поносили проклятого Крустника, ждали новых налетов баюнских молодчиков и примкнувших к ним колядников, а то и кочевых полчищ из шатранских степей, а также поминали еще великое множество всякого вздора, который Игриш решил пропустить мимо ушей.

Голову фавна, с которой заявился Каурай, не стали долго разглядывать, с места пустившись в горячий спор, кому она таки могла принадлежать. Сошлись на том, что ее мог оставить после себя Лесовик, прежде чем пойти искать себе пару, как это обычно делают иные парубки, которым нет никакого дела до отцова мнения, а дай только поноситься за юбками. Или же се есть тот самый неуловимый Кудлатый Уй, однако эту версию сразу же отбросили за неимением доказательств о приближении Третьего конца Света. Кто-то робко признал в рогатой башке бычка, с которым пан Зволыга в прошлом годе собирался победить в ярмарочном соревновании, да так замечтался о новой пищали, которую давали за самого красивого бычка, что заявился на ярмарку в гордом одиночестве, сжимая в руках перекушенную веревку. Бычка же и след простыл, и никак не мог припомнить пан, где же он видел его в последний раз. Увы, Зволыга свою животину в голове не признал, а только бранился, что точно бы победил, если бы Сеншес не отвел от него удачу вместе с бычком. Про происхождении головы почему-то позабыли спросить самого Каурая, но тот и не настаивал. Голову засолили, сунули в бочку да и закатили в погреб подальше от любопытных глаз и длинных языков.

Пока казаки чесали языками, меж столами проворно скакали разносчицы — и с все новыми кувшинами, наполненными все той же горилкой. Тьма за стенами шинки окончательно прибрала к рукам хмурый день, и потные лбы трактирных завсегдатаев сверкали в лучах шкворчащих лучин и раскуриваемых люлек. Дружная братия Кречета, рассевшаяся по лавкам вдоль длинных столов, громко приветствовала всякого, кто пересекал порог заведения под лай злющего пса, который неусыпно нес дозор при входе, и нынче шинка буквально трещала от наплыва народу. Каждый новоприбывший, кто считал выше своего достоинства склонить голову перед образами и Неопалимым Ликом в святом углу шинки, не мог зайти в помещение, не хлопнувшись темечком о низко положенную притолоку, изрядно потемневшую от многолетней копоти. Если же вошедший кланялся святому лику не особо усердно, а, наоборот, думал зайти в шинку с гордо поднятой головой, то притолока и вовсе подскакивала на его башке и всем своим полупудовым весом обрушивалась на его грешный чуб. Соревнование с притолокой было одним из главных зрелищ, коих потчевала шинкарка казачков, и каждый раз когда Волчара — так окрестили хозяйкиного пса — в очередной раз заливался лаем, делали ставки, упадет ли притолока или в помещение зайдет истинный божий человек. Ведь только самые опытные завсегдатаи заведения ведали, что посещая хозяйкину вотчину, сгибать горб нужно почти до самой земли и только так возможно обрести спасение. Поговаривали также, что сию притолоку на косяк положил сам Сеншес, но Игриш этому не поверил. Уж больно тяжела была притолока для Сухорукого.

— Глядь, — плюхнулся на лавку толстяк по имени Повлюк. Он только закончил сушить и смазывать свою драгоценную бомбарду и, наконец, присоединился к товарищам. — Твой хлопчик поди уснул в миске со щами? Эй, попей, малек, горилки, взбодрись чутка!

Игриш развалился на столе, и, пока окружающие топили в горилке свои невзгоды, самозабвенно хлебал щи, едва не уткнув лицо в миску, и не обращал внимания ни на что вокруг. Казачки Кречета изрядно налакались и безуспешно пытались напоить еще и своих конвоируемых, но все без толку — одноглазый признавал только пиво и отмахивался от любых попыток всучить ему горилку. Игришу же пить вовсе запретил. Мальчик особо и не расстроился, что с ним обращаются как с ребенком, — голова и без алкоголя была словно залита свинцом и все сильнее клонилась к столешнице.

— И где же ты такую… чудную клячу достал? — допытывалось у Каурая заинтересованное и достойное лицо, пока он поглаживал прыгнувшего к нему на колено серенького котенка. — Не иначе, как сам Сеншес такую тварь сотворил. Мне бы такая кобыла не помешала — от жинки отбрехиваться, когда ее черти взнуздают…

— Она сама меня нашла. Не хочу обижать, паны, но о деньгах даже не заговаривайте…

— Даю трех пегих жеребят! — сунули ему три оттопыренных пальца. Каурай лишь покачал головой и отхлебнул еще пива.

— Эх! — хлопнули ладонями по коленям. — А ведь чудная кобыла! Вот где такую кобылу достают?

— Такая чудная кобыла тебя самого взнуздает, ты и оглянуться не успеешь! — крикнули со стороны, и весь стол загоготал и задребезжал посудой. — Нам ли не знать?!

— Да, паны, холодновата в речке Смородинке нынче водица — факт!

Все дружно согласились и залили в себя еще порцию горилки. Ранко наконец закончил ковыряться с лютней, уселся, поджав ноги, прямо на столешнице и под общее одобрение ударил по струнам. Под закопченный потолок вознеслась незамысловатая, но задорная мелодия.

— Так что это, говоришь, был за черт с рогами? — поинтересовался Кречет у одноглазого.

— Если скажу, вы, пожалуй, и не поверите, панове.

— Отчего же? Мало ли нечисти ползает по лесам, чтобы полакомиться человечьим мясом? Так кто же?

— Фавн, который спал где-то в чаще. Но какая-то нелегкая заставила его вылезти из берлоги.

— Шутить изволишь, пан Каурай? — прыснул Ранко. — Фавн?! Как в сказках?

— И кошка размером с трех лошадей, — ухмыльнулся одноглазый и отпил еще немного пива. Вполне недурного, но явно разбавленного. — Ваш Бесенок был на волосок от гибели, но чудо-юдо я отогнал.

— И где же она сейчас, кошка эта? — нахмурился Кречет.

— Сбежала, стоило ей только сунуть под нос немного пороху. Но туша этого козла до сих пор лежит в чаще. Можешь отрядить пару хлопцев, чтобы они спустили с него шкуру — зря что ли добру пропадать? А мне и того, что я прихватил с лихвой хватит. Есть тут кто на хуторах, кого могут заинтересовать рога и копыта фавна?

— Заинтересовать могут, — кивнул Кречет. — Кому не захочется у себя в хате такую жуть повесить? Правда сумневаюсь я, что кто предложит тебе за него больше, чем мешок картошки. Разве что, можешь спросить воеводу, когда прогуляешься с нами до острога.

— Думаешь, он предложит мне два мешка? Мне бы деньгой, пан Кречет, и желательно чеканной. К тому же я думаю, воевода захочет, чтобы я избавил его от того кошака, пока он не задрал еще кого-нибудь.

— С кошаками у нас и бабы управиться могут, для этого нам пришлые здесь без надобности! — завел старую шарманку бородатый Рогожа, который весь вечер не спускал с пришельцев внимательных глазок. — Вот скажи, ты чьих будешь, опричник?

— Пустое, пан Рогожа, пустое!

— Нет, пусть он скажет! А то, чего не спросишь, он знай все отбрехивается, словно, в самом деле, разбойник какой!

— Я из опричных цехов, как ты уже изволил удостовериться, — ответил одноглазый, кивая на собачью черепушку, которая висела на гарде двуручного меча. Свое огромное оружие Каурай пристроил в угол, и тот едва не доставал навершием до низких потолков. — А вот парнишка родом из Пхеи. Горячо сейчас там.

— Мы тоже еле ноги унесли, — закивали сразу несколько чубатых голов с противоположного стола. — Слыхали, наверное, там феборцы знатного шороху навели?

— Истинно то! — отозвались им. — Гутарют, неизвестно еще устоит ли Пхейский стол. А уж ежели Крустник добьется своего и вынудит Пхеи поднять лапки… Глядишь и к нам придет, проклятый!