От заката до рассвета

— Неважно, Гриш. Забыл, как эти… люди, несмотря на все наши усилия и клятвы, повели себя, когда пришли феборцы? Забыл, как трусливо попрятались по домам, когда солдаты начали громить дома — улочка за улочкой? Как они отворачивались, когда меня гнали по улице, сдирая с меня одежду? Сначала признания в любви и сердечные слова благодарности… А потом, Игриш? Не помнишь, что они сделали со мной?

— Я… Я не помню.

— Помнишь, мой навеки драгоценный Игриш, просто не желаешь вспоминать.

— Стой… Перестань.

— Колодец, Гриш! Натешившись со мной, они швырнули меня в тот колодец, который так часто снится тебе. И я была еще жива, когда надо мной захлопнулась крышка. А потом настал и твой черед последовать за мной. Но тебе не повезло.

— Не повезло? Ты считаешь, что мне не повезло?!

— Ты испугался, и не посмел ступить на тот… Путь, по которому прошла я. Ты смалодушничал, спрятался. Выбрал судьбу вечно напуганного мышонка, вместо того, чтобы воспарить со мною к небесам. Принять Яму. И именно поэтому ты упал в руки этого одноглазого убийцы.

— Нет! Нет, нет, нет! — затрясся Игриш всем телом. — Это ты сбросила меня с метлы! Это же ты разжала объятья и сказала — «я вернусь за тобой», я слышал!

— О, нет, Гришик, не так, — помахала пальцем Маришка, цокнув язычком. — Врешь! Врать родным нехорошо. Ты испугался как самый настоящий трусливый мышонок с отрезанным хвостом — я прочла это в твоих напуганных глазках. Ты бы предпочел отправиться с этим грязным мерзавцем на Голодную гору, чем остаться со своей родной сестрой в ее мире. А ведь он утопит тебя в первом попавшимся болоте, обязательно утопит. Как он уж избавился от сотен людей, которые доверяли ему и считали братом. Поинтересуйся, за что он получил свое мерзкое прозвище — Каурай. И почему так тщательно скрывает свое настоящее имя.

— Гвин, — прошептал Игриш. — Каурая зовут Гвин. Я слышал, как так его назвал Крустник.

— Ах, Крустник! — снова улыбнулась Маришка. — Еще одна фигура в этой игре, где маленький Игриш снова повел себя как мышонок, спрятавшись под лавку. Та фигура, благодаря которой ты, как ты сам выразился, теперь живешь в кошмаре. Или не так?

— Так… Так, ты права.

— И что же? Где он сейчас?

— Я не знаю.

— А я знаю, Гриш. Он жив. Как живы все, кто виновен в том, что с нами произошло. И ты ни сделал ничего, чтобы хотя бы попытаться прервать их жизнь и отомстить за всех нас. За меня. За себя. За Богдана, в конце концов. Ай-ай-ай, Гриш! Богдан был куда смелей тебя, он сражался и умер как и подобает умереть мужчине. За это заслуживает высшей награды для воина — славной смерти. А ты, Гриш, ты лишь трус, который предпочел подавать вино этому чудовищу, обливаясь страхом и собственной мочой. Ты — трусливый червяк, который ползает у башмаков, и единственное, что ты заслуживаешь, это быть раздавленным этим самым башмаком!

— Прекрати! — закричал Игриш не в силах выносить ее слова. — Зачем ты так? Что я тебе сделал?

— Ты предал всех нас, Гриш, — холодно произнесла Маришка и сделала шаг к нему. — Ты предатель, гнусный и мерзостный червь, не способный даже издохнуть как червь. И место таких червей — в колодце, заполненном такими же червями!

Она снова подошла к нему. Но на этот раз на ее лице не было той теплой улыбки, способной растопить даже каменное сердце. Нынче ее губы дрожали от презрения к нему, от долго скрываемого отвращения. Она была несказанно высока, блестяща и прекрасна в сиянии своей ненависти, а он был непередаваемо жалок — лежащий на этом стогу, заплаканный, униженный и еле живой от осознания ее чудовищной правоты.

— Прекрати… — рыдал Игриш, стараясь укрыться от исходящего от нее света, который обнажал его истинную сущность. — Не надо… Что мне сделать?..

— Что тебе сделать? О, ты еще хочешь что-то сделать? — удивилась она его наивности. — Я знаю, что ты еще можешь сделать…

И с этими словами она подняла свою прекрасную, тонкую ступню и поднесла к его лицу:

— Покажи мне, как искренне ты раскаиваешься!

Ее черная кожа с прилипшими частичками сена почти касалась его носа. Игриш проглотил свои слезы и запоздало подступившую гордость, приподнялся и высунул язык.

— Вот так вот, хороший червь, — светлая улыбка вновь расцвела на лице Маришки, когда Игриш начал слизывать грязь с ее пяточки. — Постарайся на славу, червячок, ведь это твой единственный шанс показать, что ты еще хоть на что-то годен.

Игриш старался. Обливался слезами, дрожал от унижения, но старался. Его затошнило и едва не вывернуло наизнанку, но он не подал виду, продолжая методично водить языком, от пяты переходя к стопе. Маришка тихонько хихикала, когда язык проходился по нежной коже у пальцев.

— Ой, щекотно… Только без рук! — взвизгнула она, когда Игриш попытался удержать ее щиколотку. — У тебя же нет рук, червь, забыл? Теперь другую. И не забывай про область между пальцами — там грязи больше всего скапливается. Нет-нет, не выплевывай, глотай, глотай, кому говорят?!

Она поменяла ногу. Игриш продолжил лизать и не останавливался, однако пятка как была так и осталось черного цвета.

— Хорошо, Гришик, ты молодец, — погладила она его по макушке, когда он закончил. — Я горжусь тобой.

— П-правда? — прошамкал Игриш, заглядывая в ее болотные глаза, сверкающие непритворной любовью к своему подопечному.

— Да, теперь я вижу, что ты умеешь служить. Послужишь мне, Гриш, и, возможно, из червя я позволю тебе стать моей любимой собакой.

Глава 15

— Эй, Гриш! Почему ты дрожишь? Гриш! Просыпайся, кому говорят?!

Он дрожал как в лихорадке, стонал, пытался оттолкнуть от себя Милоша и зарыться поглубже в сено, но тот оказался настойчив. Бесенок схватил Игриш за ногу и стащил с сеновала как мешок с картошкой. Тогда Игриш свернулся калачиком, схватился за волосы и принялся стонать в полный голос — все громче и громче, словно его изнутри терзала страшная боль:

— Нет! Не хочу!

— Да что с тобой? — непонимающе уставился на него Бесенок и развел руками. — Что за кошмары? Гриш!

Он схватил мальчика за плечи и принялся бить его по щекам:

— Просыпайся же, балда, ну!

Игриш открыл заплаканные глаза и увидел перед собой озадаченное личико Бесенка. Одного.

— Где… она? — простонал он, боясь что долговязый силуэт его дрожащей сестренки сейчас выйдет у него из-за плеча.

— Кто? — захлопал глазами Бесенок и на всякий случай оглянулся.

Но позади не было ничего, кроме темноты и недовольных, фыркающих морд лошадей, разбуженных внезапным переполохом.

— Кто, Гриш?

— Ма… Ма…

— Мама?

— Маришка…

— Кто такая?

Но Игриш не торопился отвечать, только дышал да пытался высмотреть в темноте, едва рассеиваемой тусклым лунным сиянием, очертания сестры, но тщетно. Потом вытер слезы и откинулся на сеновал, не зная что и думать.

— …не важно, — только и слетело с его губ. Очередной кошмар, и больше ничего.