Отблеск цепи

Свезло мне – так свезло. Расскажу одногруппникам, как я выбрался из каталажки, едва ли поверят. А ведь это и правда удивительно: каждый, кто мог, – взял и просто помог. Все по-человечески отнеслись. К нам, оболтусам. Тот милиционер, например, не орал, не пихал, просто ждал, когда я закончу свое представление в сугробе. Еще и барагозника покурить сводил.

Хотелось так же. Прийти и кого-то выручить. Как тот старший брат. Не за выгоду там или еще что-то. Просто взять и сделать. Потому что могу. Потому что так правильно.

Раздам группашам свою курсовую по геологии, вдруг решил я. Да и проект по начертательной геометрии надо отксерить и раздать. Закончил я их первым. Хоть как-то другим помогу. А на экзамене по матанализу посажу с собой Руслана, хоть на тройку ему, да точно успею нарешать.

Да и вообще, это только начало – мой вдохновенный взор устремился в будущее. Четыре года универа, а там… Работа, деньги, машина… Университет у меня крутой, пойду далеко. Стану начальником. И не таким, какие бывают, – другим. Нормальным, что ли. Человечным.

Вот какой-нибудь работяга сорвется – горе какое в семье будет или еще что. На работу не придет или там запорет что. А его в кабинет позову, посажу, кофе налью. Он в кресло вожмется, к кофе не притронется, подумает: всё, увольняют. Сидеть будет тихо, шапку мять. А я ему скажу: слушай, так вообще-то не положено. Но я тебя понимаю, все мы люди. Неделю отпуска тебе, реши свои проблемы. А мы тут прикроем. Добро?

Или парнишку какого достану с этих же улиц. Например, придет Эмиль со своим сыном, скажет: вот, растет олух – только пиво по дворам пьет, дерется, малолетка по нему плачет. А я скажу: а помнишь, мы такие же были? Давай его ко мне, мы тут его враз перевоспитаем. А потом сложно мне с ним будет, но он моим замом станет. И вот уже у меня что-то случится, а он такой – я прикрою, я тебе по гроб жизни должен.

Высоко вскинув голову, я мечтал и шел домой.

Будущее виделось прекрасным как никогда.

2

19.10.2006

Наш уазик, жалобно повизгивая, преодолевал кашеобразное сопротивление размытой лежневки.

Ухабы этих сибирских дорог болезненно отдавались в моих межреберьях последние полгода. Окончив университет, я принял единственное предложение о работе, поступившее по итогам университетского распределения, – едва оплачиваемая ставка инженера в глубинах Сибири. И теперь частенько месил сапогами грязь местных болот, иногда на работах катался в ковше экскаватора и часов десять в неделю проводил в путешествиях по таким вот малопригодным для перемещения северным дорогам.

Сама лежневка – это такое незамысловатое сооружение из бревен, перевязанных проволокой и засыпанных песком и щебнем. Кататься по ним – то еще испытание. Техника переползает с бревна на бревно, взбивает грязь и время от времени падает в глубокие рытвины, подбрасывая тебя к самому потолку. В нашей стране, чье основное призвание перекачивать природные богатства с востока на запад, таких лежневок, думаю, не меньше, чем дорог асфальтированных. Просто мало кто о них знает. Вдоль каждой нитки, наполненной газом или нефтью, есть такая бревенчато-песчаная узкоколейка, сооруженная лет сорок назад.

Газопровод, к которому мы продирались сквозь грязь, тьму и ухабы и на котором я теперь вел свою службу, был построен за десять лет до моего рождения. Задумывался он как семилетняя времянка. Рядом должны были пустить трубу в два раза больше, а эту закрыть. Некоторые из строителей тех лет теперь мои подчиненные. Они любят рассказывать жизнеутверждающие истории об этой великой стройке. В сухом остатке этих побасенок – вот было время, и люди прям мужики, и страна прям оплот, а еще – партия сказала построить за три года, а мы построили за два.

Следы опережения сроков, даже спустя тридцать лет, видны на каждом шагу. Из каждого второго болота торчит ковш давно затонувшего экскаватора, а на каждом третьем японском редукторе немецкой задвижки есть отметины русской кувалды.

Ударными темпами трубу протянули из самых глубин Сибири аж до Урала. Там, в ее финальной трети, и произошел первый взрыв продуктов ее перекачки. Два пассажирских поезда взлетели на воздух, уральскую треть заморозили, а новую постройку отложили до лучших времен. Еще одна цена быстрых свершений – строили вдоль железных дорог, не размениваясь на точки выгрузки. С вагонов – в траншею.

Мы ехали на семьдесят шестой крановый узел. По аварийной тревоге были мобилизованы все, даже самые бесполезные силы вроде меня. Бригада наших вахтовиков была на выезде. А я, как пятидневщик участка, в честь субботы пил пиво дома.

В семь вечера начальник управления безапелляционно ворвался в мой подпитый дзен, вырвал меня из неги компьютерных игр и отправил в помощь бригаде на грядущие, предположительно, аварийные работы. После приезда нам предписывалось ждать – ранним утром, часам к семи, должна была прибыть бригада аварийщиков из Сургута. По слухам от местных охотоведов, был крошечный пропуск на трубе в ложбине реки – не критично, не опасно, но все же значительно.

На этом узле уже была авария лет шесть назад. На время ремонта туда завезли жилой вагончик, который там же и увяз – ушел в болото почти по самое днище. Длительная операция по его эвакуации зарывающимися в грязь «Уралами» провалилась, и вагон оставили там. По палкам к нему кинули кабель, поставили старый холодильник. Так на этом участке трассы появилось первое жилье. С тех пор лежневки стали еще непроходимее. Последние мобильные вагоны были списаны. А жилье по счастливой случайности осталось.

Все здесь, как и этот вагон, эти трубы, дороги и здания, когда-то давно было призвано решить сиюминутные задачи. Ночь продержаться. А потом – как карта ляжет. Война покажет план. И еще что-нибудь, старорусское и метафизическое. Даже люди, как и я, приходили сюда лишь на год-два. И те престарелые мужики, которые тридцать лет назад попали на стройку этой трубы, любят рассказывать эти истории – ехал проездом, была временная работа. Или – только пришел из армии, заехал на полгода. И так далее, и тому подобное.

Вообще, проработав здесь полгода, я стал подозревать, что доподлинно русский человек не верит в завтрашний день. И планов не строит. Как простое следствие – похмелье также не кажется ему угрозой. Верит он лишь в сейчас. И в очень далекое будущее. Без промежуточных инстанций.

– Дальше-то тут куда? – Габур, мой водитель, встал на перекрестке.

Я деловито открыл дверь машины и спрыгнул на дорогу, увязнув почти по щиколотку. Стелющийся по влажной земле свет фар был слепящим и неохотно терялся вдали. По сторонам же темнота была абсолютной, всепроникающей. Ближайший фонарь был километрах в ста.